Читать онлайн «Новгород и Ганза». Страница 49

Примечательно, что так же, как и на двух других раскопах (Славенском и Дубошине), бытовые западноевропейские находки сопровождаются здесь многочисленными и разнообразными свидетельствами литейно-ювелирного производства. В их числе тигли, льячки, литейные формы, а также сырье в виде проволоки, различных пластин, металлического лома.

Топография западноевропейских находок на том или ином раскопе с учетом всех обнаруженных на них древностей позволяет говорить о социальной принадлежности открытых на этих раскопах усадеб и о возможных связях их владельцев с ганзейским купечеством. Примечательно, что на большинстве перечисленных раскопов западноевропейские находки сопровождаются разнообразными свидетельствами литейно-ювелирного производства. Среди них многочисленные тигли, льячки, литейные формы, сырье в виде проволоки, различных пластин и металлического лома. Особенно показательны в этом отношении Славенский, Дубошин, Троицкий раскопы, где перечисленные материалы встречаются в изобилии.

Усадьбы XIV—XV вв., открытые на Неревском и Нутном раскопах, принадлежали богатейшим боярским семьям из числа посадничьих. На Михайловском раскопе в слоях XIV—XV вв. исследовалась усадьба богатого новгородца, занимавшего высокий пост в администрации Новгородской республики. Очевидно, найденные на этих раскопах индивидуальные западноевропейские предметы являются свидетельствами быта живших здесь бояр.

Что касается усадеб, исследованных на Славенском и Дубошином раскопах, несомненна принадлежность их владельцев к купеческому сословию и связь с ганзейскими купцами. Развитое литейно-ювелирное ремесло на этих усадьбах, зафиксированное разнообразными находками, возможно, непосредственно связано с торговыми занятиями владельцев усадеб. Не исключено, что богатые новгородские купцы, ведущие торговлю с ганзейцами, организовывали на своих усадьбах и сопутствующее ремесленное производство, и прежде всего ювелирное, поскольку сырье для него находилось в их руках.

Социальный характер усадеб Троицкого раскопа, содержащих комплекс западноевропейских предметов, пока не выяснен, поскольку еще не закончен полный анализ всех обнаруженных здесь древностей. Однако нельзя исключать, что владельцами открытых усадеб были богатые новгородские купцы, ведущие активную торговлю с ганзейцами, что подтверждается всем комплексом обнаруженных здесь находок. Несомненно одно: владельцы или жители открытых усадеб были тесно связаны с ганзейскими купцами, покупая или получая от них в дар «заморские» изделия.

Комплексный анализ археологических находок из Новгорода показывает, что массовые предметы западного импорта (цветные металлы, янтарь, ткани) встречаются практически повсеместно. Индивидуальные предметы западноевропейского происхождения обнаруживаются лишь на усадьбах богатых новгородских бояр или на усадьбах купцов, торговавших с ганзейцами.

«Ганза — это Новгород», — утверждает видный немецкий историк Клаус Фридланд, один из корифеев в области экономической истории Ганзы и Северной Европы, и поясняет: «Действительно, исторические события в Новгороде, в Киеве, на Руси XII в. и в особенности XIII в. существеннейшим образом предопределили возникновение и развитие Ганзы. Точнее сказать — предпринимательский риск и способность молниеносно реагировать на изменения в экономических условиях в стране-партнере впервые доказали свою оправданность именно во взаимоотношениях Ганзы с Русью». Неожиданное признание ученого с ганзейских берегов указывает на то, какую важную роль, наряду с экономическими и географическими факторами и наряду с техническим превосходством ганзейских судов над их западными конкурентами, играли факторы нематериального порядка, позволившие городам Ганзы завоевать господство в балтийской и североморской торговле и задавать тон в политике Северной Европы. Именно в Новгороде они встретились с теми трудностями, в которых были испытаны и закалены предпринимательский дух, находчивость и неутомимость ганзейцев, которые во многом определили дипломатические успехи Ганзы и обеспечили богатство и могущество ее городам. Здесь, с партнером, равным по силе, выгодным в деловом отношении, но стоящим на иных, часто непонятных, а иногда даже непримиримых мировоззренческих, культурных, религиозных позициях, вырабатывался характер ганзейского купца, в любых условиях умевшего поставить практическую выгоду во главу своих усилий. Не прибыль от торговли мехами и воском, а умение рисковать, быстрота реакции и гибкость во взаимоотношениях с партнером — вот, по мнению историка, главный накопленный ганзейцами в Новгороде капитал.

В течение более чем трехсот лет обеим сторонам удавалось, невзирая на разногласия, конфликты и даже войны, находить общий язык, что было нелегко — и не только в переносном, но и в прямом смысле этого выражения. Несомненно, именно языковой барьер, непосредственно связанный и с правовой практикой, и с религиозными традициями, представлял собой препятствие на пути стабильных и взаимовыгодных торговых отношений. Как же, каким образом (например, усилиями какой из сторон — русской или немецкой) он преодолевался? Располагали ли новгородские власти толмачами, знавшими язык своих ганзейских партнеров, или же переводчики Ганзы владели русским? Существовал ли какой-либо третий язык, на котором обе стороны могли общаться и вести официальные переговоры?

Новгородцы пользовались в своей практической деятельности, к которой относится и торговля, исключительно древнерусским языком (восточнославянским по происхождению, в отличие от языка высокой книжности, т. е. церковнославянского, который не имел значения для внешнеторговых и дипломатических отношений с Ганзой). Он служил как языком официально-делового письма, так и средством письменного и устного общения в частной жизни и в повседневной профессиональной деятельности. Новгород представляет тот счастливый и крайне редкий случай, когда есть письменные свидетельства этого повседневного общения между обычными гражданами. Оно зафиксировано и донесено до наших дней в сотнях берестяных грамот, в которых рядовые горожане рассказывают о своих заботах, выражают свои душевные переживания или решают какие-то насущные вопросы. В этих берестяных письмах хорошо представлен древнерусский язык в том новгородском диалекте, который бытовал в городе и который, очевидно, был очень близок и к устной речи новгородцев.

В городах Ганзы бытовал средневековый нижненемецкий, автохтонный язык северных областей Германии, в эпоху первых контактов используемый в основном в устном общении и лишь начинающий в XIII в. проникать в сферы письменности. Основным же языком в письменных жанрах в это время остается — как и везде в Западной Европе — латинский язык. Поэтому в отношениях ганзейцев с западными иностранными партнерами не существовало языкового барьера: современный им нидерландский был понятен без переводчиков, а в остальных случаях можно было прибегнуть к латыни. В Англии, к примеру, латинский язык, так же как и в Германии, в XII — начале XIII в. господствует в официальном письме, и значительная часть источников по англо-ганзейским торговым и политическим взаимоотношениям — это латинские тексты.

Очевидно, что в русско-ганзейских связях рассчитывать на латинский язык в качестве языка переговоров не приходилось. Формулой латинский язык в новгородских текстах обозначали всех иностранцев, имея при этом в виду не столько само языковое отличие иностранца от «своего», сколько принадлежность его к католической, то есть латиноязычной вере и церкви. Это — конфессиональное — отличие представляло собой гораздо более серьезное и принципиальное препятствие, чем сама по себе языковая проблема. С религиозными представлениями были теснейшим образом связаны правовые нормы и традиции, вплоть до того же языка, на котором должно было оформлять правовые акты, с его юридически неизбежными формулировками и выражениями, в которых упоминаются христианские понятия и религиозные обряды. Латынь символизировала пропасть между православным Новгородом и его западными контрагентами, и вести на ней переговоры, а затем приносить клятву на латинской грамоте, очевидно, было бы для новгородцев немыслимо. Во всяком случае, во всем корпусе новгородско-ганзейских актов нет ни одного латинского юридического документа, составленного русской стороной.

Таким образом, третьего, общего языка не было дано, и в распоряжении партнеров были только их родные языки. Значит, одна из сторон должна была поступиться своими традициями и привычками и взять на себя трудную задачу овладения языком партнера в такой степени, которая была бы достаточна не только для того, чтобы объясняться во время совершения торговых сделок, но и для ведения устных дипломатических переговоров и официальной переписки, а также для составления договорных текстов, которые были бы приемлемы и юридически действительны для обеих сторон.