Читать онлайн «Жизнеописания византийских царей». Страница 10

20. Несмотря на случившееся, фракийские города Паний и Ираклия продолжали мятеж. Они питали столь великую ненависть к Михаилу кроме всего прочего потому, что не желал тот отрешиться от ненависти к Божьим иконам. Михаил двинулся на них войной, и поскольку стены Пания рухнули от землетрясения, вход в город не составил для него труда. Ираклия еще сопротивлялась, но была захвачена с моря, причем тоже без пролития крови, город отказался от мятежа и принес царю клятву верности. Таково было начало восстания Фомы, и такой конец его ожидал. Победоносный царь вернулся из материковых городов и ничего другого не придумал для бунтовщиков, как провести их в процессии со связанными за спиной руками во время устроенных по такому случаю ристаний, а самых из них виноватых отправил в ссылку. Михаил немедленно послал хрисовул Херею, а также Газорину, хранившим верность Фоме (Херей [35] владел Кавалой, Газорин – Санианой, они совершали оттуда много набегов, жили разбойно и самовластно), обещал им высокие титулы магистров, прощение вины и к тому же сообщал о смерти Фомы. Но не удалось посланцу царя убедить этих спесивцев с неукротимой душой. Зато привлек он к себе других – людей подчиненных, привел их к покорности царю и убедил, когда те выйдут на обычный свой разбой, закрыть городские ворота и не вступать с ними ни в какие переговоры. Так все и было. А они, оказавшись перед запертыми воротами, мучимые страхом, двинулись в Сирию, однако были схвачены, живьем подвешены на деревьях и расстались с жизнью. Нельзя обойти молчанием и того, как предали Газорина и как преградили ему путь в город. Посланец царя завоевал расположение одного селянина, обладавшего хорошим голосом, любителя распевать грубые деревенские песни, и сочинил для него песенку со словами, рассчитанными на эконома Газорина. Вот она: «Послушай, господин эконом, что говорит Газорин, коли отдашь мне Саниану, сделаю тебя митрополитом и отдам Неокесарию»[58]. Он часто ее распевал и довел до слуха эконома. Тот понял ее смысл и на что она намекает и, когда вышел Газорин из города, запер ворота и оставил его за стенами. Вот все об этих заоблачных крепостях и как были они возвращены Михаилу.

20[59]. Но не унялся на этом вихрь бед. От гнева господня (хотя и не дошло тогда это до людей) оба материка – Азия и Европа, словно голова и хвост, получали уроки убийствами, пожарами, землетрясениями, разбоями, гражданскими неурядицами, нежданными городов изменами, знамениями с неба, знамениями с воздуха, а в конце концов, словно на среднюю струну, дабы полнозвучен был удар[60], надвинулись ужасы и на несчастные острова. Но не пошли впрок уроки тем, кто отказывался поклоняться божественным изображениям в человеческом облике.

21. Когда только началось восстание Фомы и слух о нем разнесся повсюду, агаряне, обитавшие поблизости от океана по западному заливу Ивирии (быстротекущее время переименовало их в испанцев), умножившись числом и видя, сколь скуден и небогат западный край их страны, как земле ее недостает плодородия и изобилия, как небогат также восток и север Ивирии (не вся она плодоносна, не ко всякому виду земледелия пригодна, однако ее западный край, как утверждают, еще засушливей и скудней остальных) не может она прокормить их – мужей рослых, возрастающих от изобилия, а не от скудости, – и вот поэтому пришли они к своему амермумну[61] Апохапсу и попросили отселить их и переместить в новое место, ибо де стеснены они своей многочисленностью и тяготятся недостатком припасов. Апохапс снарядил большие суда, посадил на них изрядное войско из арабов и, питая тайное намерение, направился грабить подвластные нам острова, расположенные к востоку. Он выполнял желание своих людей и кормил их чужими припасами и одновременно хотел посмотреть, не найдется ли какого-нибудь плодородного и изобильного острова для переселения. Не раз подплывал он к островам, но нигде не встретил ни противника, ни большого судна, ни малого (не могло быть там кораблей, все ушли вместе с Фомой против Константинополя). Везде, где бы ни причаливал, захватывал он большую добычу [36] и в конце концов приплыл к критянам, как и должно, взял у них много добра и пленных, а когда увидел там повсюду плодородные земли и сколь они благостны и изобильны, сказал: «Вот та самая земля, что сочится медом и молоком»[62]. Запасшись всевозможным добром, он вернулся на родину и всеми силами принялся за сооружение флота. С окончанием зимы и первой улыбкой весны он посадил воинственных мужей на сорок кораблей, дождался попутного ветра и, не обращая никакого внимания на другие острова, прямым путем отправился к Криту. Арабы приблизились к острову, подошли к берегу и причалили у мыса Харак. Они не наткнулись на противодействие ни при подходе, ни при высадке, отправились за добычей и на разбой и с легкостью осуществили свой замысел, потом Апохапс послал подходящих людей в набеги и на захват пленных, а сам с остальными, когда усилился ветер (а его люди уже были в десяти-пятнадцати стадиях от берега), поджег корабли и спалил их все до одного. Все были поражены и испуганы столь неожиданным поступком, и войско, которое немедленно возвратилось, потребовало объяснить причину и возмущенно роптало. Когда же услышали, что давно замышляли...[63] «Это вы стремились к отселению и искали получше землю. А мне кажется, что лучше этой нет. Я и отправился в такой путь, чтобы и вас ублажить и себя от вашей назойливости избавить». Тут они вспомнили жен, пригорюнились о детях, но он им ответил: «Женами вам станут пленницы, а дети не заставят себя ждать». Такими речами он принудил их замолчать, и они, одобрив его слова, прежде всего вырыли глубокий ров, разбили лагерь (поэтому и место это до сих пор именуется Хандак), в котором ночевали, расставив необходимую стражу, и хранили свои припасы[64].

22. Прошло совсем немного времени, и весть о случившемся дошла до царя. Распоряжаться критскими делами он назначил протоспафария Фотина – прадеда Зои, блаженной участи боговенчанной августы[65]. А тот, прибыв на остров, кое-что увидел собственными глазами, кое о чем услыхал и обо всех событиях точно доложил Михаилу, при этом попросил отправить ему войско, чтобы изгнать врага с острова. В ответ послал царь на помощь стратигу Фотину комита царских конюшен и протоспафария Дамиана с большим войском и снаряжением. Объединенными силами они вступили в бой с агарянами, но ничего хорошего из этого не вышло. В самом начале сражения пал, израненный, и был заколот упомянутый Дамиан, чем и побудил войско не к победе и стойкости, а к бегству и поражению. В результате Фотин едва спасся на монере[66] на Дию и сам стал для царя вестником происшедшего[67]. Однако поскольку он всегда находился в чести у царя, то вместо Крита получил в управление стратигиду[68] Сицилию.

23. Когда еще испанцы пребывали в волнениях и заботах, спустился к ним с гор некий монах, сказавший, что есть для них место куда удобнее для сооружения крепости и будет у них и там достаток и власть. И показал он им Хандак, где и теперь стоит их город. А тогда стал его правителем Апохапс. И вот из него, словно с некоего акрополя, принялись они совершать набеги на весь этот остров, а помимо того, и на соседние, так что даже кое-где обосновались и обращали в рабов коренных жителей. [37] Легковооруженные воины захватили двадцать девять критских городов, и лишь один-единственный остался не взятым, невредимым, хранил верность Слову, блюл в неприкосновенности свои обычаи и сохранял христианство. Тогда, словно беспорочная жертва, отдан был на заклание и Кирилл, епископ Гортины, отказавшийся им в угоду отречься от Христа, и кровь его, неизменно там оставаясь, вопиет к Богу, как кровь Авеля и Захарии[69]. Миро оттуда верующий может собрать губкой, а вот цвет крови изменить нельзя. Сооружены там гробницы и могилы и многих других, принявших тогда мученичество за Христа, а также десяти знаменитых мучеников. Таким вот образом и в такое время были критяне похищены из числа христиан.

24. С великим трудом избавился Михаил от окружавших и тревоживших его врагов, и надо бы ему обратиться к Богу, у него испросить благоволения, умилостивить его своими делами, а он действовал и правил вопреки гражданским установлениям, будто своими руками, а не Богом был спасен. Когда умерла его жена, Михаил хотел всех убедить, будто хранит о ней незабвенную память, и в то же время тайно, секретными напоминаниями побуждал синклит заставить его вновь жениться, причем велел действовать не только увещеваниями, но и принуждением и даже возмутиться, если этого не случится. «Негоже, – должны были они сказать, – жить царю без жены и оставлять наших жен без госпожи и царицы». И вот в конце концов уступил царь этим фальшивым речам (это недолго могло оставаться в тайне). Прежде всего он потребовал, чтобы все дали ему собственноручную роспись относительно того, чего не было тогда и не могло быть в будущем, а именно, что и после его смерти будут они защищать и оборонять его будущую супругу и детей и считать их, как должно, госпожой и царями. Таким образом, рассчитывал он царствовать не только в свой век, но и после, хотя все, должно полагать, зависит от длани не людской, а божественной, коей и цари царствуют и тираны властвуют над землей. И вот властитель всей земли подчинился приказу синклита и, отвергши целомудренную жизнь, будто вопреки воле сочетался браком, взяв в жены не какую-нибудь другую, а женщину, давно отвергнувшую мир с его радостями, обрученную с Христом, с детства в подвижничестве проводившую свои дни в обители на острове Принкипо[70], Богу преданную. Имя ей Евфросинья, и была она дочерью того самого Константина, который по справедливому суду матери был обречен на ослепление[71]. Такое он совершил и делами своими не только не умилостивил, но еще и прогневил Бога.