Читать онлайн «Историческая культура императорской России. Формирование представлений о прошлом». Страница 41

Кто бы ни руководил диспутом, начинал он его с зачитывания подробной академической биографии кандидата, после чего слово предоставлялось самому соискателю[517]. В некоторых случаях, например, во время защиты диссертации Александра Сергеевича Лаппо-Данилевского в 1890 году или Александра Евгеньевича Преснякова в 1918 году, эта часть диспута – точно названная речь перед защитой – превращалась в теоретически насыщенную, нередко весьма элегантную речь[518]. Благодарная публика обычно приветствовала окончание этой речи «громогласными» аплодисментами, после чего официальные оппоненты высказывали свои замечания[519]. Как правило, они сначала отмечали положительные моменты работы и лишь потом переходили к критике. После выступления всех оппонентов кандидату давали возможность ответить, после чего председатель обращался к публике и спрашивал, есть ли еще у кого-либо замечания («Не угодно ли еще кому-нибудь возразить?»)[520]. Очевидно, «неофициальным оппонентам» давалось право вступать с кандидатом в пространные дебаты, если их считали в том или ином смысле достойными собеседниками. В результате диспут мог продолжаться довольно долго. В конце концов, когда вопросы иссякали, комиссия голосовала за утверждение диссертации. Эта процедура была простой формальностью. Если кандидата допускали к публичной защите, решение о присуждении ему степени (которое должно было получить подтверждение министерства) было заранее принято. Как правило, комиссия не покидала зал для голосования, а часто председатель даже не проводил формальных консультаций с присутствовавшими преподавателями, прежде чем объявить об одобрении диссертации («полностью достоин искомой степени»). В этот момент нового обладателя научной степени приветствовали восторженными аплодисментами, члены комиссии обнимали его и обменивались с ним поцелуями. В один из последующих дней защитившийся кандидат устраивал праздничный обед для своих близких и для официальных участников защиты[521].

Г.Г. Кричевский в своей статье приводит интересные статистические данные относительно результатов этого сложного процесса. За исключением степеней в медицинских науках, c 1805 по 1863 год было присуждено в общей сложности 625 степеней, из них 160 докторских. Почти половина была получена в Москве (153) и в Санкт-Петербурге (152), несмотря на то, что Санкт-Петербургский университет был открыт в 1819 году и первая защита там прошла в 1830-х годах. Из общего числа защит на долю преподавателей историко-филологических факультетов приходилось 30 %[522]. После 1863 года число присужденных степеней более чем утроилось, но общий принцип не изменился. На долю Санкт-Петербурга (760) и Москвы (538) приходилось чуть более половины из всех 2266 степеней (включая 880 докторских). Процент степеней, присужденных историко-филологическими факультетами, остался неизменным, но Санкт-Петербургский университет вышел из тени Московского и теперь стремился превзойти его и занять ведущие позиции[523]. Безусловно, не все из тех, кто получил степень магистра, стремились к докторской степени. Для тех же, кто приступал к написанию докторской диссертации, время между получением этих двух степеней составляло в среднем пять с половиной лет. В большинстве случаев научные степени действительно оказывались «заработанными»[524].

Пять десятилетий с момента вступления Александра II на престол в 1855 году и до начала революции 1905 года можно рассматривать как золотой век защиты диссертаций. Именно в этот период (особенно во второй его половине) ученые, следовавшие строжайшим мировым стандартам в своей области, обсуждали с восприимчивой и компетентной публикой вопросы, затрагиваемые в их диссертациях. Как мы видели, защиты проходили до самого конца существования империи и даже позже. Тем не менее бесспорно, что в некоторые периоды процедура защиты играла более важную роль, чем в прочие, более «нейтральные» времена. Так, публичные собрания приобрели большее значение во время реакции 1880-х годов, последовавшей за убийством Александра II[525]. Создание национального представительного органа и сферы публичной политики после 1905 года способствовало постепенному устранению наиболее явных политических аспектов из большинства диспутов. К 1906 году «многие профессора в силу своей веры в стабильность новой конституционной структуры надеялись, что университетский вопрос просто сойдет на нет. Дума придет на смену университетским аудиториям в качестве общенационального политического форума»[526]. Пичета, прокомментировавший это явление в более непосредственной форме, чем кто-либо другой, считал, что после революции 1905 года на защиты приходили лишь отдельные сторонние слушатели, оставляя это мероприятие всецело вниманию профессоров, студентов и знакомых кандидата[527]. Тем не менее, диспут сохранил свое социальное, интеллектуальное и политическое значение, необходимое для существования системы.

То, что превратило этот пятидесятилетний период в золотой век диспута при процедуре академической защиты, можно несколько двусмысленно назвать культурной политикой. Диспут стал ареной, на которой оппозиционные политические идеи, характерные для светского, прогрессивного, либерального Weltanschauung [мировоззрения] многих профессоров, могли обсуждаться с большей или меньшей степенью безопасности и получать общественную поддержку. «Безусловно», диспуты являлись событием «общественного характера, крайне важным в эпоху той реакции, в которую погрузилась дворянская Россия в конце XIX и начале XX века»[528]. Кроме того, и профессора, и публика использовали диспут как средство социального взаимодействия, установления контактов, поддержки; здесь они искали «живого слова, живой мысли, ибо где-нибудь в другом месте их нельзя было высказать»[529]. Отчасти это взаимодействие позволяло противостоять чувству изоляции, вины и неуверенности в себе, которые охватывали их как членов крайне ограниченной элиты, зажатой между правительством, исповедовавшим прямо противоположные взгляды, и основной массой населения, которая была индифферентной или враждебной[530]. Для образованной элиты наука была главным основанием их веры в прогресс и их самолегитимации. Наконец, в ряде случаев защита диссертаций становилась полем битвы, на котором более консервативные, шовинистически настроенные или попросту заурядные профессора давали бой всему тому, что угрожало их ортодоксальным взглядам.

Многие защиты оказывались не столько диспутами, сколько «торжеством науки». На защите докторской диссертации Павла Гавриловича Виноградова в 1887 году, например, дискуссия велась «в очень дружелюбных тонах». В частности, замечания Максима Максимовича Ковалевского были высказаны «в тоне особенной дружеской близости», и в своей дискуссии с Виноградовым он опустил несколько незначительных замечаний, сказав: «Ну об этом мы с вами будем иметь случай поговорить в наших частных беседах»[531]. На защите магистерской диссертации Александра Александровича Кизеветтера Ключевский «вел диспут таким тоном, который ясно давал понять всем присутствующим, что он признает в своем ученике собрата по науке»[532]. На магистерской защите Михаила Михайловича Богословского оппонентами были Кизеветтер и Любавский, которые вели диспут «в самом джентльменском тоне товарищей по науке»[533]. На защите докторской диссертации по философии князя Сергея Николаевича Трубецкого актовый зал «был наполнен представителями московского дворянства» и преобладающим языком был французский[534]. Еще на одной защите царила атмосфера «уюта, ласки и доброжелательства»[535].

Образцом подобного типа защиты была защита В.О. Ключевского. Ключевский к тому времени уже три года читал лекции – которые можно назвать публичными выступлениями – по русской истории в переполненных аудиториях Московского университета, еще больше времени преподавал в других московских учебных заведениях и был хорошо известен в образованных кругах города (а также за его пределами). Его «давно ожидаемый докторский диспут»[536] по диссертации «Боярская дума Древней Руси» стал «истинным “событием дня” нынешней недели»[537], произошедшим «в необычайно торжественной и праздничной обстановке» в сентябре 1882 года. Согласно отчету, опубликованному в «Русских ведомостях», для этого события была подготовлена большая аудитория с длинными рядами стульев. Для «членов университетской корпорации и почетных посетителей» огородили балюстраду. Эта подготовка была необходимой, поскольку уже за час до защиты в аудиторию набилось столько народа, что, «как говорится, яблоку негде было упасть»[538]. «Давно уже, а может быть никогда, древние стены здешней alma mater не были свидетелями такого шумного и единодушного восторга», с которым было встречено появление в аудитории Ключевского[539]. В атмосфере «благоговейной тишины» «талантливый труженик» защищал свое «микроскопическое исследование» в речи, которая произвела огромное впечатление как «глубиной содержания, так и изяществом формы»[540]. Защита продолжалась четыре часа, и в конце публика выразила свое восхищение криками «Браво!», десятиминутной овацией и рукоплесканиями, которыми сопровождали Ключевского «до самого университетского двора»[541]. Ученый с эрудицией и репутацией Ключевского мог в буквальном смысле собрать на свою защиту «всю Москву».