Читать онлайн «Загадка Куликова поля, или Битва, которой не было». Страница 18

Вот так из одной крайности в другую. Теперь «уточненные» абсолютные цифры потерь командного состава раздуты до неприличия. Остается надеяться, что хотя бы их относительные величины как-то отражают размеры и значения отдельных городов и княжений великого Владимирского и соседних княжеств того периода. С этой точки зрения самым могучим компонентом объединенного московского войска оказываются… рязанцы. Между прочим, здесь «Задонщина» ничем себе не противоречит, в ней совершенно нет темы предательства Олега Рязанского, нет его и среди действующих лиц. Зато доблестные рязанские бояре валом привалили к московскому князю и дружно полегли на поле боя под татарскими саблями. Впрочем, так и должно было бы быть, если бы битва состоялась, следуя тексту «Задонщины», около Рязани, в устье Мечи притока Вожи, между городами Щуровом и Михайловом.

Вторым по значимости вклада в победу городом неожиданно и необъяснимо оказывается Можайск. Ноздря в ноздрю, но почему-то за чертой призеров финишируют вотчины Дмитрия Ивановича и Владимира Андреевича Москва и Серпухов. Лишь в семерку вошли формальная столица великого княжения Владимир и предыдущая столица Ростов. Любопытно, что, уже второй раз, перечисление начинается с белозерских князей, коих полегло ни много, ни мало целая дюжина! Это притом что остальные города представлены боярами и посадниками, не считая непонятно откуда взявшихся «литовских панов». Может быть у этого феномена есть очень простое объяснение: один из самых ранних списков «Задонщины» обнаружен в белозерском Кирилловом монастыре. Видимо в отличие от волхвов, которым «княжеские дары не нужны», язык православных монахов был не так уж «правдив и свободен» от воли местных феодалов.

После приведения размеров потерь в соответствие с декларируемым масштабом сражения автор «Задонщины» вновь обращается к СПИ за эмоциональной оценкой итогов битвы и понесенных утрат: «И в ту пору по Рязанской земле около Дона ни пахари, ни пастухи в поле не кличут, лишь вороны не переставая каркают над трупами человеческими, страшно и жалостно было это слышать тогда; и трава кровью залита была, а деревья от печали к земле склонились».

Внимание, по мнению автора, выраженному, как водится, словами из СПИ, место сражения находилось не за тридевять земель в диком половецком поле, а неподалеку на соседней Рязанской земле (между Щуровом и Михайловом?). Тем более удивительна следующая сентенция великого князя: «И сказал князь великий Дмитрий Иванович своим боярам: «Братья, бояре и воеводы, и дети боярские, здесь ваши московские сладкие меды и великие места! Тут-то и добудьте себе места и женам своим»». Ничего себе! Московский князь откровенно призывает своих бояр и воевод захватывать рязанские земли! А те как будто только того и ждали. «И тогда, как соколы, стремглав полетели на быстрый Дон. То ведь не соколы полетели: поскакал князь великий Дмитрий Иванович со своими полками за Дон, а за ним и все русское войско». Словно золотоискатели, столбящие участки и устраивающие гонки на собачьих упряжках в северных рассказах Дж. Лондона. До Мамая ли тут!

Итак, оставшиеся в живых и, похоже, даже не принимавшие участия в битве бояре, воеводы и дети боярские сломя голову умчались столбить участки на Рязанщине. Непонятно, включились ли в гонку дети геройски павших в сражении бояр и воевод, но их жены точно оказались ни при чем, и им осталось лишь оплакивать свою вдовью долю: «Жена Микулы Васильевича Марья рано поутру плакала на забралах стен московских, так причитая: «О Дон, Дон, быстрая река, прорыла ты каменные горы и течешь в землю Половецкую. Принеси на своих волнах моего господина Микулу Васильевича ко мне!»… «Москва, Москва, быстрая река, зачем унесла на своих волнах ты мужей наших от нас в землю Половецкую»». Даже оплакивая свою долю, воеводские вдовы не забывают тщательно подражать Ярославне из СПИ. Потому ничего удивительного, что Дон в «Задонщине» – быстрая река, прорывшая каменные горы. Очевидно, что это не настоящий тихий Дон, а все тот же песенный Дунай из плача Ярославны, то есть опять же бездумный перепев темы из СПИ. В итоге Москва-река оказывается в плаче московских и коломенских вдов притоком то ли Дона, то ли Дуная.

Пока идет дележ участков на Рязанщине, можно подвести первые итоги. Что же говорит нам «Задонщина» – самое раннее и потому, надо полагать, самое достоверное письменное свидетельство великой битвы? Попробуем вкратце резюмировать ее содержание, опустив лирику и несущественные «неисторические» детали.

То, что Мамай намеревался идти в Залесскую землю, мы узнаем из голословного утверждения Дмитрия Ивановича. На деле Мамай «гуляет по Дону», как «казак молодой», и непохоже, чтобы он куда-то спешил. Выглядит это так, будто великий князь, пользуясь оказией – появлением Мамая вблизи рязанского пограничья – под хмельком подначивает своих засидевшихся за пирами воевод вспомнить, за что жалование получают, размять плечи богатырские, добыть князю славы, а себе участки под дачи – не зря же дороги мостили да переправы наводили. Князья и воеводы вынужденно включаются в игру, начинают подзадоривать друг друга и в конце концов, пока хмель не выветрился, отправляются на Куликово поле в устье Непрядвы. Там недолго думая, не теряя время на поединки и всякую стратегию да тактику, быстренько побеждают Мамая и начинают делить промеж собой рязанские наделы. Тем временем воеводские вдовы выходят на московские и коломенские забрала и оплакивают свою долю, как учила Ярославна, но почему-то их не поддерживают вдовы в Рязани и Можайске, хотя именно рязанских и можайских бояр с воеводами полегло на Куликовом поле более всего.

Собственно и все, больше ничего о Куликовской битве из «Задонщины» мы не узнали. Нет там ни состава и численности обеих противоборствовавших сторон, ни пути московского войска на Куликово поле, ни сговора Мамая с Олегом Рязанским и Ягайлом Литовским, ни благословения Сергия Радонежского, ни переодевания Дмитрия, ни его прозвания Донским, ни поединка Пересвета с Челубеем, ни победной атаки засадного полка, ни «стояния на костях», вообще ни словечка о ходе самой битвы! Подробные данные о боярских потерях настолько фантастичны, что, конечно, никто их всерьез не воспринимает. Тогда зачем, спрашивается, вообще было писать это пустое и неинформативное, ничего в себе не содержащее кроме неумелых подражаний СПИ произведение? Очень важный вопрос, которым почему-то не задавались отечественные историки. Может быть потому, что ответ крайне прост, но ужасен в своей неудобоваримости.

Всякому, кто не поленится прочитать «Задонщину» и возьмет на себя труд непредвзято оценить прочитанное, станет совершенно очевидно, что это художественное произведение, написанное, по всеобщему признанию, в подражание СПИ. Никаким боком не летопись. Обязательно ли в художественном (хотя и не чересчур высокохудожественном) произведении должна присутствовать фактологическая основа? Нет, не обязательно. Фантазия – естественное свойство человека, выделившее его из животного мира. Можно сказать, что человек начал фантазировать с момента своего появления на Земле. А записывать свои фантазии и мечты – как только научился писать. Наверняка дошедшие до нас зафиксированными на бумаге утопия «Государство» Платона и «Божественная комедия» Данте были далеко не первыми фантазиями человечества. Справедливо заметил А. Бушков:[16] «Мы отчего-то совершенно упускаем из виду, что фантастическая литература – не изобретение последних двух-трех столетий. Вне всякого сомнения, она существовала уже гораздо ранее, чего упорно не хотят признавать «фундаменталисты», считающие любое сообщение древних авторов святой истинной правдой…». С этим трудно не согласиться. К жанру fantasy по исторической тематике можно отнести и «Иллиаду» Гомера, и, что я не устаю повторять, «Повесть временных лет» Нестора.

Летописная повесть о Куликовской битве дошла до нас в двух основных изложениях: кратком и пространном. Долгое время краткий вариант считался сокращением пространного, но в результате исследований М. Салминой, в конце концов, утвердилось первородство именно Краткой повести. Теперь она датируется началом XV века, в то время как Пространная повесть – его серединой. Если исходить из этих датировок, то при написании Краткой повести еще могли быть в числе живых участники или хотя бы очевидцы самой битвы. Пространная повесть писалась уже тогда, когда, с учетом продолжительности жизни в Средние века, «ветеранов Куликовской битвы» бесполезно было искать даже днем с огнем. Тем не менее, мы уделим внимание обеим Повестям в порядке их создания. Но сначала позволим себе небольшое лингвистическое отступление.