Читать онлайн «Левитан». Страница 29

Однажды бабкинский Микешка принес почту. Конверт на имя Антона Павловича был надписан акварельной кисточкой. Чехов нетерпеливо вскрыл письмо и стал хмуриться. Левитан жаловался:

"Нервы расходились, просто смерть! А впрочем, черт меня возьми совсем! Когда же я перестану носиться с собой? Но что же делать, я ие могу быть хоть немного счастлив, покоен, ну, словом, не понимаю себя вне живописи. Я никогда еще не любил так природу, не был так чуток к ней, никогда еще так сильно не чувствовал я это божественное нечто, разлитое во всем, но что не всякий видит, что даже и назвать нельзя, так как оно не поддается разуму, анализу, а постигается любовью. Без этого чувства не может быть истинный художник. Многие не поймут, назовут, пожалуй, романтическим вздором --пускай! Они благоразумные... Но это мое прозрение для меня источник глубоких страданий. Может ли быть что-нибудь трагичнее, как чувствовать бесконечную красоту окружающего, подмечать сокровенную тайну и не уметь, сознавая свое бессилие, выразить эти большие ощущения... Господи, когда же не будет у меня разлада? Когда я стану жить в ладу с самим собой? Этого, кажется, никогда не будет. Вот в чем мое проклятие... Не скажу, чтобы в моей поездке не было ничего интересного, но все это поглощается тоской одиночества, такого, которое только понятно здесь в глуши. Не писал вам все это время, не хотелось вновь говорить о моем беспрерывном бесплодном разладе, а отрадного ничего не было. Меня не ждите -- я не приеду. Не приеду потому, что нахожусь в состоянии, в котором не могу видеть людей. Не приеду потому, что я один. Мне никого и ничего не надо. Рад едва выносимой душевной тяжести, потому что чем хуже, тем лучше и тем скорее приду к одному знаменателю. И все хорошо..."

Антон Павлович аккуратно сложил по сгибам листочки, убрал в конверт, отклеил марку для Сережи и Саши и спрятал письмо в томик Лескова, лежавший на столе. Чехов нарисовал воображаемый профиль Левитана, потом Весту, потом пейзаж Волги и глубоко задумался. Вечером Левитану послали шуточное письмо, покрытое подписями, приглашая срочно прибыть в бабкинский курятник. Антон Павлович особо от себя приписал несколько строк, угрожая, что левитановский сарайчик сдадут другому художнику, что трава в Бабкине пахнет, птицы поют, каждая ветка ждет Левитана и требует его кисти. Исаак Ильич скоро приехал.

Он привез с собой картины "Вечер на Волге", "Пасмурный день на Волге", "Плоты", "Разлив на Суре" и десятки волжских этюдов. Печальные настроения мешали, но творчество художника подчас не зависит от него, повелевая и принуждая. Исаак Ильич сделал много. Художественное развитие мастера шло безостановочно к подъему.

Несмотря на отчаяние Левитана перед трудностью выражения в красках увиденного им в природе, картины на волжские мотивы удались. В них строгая, почти суровая краткость, скупой отбор только тех изобразительных средств, которые давали нужный эффект. Исаак Ильич уже добился от себя умения передавать в пейзаже главное, опуская все лишние подробности. Внимание зрителя, помимо его воли, сосредоточивалось на основном. Разочарованный в Волге, Левитан все-таки угадал характерное для ее пейзажа. Он сам еще не был вполне доволен -- да и когда Левитан испытывал полное удовлетворение! Взыскательность его к себе была чрезвычайная. Впоследствии Исаак Ильич возвращался к тем же волжским мотивам. Окончательное выражение пришло в годы зрелости и расцвета. В картинах "Разлив на Суре", "Пасмурный день на Волге", "Вечер на Волге" -- то непререкаемо левитановское, своеобразное, лирическое, интимное, какого не найдешь у другого русского художника. Картины эти и без подписи Левитана был" бы узнаны. К ним притягивала особенная поэтическая взволнованность чувства, безупречно переданное настроение.

В волжской глуши Исаак Ильич еще глубже продумал законы прекрасного, яснее

понял, как с помощью их выражать большие ощущения. Вскоре после поездки появилась картина "Осеннее утро. Туман". Вещь выделялась на выставке среди произведений многих мастеров.

В. В. Верещагин, знаменитый художник, был на вернисаже. Он остановился перед ней, пораженный я растроганный. Верещагин тотчас же купил ее. Позднее Василий Васильевич принес "Осеннее утро" в дар Третьяковской галерее.

КУВШИННИКОВА

Недалеко от Хитрова рынка, притона отверженных и преступников, страшного и зловещего московского дна, помещалась мяс-ницкая полицейская часть. Во двор ее днем и ночью привозили пьяных, искалеченных, убитых. Под самой каланчой находилась скромная казенная квартира полицейского

врача Дмитрия Павловича Кувшинникова. Но все, кто здесь бывал, считали ее квартирой Софьи Петровны, докторской жены. Дмитрий Павлович с утра до ночи был занят по службе, а супруга рисовала, училась живописи, играла на фортепьяно и наряжалась. Рядом, под окнами докторской квартиры, буйствовали пьяные, кричали распоротые хулиганскими ножами и покалеченные кистенями разные несчастные, дико выл непослушный хитрованец, избиваемый городовыми, -- у Кувшинниковых стояла тишина. Софья Петровна была очень даровита. Из кусков и лоскутков дешевой материи она шила себе прекрасные костюмы. Она умела придать красоту любому жилью, самому захудалому и унылому, простой сарай преображая в кокетливый будуар. Четыре небольшие комнаты своей квартиры с необыкновенно высокими, как в нежилом помещении, потолками, Софья Петровна убрала по своему вкусу. Искусной женщине недоставало средств, но она не унывала и так ловко изворачивалась с самыми скромными деньгами, что украшенное ею гнездо Кувшинниковых казалось роскошно меблированным.

В комнате мужа ничего не было, кроме кровати, крохотного стола и стула да трех голубеньких кувшинчиков с бессмертниками на подоконниках. В столовой царил "русский стиль" -- взамен стульев и кресел стояли деревянные лавки, буфетик был расписной, с фантастическими голубыми и розовыми цветочками на створках, на стенах висели полотенца, вышитые красными петухами. Для гостиной Софья Петровна отвела самую просторную комнату с турецкими диванами, а рыбацкие сети, заменявшие занавески, выкрасила в какой-то нестерпимо яркий золотистый цвет. И все это было оригинально, подходило к общему устройству квартиры художницы. Свои апартаменты хозяйка устроила с антресолями. В них вела витая лесенка. На антресолях была спальня и жил ручной журавль. Он признавал только одну хозяйку, по слову которой плясал, взмахивал крыльями, наскакивая на запоздавшего гостя, ложился на пол, притворяясь мертвым и долго оставаясь неподвижным. Журавль враждовал с двумя сестрами Дмитрия Павловича и с ним самим. Капризному баловню Софьи Петровны покорно во всем уступали собаки, как и сам доктор безмолвно подчинялся воле затейливой своей жены.

Внизу, под спальней, Софья Петровна раскинула причудливый персидский шатер. Сюда в тесный уют и тепло уединялись влюбленные, ревнивцы, усталые от многолюдного общества гостиной, желающие отдохнуть в одиночестве.

Софья Петровна была чудесно сложена. С фигурой Афродиты, темноглазая, смуглая мулатка, она привлекала общее внимание неповторимой своей оригинальностью. Цветы, написанные Кувшинниковой, покупал Третьяков, ее игрой на фортепьяно заслушивались общепризнанные московские пианисты -виртуозы. Софья Петровна любила охоту не меньше, чем искусство, и, подолгу пропадая в подмосковных лесах, одна, одетая по-мужски, возвращалась с полным ягдташем. Софья Петровна говорила, повелевая, словно имела над своими собеседниками такую же неограниченную власть, как над мужем, избалованная его терпением, молчаливостью, большим сердцем и глубокой затаенной нежностью. Кувшииникова была горда и смела, презирая всякие сплетня о себе. Софья Петровна смотрела прямо в глаза своему новому знакомому или знакомой и говорила:

-- Вы очень напоминаете древнего германца. Только грубее еще. Вам не хватает красок, душенька, а то вы были бы совсем милой... Посмотрите, посмотрите -- в лице ее что-то от Греза, от Генсборо, от смольнянок Левицкого!

Кувшинникова отличалась невиданной рассеянностью. Надев туфли, она благодарила самое себя. Извозчика она нанимала: "Туда и обратно -- сорок копеек". Извозчик спрашивал, куда ему ехать, Софья Петровна почему-то возмущалась и резко произносила: "А вам какое дело?"

Знакомство у Софьи Петровны в Москве было огромное. В ее причудливом салоне под пожарной каланчой собирались врачи, писатели, художники, музыканты, артисты. Кувшинникова любила молодежь, опекала ее, любовалась всем красивым, свежим, даровитым.

Она постоянно окружала себя молоденькими красивыми девушками, юношами. Они являлись желанными посетителями .ее дома наряду со всякими знаменитостями. На вечерах у Софьи Петровны бывало весело. Гости пели, не умолкала музыка, писатели читали новые свои произведения, молодежь танцевала, свободно и радостно смеялась, флиртовала... Софья Петровна умела занимать гостей, знала привычки и слабости каждого, с улыбкой их поощряла. Она распоряжалась своим салоном одна. Муж не показывался в нем до ужина. Дмитрий Павлович имел нескольких приятелей, таких же безмолвных, как и он сам. В бедной его комнате, где на столике едва умещалась шахматная доска, доктор сидел с приятелем за шахматами. Ровно в полночь в дверях гостиной появлялась крупная, улыбающаяся фигура хозяина. Он в одной руке держал вилку, в другой нож.