Читать онлайн «Загадка Куликова поля, или Битва, которой не было». Страница 32

Итак, из «Сербской Александрии», еще раз подчеркиваю, средневекового романа, в «Сказание», которое у нас воспринимается как летопись и служит основой сценария «Руси защитник», пересажены и успешно прижились засадный полк, с заменой Александра Македонского на Дмитрия Московского и Селевка на Владимира Серпуховского, а также переодевание и обмен одеждой перед боем, где роль Александра опять выполняет великий князь, а Антиоха – несчастный Михаил Бренок. Вот только пантеону призываемых «эллином и иконоборцем» (то есть православным греком, приверженцем иконоборчества?! – В.Е.) Мамаем во время бегства богов, в котором наряду с Перуном и Хорсом оказался даже Геракл, почему-то места в сценарии не нашлось. А напрасно. Достоверность этого эпизода в «Сказании» ничуть не ниже достоверности сцен засады и переодевания.

Дотошные исследователи раскопали источники и других откровений «Сказания», в частности конкретных имен князей, бояр, воевод, рядовых дружинников и даже купцов, на первый взгляд вообще непонятно зачем взятых с собой Дмитрием в поход на Дон. Все это позднейшие вставки в текст «Сказания», позволившие удревнить родословные возникавших в XVI–XVII веках новых звучных фамилий, причем не только княжеских да боярских, но и купеческих, вглубь аж до XIV века.

Из-за многочисленных вставок текст «Сказания» оказался весьма вариативен. До нас дошло восемь (!) редакций «Сказания», а их варианты вообще трудно поддаются исчислению. Нетрудно догадаться, что эти многочисленные варианты во многом противоречат друг другу. В частности, относительно роли в куликовской эпопее митрополита Киприана.

Согласно одной из редакций «Сказания», так и именуемой Киприановской, митрополит, хотя и с оговорками, но все же собственноручно благословил Дмитрия Московского на ратный подвиг и проделал это, судя по тексту Киприановской редакции, в Москве. На самом деле, насколько мы знаем, в 1380 году Киприана в Москве не было, так как Дмитрий Иванович неугодного ему митрополита в Москву не пускал. После неудачной попытки прорваться во Владимир и Москву, изрядно помятый и ограбленный московской стражей Киприан предал Дмитрия анафеме и благоразумно отсиживался в Киеве. О каком тут благословении могла идти речь? Впрочем, никто всерьез и не воспринимал ни киприановское благословение, ни саму Киприановскую редакцию, написанную в конце первой трети XVI века митрополитом Даниилом, то есть редакцию очень позднюю и со всей очевидностью тенденциозную. А вот благословение Сергия Радонежского общеизвестно и почитается не подлежащим сомнению фактом. Однако, вероятнее всего, его тоже не было.

История с Сергиевым благословением имеет свой генезис. Первое упоминание Сергия Радонежского в связи с Куликовской битвой возникает в наших летописях только через сто лет после самой битвы. Сначала в Пространной летописной повести появляется благословляющее послание, полученное Дмитрием уже на Дону накануне сражения: «И тогда приспела грамота от преподобного игумена Сергия, от святого старца благословенного». Позже, в «Сказании», добавляется красочный эпизод личного благословения Дмитрия на бой Сергием Радонежским в стенах Троицкого монастыря. А. Меленберг[28] убедительно показывает, что не было никакого личного благословения, да и благословляющая грамота Сергия вдогонку ушедшему войску тоже маловероятна. На основании документов того времени Меленберг делает вывод, что «Сергий Радонежский и круг его собеседников и сотаинников из подмосковных монастырей, вне всякого сомнения, поддерживали анафемствование великого князя». То есть, в раздрае между Киприаном и Дмитрием Сергий Радонежский, неважно, подчиняясь ли церковной иерархии или по зову сердца, но держал сторону митрополита. В ответ, как повествует летопись под 1379 годом: «И печаль была о сем великому князю… и негодование на Дионисия, еще же и на преподобного игумена Сергия». То есть в то время размолвка у великого князя и троицкого игумена была серьезной, а недовольство друг другом взаимным. Кроме того, не надо забывать, что на тот период Дмитрий был отлучен от церкви. Так что и от Сергия князь даже по формальным признакам не мог получить благословения. Ни устного, ни тем паче письменного.

Такое положение дел уже признано даже нашей исторической наукой. Вот что, например, пишет А. Пе- тров:[29] «Положа руку на сердце следует признать: мы не располагаем достоверными сведениями о каком-либо участии святого Сергия в подготовке куликовских событий. Источники, подробно излагающие эту легенду, весьма поздние (то же «Сказание»). Сам факт идиллических отношений между Сергием и князем не укладывается в логику их разлада, реально просматривающегося за скупыми строками документов: примерно в эти годы игумен не крестил сыновей государя, хотя до этого и после примирения Сергий постоянно участвует в крестинах княжеских наследников».

Итак, вырисовывается довольно четкая картина того, чего на самом деле не было:

– вопреки расхожим «теориям», не было никакого Крестового похода против Руси и, тем более, против Москвы ни с привлечением Литвы и Мамая, ни без них;

– почти наверняка не было никакого сговора Мамая ни с Ягайлом Литовским, ни с Олегом Рязанским;

– с уверенностью можно утверждать, что не было благословений ни митрополита Киприана, ни игумена Сергия Радонежского;

– не было красочного поединка Пересвета ни с печенегом, ни с Челубеем, ни с Темир-мурзой, ни с Таврулом;

– не было нашествия несметной многонациональной рати Мамая ни с генуэзцами, ни с армянами, ни с прочими печенегами.

Скорее всего, не было самого далекого похода Дмитрия Донского на Куликово поле с огромным войском, всеми наличными силами Москвы, и, соответственно, безответственным оголением тылов. Между прочим, это громадное войско, которому вроде бы было запрещено грабить по дороге рязанское население, надо было кормить и фуражировать в течение всего похода на Дон и обратно.

Что же теперь остается от самой Куликовской битвы? Имело ли место в действительности это судьбоносное сражение, участие в котором было не нужно и даже чрезвычайно опасно всем ее предполагаемым участникам и которое ничего не дало ни одному из них? Состоялось ли оно на Куликовом поле в устье Непрядвы, где археологи и энтузиасты-любители ищут-ищут и никак не находят никаких следов великого побоища? Участвовал ли в нем Дмитрий Московский, если даже в его собственном житии казалось бы важнейшее событие биографии – Куликовская битва – помянута вскользь и смешана с Вожской? Можно ли верить летописным деталям этого якобы исторического события, если одни из них привнесены как расхожие литературные штампы, другие явно заимствованы из художественной литературы того времени, а третьи откровенно выдуманы много-много позже?

Ответ, вроде бы, напрашивается однозначный: поскольку ничего осязаемо исторического от славного побоища не остается, естественнее всего предположить, что никакой Куликовской битвы вообще не было!

Но это естественное предположение сразу же порождает новые недоуменные вопросы. Неужели все-все от начала и до конца выдумано? Как такое вообще могло случиться? Почему этой выдумке поверили и посчитали ее действительным историческим событием? Наконец, что же было на самом деле?

Увы, последнее мы вряд ли когда-либо узнаем. Но представить себе вероятное развитие событий мы в состоянии. Конечно, то, что читатель найдет ниже, будет всего лишь одной из многих возможностей, одним из ряда допустимых сценариев, но теперь уже не очередным сценарием Мамаева побоища как такового, их и так наплодилось более чем достаточно, а сценарием создания мифа о нем, который представляется наиболее разумным с учетом всего того, что мы теперь знаем о Куликовской битве. А равно и того, чего мы о ней не знаем, но должны были бы знать, будь она тем, чем почитается в отечественной истории.

Может быть, рассуждать о Куликовской битве и пытаться восстановить истинную картину событий того времени вообще бессмысленно, если верна мысль писателя А. Бушкова:[30]

«Чем глубже мы отступаем в прошлое, тем вариативнее становится история. Проще говоря, если некоторые события семнадцатого столетия имеют однозначное толкование, то иные исторические факты, относимые к веку тринадцатому, могут (да что там, просто обязаны!) иметь несколько вариантов истолкования… Отступая в прошлое, мы наконец достигаем точки, где многовариантность, как бы поточнее выразиться, перестает работать. За этой точкой ни о какой исторической достоверности, ни о какой вариантности говорить уже не приходится. Одни только сказки».