Читать онлайн «Один день в древнем Риме. Повседневная жизнь, тайны и курьезы». Страница 42

Многие лавки снаружи имеют вывески, часто стены по обеим сторонам от входа в заведение тоже испещрены надписями. Как правило, владельцами лавок являются отпущенники, и называют их по именам этих бывших рабов.

Мы проходим мимо лавок Атректа и Секунда — эти заведения весьма скромные. Чуть дальше находятся лавки братьев Сосиев и Дора… А вот и лавка с весьма богатым ассортиментом: она принадлежит отпущеннику Атрекцию. Помещение внутри просторное, расставленные вдоль стен шкафы битком набиты литературными произведениями. Одни в форме свитков из папируса (volumina), для сохранности они помещены в продолговатые кожаные футляры с крышкой (capsae). Другие — в форме небольших книжечек с пергаменными страницами. И конечно же непременные деревянные таблички: каждая страница — это восковая "формочка", на поверхности которой написан или, вернее, выдавлен при помощи бронзового стиля текст (как правило, в таком виде предлагаются недлинные произведения, например поэмы).

Давайте войдем и приблизимся к одному из шкафов. Аккуратно достанем книгу и полистаем ее: однако стоит ее раскрыть, как страницы вдруг "разворачиваются", ниспадая лентой до самой земли. Дело в том, что многие тексты сделаны "гармошкой", то есть страницы не собраны в переплет, а представляют собой сложенную во много раз длинную полосу льняного полотна, напоминая открытки-раскладушки, что продаются у нас в сувенирных магазинах.

Но вот мы ловим на себе строгий взгляд продавца, стоящего у другого стеллажа. Спеша вернуть книгу на место, мы успеваем заметить, в каком направлении следует читать такие тексты: справа налево, в противоположность тому, как устроены наши книги. Двойная красная черта разделяет столбцы текста. Новый сгиб — новая страница…

Мы выходим из лавки. По пути нам встречаются люди, выходящие из других книжных магазинов со свитками или небольшими томиками в руках. Один магазин поражает нас своими масштабами — в траяновском Риме это эквивалент наших "домов книги". Это лавка Трифона, реклама на стенах извещает о продаже сочинений различных авторов. У входа ждут носилки, два солдата коротают время за разговором — верная примета, что в магазин пожаловал важный посетитель. Заглянем внутрь. Между рядами книжных полок мы видим и "типографию" Трифона. До Гутенберга с его подвижными литерами еще очень далеко. Здесь все "печатается" вручную: целая бригада рабов-писцов записывает текст под диктовку, создавая одновременно по многу копий. Их склоненные головы вызывают в голове образ средневековых монахов-переписчиков…

То, что мы видим, — это завершающий этап создания книги. Вначале авторы пишут их у себя дома, потом отдают читать знакомым и друзьям для выявления ошибок и неточностей, а также чтобы оценить влияние высказываемых в тексте идей. Плиний Младший шел еще дальше: он рассаживал вокруг себя группу слушателей и зачитывал им вслух свои сочинения. По его словам, именно в эти моменты он и вносил в текст наиболее существенную правку. Наконец, текст передается в "живую типографию". Работа идет день за днем, при свете масляных ламп: результат — поистине ручная работа, а не серийное производство… Напиши мы книгу во времена Траяна, — ей бы тоже довелось пройти сей длинный путь…

Несложно догадаться, что сроки публикации в древнем Риме очень долгие, но у заведующих книжными лавками отпущенников нюх не хуже, чем у современных издателей. Если они чувствуют в том или ином сочинении потенциальный бестселлер, то приостанавливают остальные "производственные линии", бросая на него всех своих рабов-переписчиков…

Погруженные в эти размышления, мы тем временем замечаем в глубине лавки человека, приподнявшего рукой занавеску, что отделяет магазин от подсобного помещения. Это высокий бородатый мужчина с гладким черепом и резкими чертами лица. Он-то и есть Трифон, хозяин книжной лавки-мастерской. Придерживая занавеску, он пропускает вперед своего собеседника. Судя по тем немногим словам, что нам удается расслышать, они обсуждают сроки издания одного текста, который уже сдан переписчикам "в работу". Очевидно, медлящий с уходом посетитель и есть сам автор. Мы догадываемся, что он обеспокоен: сочинение состоит из многих частей, но он не желает, чтобы срок публикации растягивался до бесконечности. Трифон старается успокоить его, но делает он это крайне почтительно, с благоговением. Видимо, это важная персона, раз к тому же его ждут у входа носилки и охрана. Кто бы это мог быть?

Подойдем поближе к одному из переписчиков, вон к тому египтянину. Четким каллиграфическим почерком он выводит при свете масляной лампы слово за словом. Тень от его кисти и пальцев, кажется, танцует, выписывая пируэты. Перед ним на подставке рукописная страница оригинала, с которой он обращается крайне бережно. Сбоку на столе лежит переплетная крышка из двух скрепленных между собой дощечек, в которую для сохранности помещаются листы авторской рукописи.

Попробуем, вытянув шею, прочесть, что написано на титульном листе. "От кончины Божественного Августа". Да это же "Анналы" Тацита! Значит, тот человек с седыми курчавыми волосами, с пронзительно-острым взглядом зеленых глаз, что сейчас выходит из магазина, — он и есть великий историк! А ведь и в самом деле, он не только живет в изучаемое нами время, но, если подумать, как раз через несколько месяцев, в 116 году, выйдет его великий труд, знаменитые "Анналы". Это последний этап его долгого "путешествия" по истории, в котором он обличает пороки и упадок империи.

Итак, издание его труда происходит на наших глазах, и если присмотреться, то мы заметим, что раб переписывает текст десятой книги. Одной из тех, что до нас не дошли… Кто знает, о чем в ней говорится. Пораженные увиденным, мы застываем в оцепенении. Тацит поворачивает за угол, прощается с Трифоном и садится на носилки. Только теперь мы вспоминаем, что он был не только великим историком, но также адвокатом, квестором, претором, консулом и проконсулом… это объясняет наличие сопровождения. Носилки трогаются с места и удаляются, плавно покачиваясь над толпой…

В это самое мгновение всего в нескольких сотнях метров отсюда близится к концу драма человеческой жизни. Развязка наступит на глазах у тысяч людей, посреди Колизея.

Охрана крепко держит его за руки, словно боится, что он может сбежать. Но куда ему бежать? Он заперт за решеткой в нескольких метрах от арены колизея. Снаружи десятки тысяч людей кричат, смеются, бьют в ладоши, в этот холодный темный коридор гул толпы доходит искаженным эхом. Он словно попал в огромную ловушку без шанса спастись. Лучше бы его убили одним ударом меча. Но этого никто не сделает: наоборот, ему предстоит умереть в жестоких муках, его съедят живьем! До сих пор он безропотно принимал свою участь. После того как судьи вынесли приговор, все пошло как по маслу, как по накатанным рельсам. Его взяли под стражу, посадили на повозку и отвезли в тюрьму. По пути народ хулил его, оплевывал, забрасывал камнями и даже экскрементами, как его только не срамили… В голове у него царила сумятица, разумом он пытался осознать ситуацию, найти выход. Но было слишком поздно. Словно некий зловещий механизм влек его к пропасти, а он был не в силах этому помешать.

Узник знает, что унижение — часть наказания. Сколько раз он был тому свидетелем, наблюдая на улице процессии с осужденными. И ведь он тоже насмехался над ними, посылал им вслед оскорбления, кидал камни… А теперь он на их месте. И к сожалению, знает, чем все закончится. В эти дни он готовился к смерти. Но теперь, когда настал момент взглянуть ей в глаза, в его груди растет паника, нестерпимая душевная боль, отчаяние… Дыхание становится все более лихорадочным, лицо бледнеет, а тень от решетки рисует на его теле клетчатый саван. Из одежды на нем всего лишь подобие короткой бахромчатой юбки из простого полотна. Стражники замечают его душевное состояние и, с усмешкой переглянувшись, еще крепче сжимают тиски. По части приговоренных к смерти у них большой опыт, и они знают, что это один из самых опасных моментов.

"Растерзание дикими животными" (damnatio ad bestias) — таков был приговор. При этих словах мир для него перевернулся. Но он должен был ожидать такого конца. Годы неправедного обогащения и коррупции поселили в нем дерзкое ощущение безнаказанности. Он начал думать, что сильнее системы, которая в цепях привела его в Рим из Северной Африки, с территории нынешнего Алжира. В течение многих лет он был рабом, а получив свободу, начал свое восхождение. Он оставил без средств к существованию не одного человека, целые семьи оказывались выброшены на улицу. А он, ростовщик, ни к кому не проявлял снисхождения. Сколько раз приходили к нему с просьбами об отсрочке, умоляли о снисхождении. Но в глубине души он испытывал жестокое удовольствие, отказывая им. Словно мстил за свое прошлое. Он стал жестоким, циничным и к унижению прибавлял насилие: неплательщиков избивали палками, затем при помощи подкупленных чиновников конфисковывали имущество и делили полученное между сообщниками. Дочери и жены его жертв часто были вынуждены уплачивать ростовщические проценты собственным телом. Казалось, власть его не знает границ: богатства, пиры, влиятельные гости. Он думал, что уже достиг вершины могущества в римском обществе. Но однажды все рухнуло.