Читать онлайн «Секретные операции абвера». Страница 2

Тогдашнее сосуществование немцев и поляков лучше всего показать на примере польского графа Мильжински, происходившего из аристократического рода, осевшего в провинции Познань. Граф исполнил свой долг и стал немецким офицером. Кайзер Вильгельм II отличил его и сделал одним из своих адъютантов.

Когда генерал фон Безелер 5 ноября 1916 года по поручению имперского правительства провозгласил независимость Польши, граф, по согласованию с соответствующими германскими ведомствами, отправился на родину. Там во время боев в Верхней Силезии до июня 1921 года он в чине подполковника был главнокомандующим польских повстанцев. Тем не менее граф придерживался мысли, что возрождаемому польскому государству, как монархии во главе с одним из принцев Гогенцоллернов, нужно последовательно ориентироваться на Германию.

Пусть бы такой подход стал достоянием европейской молодежи. Ведь он подтверждает, что десятки лет перед Первой мировой войной немцы и поляки могли жить на одной и той же земле в мире и согласии. В земле Кульмер, насколько мне известно, в те времена никогда не возникало стычек или каких-либо иных серьезных разногласий между гражданами Германской империи немецкой и польской национальности.

Сегодня прозвучит почти неправдоподобно, если я на основании собственного опыта добавлю, что многие польские работники охотнее нанимались к немецкому хозяину, нежели к польскому. Правда, в большинстве случаев это происходило потому, что польские хозяева рассчитывались за работу не столь пунктуально, как их немецкие соседи. Многие поляки (более жизнерадостные и воспринимавшие жизнь в целом не столь трагично, как это нередко водится среди немцев) были склонны жить не по средствам.

В 1919 году я уволился из армии и вернулся домой. Я хотел быть полезным в хозяйстве отца и остаться там, где родился, хотя и предстояла передача земли Кульмер Польше. Отец в то время был бургомистром общины. Заступив на должность ландрата — польского старосты, я помогал отцу выполнять предписания, поступавшие от польской администрации. Одновременно я принялся прилежно совершенствовать мой польский, приобретенный еще в юности, так что вскоре я уже мог читать и обрабатывать польские служебные бумаги.

Осенью 1920 года однажды я поехал в Кульм, чтобы передать отчет отца, касающийся нашей общины. Меня приняли вежливо. Но после завершения формальностей староста сказал мне:

— Чтобы вам было известно, вы и ваш отец оба находитесь в черном списке. Вам лучше покинуть Польшу.

На это я спросил:

— Как это? Почему мы в черном списке?

Староста отвечал:

— Я могу только еще раз посоветовать вам как можно быстрее уехать из Польши.

Я молча откланялся и полный задумчивости отправился домой. Несмотря на произошедшее в Кульме, родители хотели оставаться на родном клочке земли. Они не видели причин для отъезда. Их связи и добрые взаимоотношения с польскими работниками и соседями до сих пор ничем не омрачались.

Однако вскоре после этого со мной произошло одно примечательное происшествие. Когда однажды мы с младшим братом шли по нашим полям, вдруг рядом с нами просвистели пули. Я еще слишком хорошо помнил их посвист по войне. Стреляли с большого расстояния и, по всей видимости, лишь в качестве предупреждения. Но теперь нам стало окончательно ясно, откуда дует ветер. Определенные польские круги не желали, чтобы наша семья проживала в их стране.

Многих немцев таким и подобными способами выживали из отошедших к Польше земель. В районе Зольдау, например, староста официально уведомил немецких оптантов (лиц, имеющих право выбирать гражданство), что им следует как можно быстрее покинуть Польшу. Кто к 1 января 1923 года еще будет оставаться в своих хозяйствах, того силой выселят и вышлют из страны.

Теперь мои родители начали обдумывать переселение в Восточную Пруссию. Они сохраняли спокойствие. Никто просто так не бросит добро, нажитое еще трудом предков, пока его к этому не при нудят силой. Но тем временем положение наше стало еще неприятнее, поскольку нас обязали сдать все оружие, в том числе и охотничье, тогда как кругом беспрестанно шныряли вооруженные отряды самообороны («страж обывательска»), в которые стекались авантюристы всех мастей.

И вот наше решение покинуть Польшу стало реальностью. Родители переселились в Восточную Пруссию, а я в конце декабря 1920 года уехал в Данциг, где и начался новый этап моей жизни.

Я претендовал на вакантное место в данцигской уголовной полиции и 1 января 1921 года получил его, приступив к исполнению служебных обязанностей в звании вахмистра. Среди коллег, большинство из которых прошли мировую войну, царила теплая товарищеская атмосфера, и я почувствовал внутренний подъем. Это очень помогло мне прижиться в Данциге. С рвением я принялся за дело. Уголовное и административное право, уголовное судопроизводство и методы криминалистики были мне совершенно незнакомы. Но кое-кто из более опытных коллег за сравнительно короткое время обучил меня основным принципам, технике и приемам составления протоколов при осмотре места преступления и правонарушений, а также допросам обвиняемых и свидетелей.

В ту пору данцигская уголовная полиция насчитывала около 120 сотрудников. Они отвечали не только за порядок в черте города, но занимались и такими тяжкими преступлениями, как убийства, умышленные убийства, поджоги и тому подобным на всей территории, входящей в состав вольного города Данцига. Теперь территория в дельте между Ногатом и Вислой и соседние районы к западу от нее, район Данцигер-Хое, сделались моей родиной. В этом регионе, занимавшем всего лишь 1966 квадратных километров, проживало 365 тысяч человек.

Новую родину я изучил в течение нескольких месяцев во время моих служебных поездок. Преступность, как и всегда после длительных войн, была высокой. В комиссии по убийствам сравнительно часто раздавались звонки, сообщавшие о тяжких преступлениях в районах или с просьбой оказать содействие сельским жандармам при расследовании.

Мое стремление как можно быстрее освоиться и соответствовать служебным требованиям не оставляло мне времени внимательно следить за важными событиями в мире. Наоборот, летом я изыскивал возможность время от времени выбираться на пляж, чтобы позагорать и покупаться в Балтийском море. Побережье вольного города простиралось почти на 60 километров, не считая граничащего с данцигской территорией берега Фришен-Хафф. Пляж там просто замечательный! Полоса мелкого, белого песка шириной от 100 до 300 метров, за ней дремали волнистые дюны, а позади начинались тихие сосновые леса.

Я был молод, мне не исполнилось еще и 25 лет, и после пяти лет войны и безрадостного прозябания на родине, ставшей Польшей, мне хотелось что-нибудь получить от жизни. Насколько позволяло время, я посещал танцевальные кафе и другие увеселительные заведения. Нередко с раннего вечера и до поздней ночи я проводил время в компании таких же молодых мужчин и женщин. Но эти вечеринки редко сопровождало искреннее веселье. Еще были слишком свежи груз пережитого и страдания, перенесенные во время войны. Настроения того времени, господствовавшие в ресторанах, отражались в сентиментальных шлягерах, исполнявшихся повсюду и набивших оскомину: «Лейтенант, когда-то и ты был гусаром» и «Саломея, твой поцелуй — сладкая смерть».

Разговоры молодых людей, если они велись, снова возвращались к воспоминаниям о войне. Большинство из них совершенно не интересовались тем, что происходило в мире после подписания Версальского договора. Но они явственно ощущали зыбкость ситуации в своем городе. Правда, крупные данцигские коммерсанты были осведомлены лучше и очень беспокоились за свое существование.

Я и сам поначалу черпал информацию о политических событиях в Рурской области, в Верхней Силезии и Данциге, которые глубоко всколыхнули и возмутили широкие слои немецкого населения, лишь бегло проглядывая ежедневную прессу. Я был слишком занят на работе и личными делами.

Но вдруг неожиданно мои служебные обязанности изменились. Начальник данцигского управления полиции Фробёс обязал меня переводить польские документы, поступавшие в его ведомство. Из этого вытекало, что я же должен был помогать отвечать на эту входящую корреспонденцию. Кроме того, в октябре 1921 года меня назначили комиссаром уголовной полиции и поручили руководить в Данциге внешней службой полицейской исполнительной власти.

Так я, едва успев по-настоящему обжиться на новой родине, был вовлечен в ответственное разрешение противоречий между Данцигом и Польшей. Несомненно, по молодости и неопытности я наделал бы ошибок и причинил много бед, если бы мне не помогал советами начальник управления полиции Фробёс.

Бывший прокурор, до того как в начале 1921 года приехать в Данциг, Фробёс работал в политическом отделе управления уголовной полиции в Берлине. Это был благородный человек, отличавшийся острым умом, политическим чутьем и обладавший искусством самые сложные вопросы облекать в точно подобранные, дипломатически взвешенные слова. Поэтому для обработки польских нот и жалоб его нередко привлекали правительство вольного города, президент сената и семеро профильных сенаторов.