Читать онлайн «Четыре урока у Ленина». Страница 24

Я говорю с читателем откровенно, потому что лишь так можно говорить о чтении Ленина. В те годы, двадцатые, мы все были смелее в своем мышлении, и не только наедине с собой. Это были священные для меня годы глубокого увлечения молодежи и людей моего возраста теорией. Красота и увлекательность теорий была огнем, пожиравшим наши сердца в вузах, на рабфаках, в специальных школах, какой была, например, Плановая академия, куда я поступила, чтоб переучиваться. Изумительная, музыкальная прелесть второго тома "Капитала" Маркса поглощала меня вечерами, как никакое другое наслаждение от искусства. Диалектический материализм в "обращении капитала" воспринимался как художественный, как фуги Баха. На кафедре математики читала в то время лекции профессор Яновская, а мы бегали слушать ее и пьянели от изложения математических тетрадей Маркса, где Маркс бросил мысль о "нуле", как не о нуле, потому что, если б ноль был только ноль, от него невозможен был бы переход к единице... Больно и жалко видеть, как далеки многие из современных молодых людей от этого пьянящего увлечения человеческой мыслью!

Но виноваты в этом отчасти мы сами. Научить человечество мыслить по-новому, раскрыть перед ним все безмерное богатство идей Ленина - дело великого умения и великого горения. Есть времена, когда теория, всякая теория, мертвеет, слеживается в догму, превращается из яркого, пронизанного жизнью учения в сухой и черствый катехизис; есть времена, когда начетническое, неумное и равнодушное, слепое и начальственное отношение к теории, как к оружию для тормоза мысли, вызывает резкую ответную реакцию у людей и особенно у молодежи - п р о т и в в с я к о й т е о р и и, за стихийное "нутро". А у нас в России соблазны "нутра" всегда были особенно сильны. Они принимали формы бакунианства, эсеровства, анархизма, терроризма, нечаевщины, ухода с головой в практику, какой вырождается в "проповедь мелких дел", в тред-юнионизм, в постепенное схождение самого действия на нет, к положению, когда "гора родила мышь". И, наконец, еще хуже, еще опаснее: ухода в западные идеологии бессознательного и подсознательного, эти психологические синонимы стихийного.

10

Ставить знак равенства между подсознательным, бессознательным и стихийным может на первый взгляд показаться неверным или необоснованным. Но роднит их одно: они находятся вне сознания, за скобками процесса сознания. Та "внутренняя диалектика" в произведениях Ленина, особенно в период первой эмиграции, о которой я говорю выше, медленно подводит читателя к этому выводу.

"Что делать?" - неисчерпаемый источник мыслей - мы привыкли воспринимать как борьбу за создание организации революционеров, четко и твердо знающих теорию социализма и несущих эту теорию в массы. Но самый ход утверждений Ленина и о с о б е н н о с т и его борьбы за теорию изучались (если изучались) гораздо меньше. Между тем полное раскрытие всех логических путей мышления Ленина в этой удивительной книге, раскрытие брошенных им там и тут, как бы на ходу, идей, заключенных в сноски или скобки, могло бы, мне кажется, само по себе стать могучим философским оружием в нашем поединке с современной западной философией.

Есть один драгоценный, взятый из опыта, "личный момент" Ильича - в сноске, казалось бы, имеющей сугубо практическое значение, под текстом, тоже сугубо практическим, относящимся все к той же теме неподготовленности русского революционера к четкой организационной работе. Он, этот "личный момент", особенно близок нам, писателям.

"Как сейчас помню свой "первый опыт", - пишет Владимир Ильич в этой сноске, - которого бы я никогда не повторил. Я возился много недель, допрашивая "с пристрастием" одного ходившего ко мне рабочего о всех и всяческих порядках на громадном заводе, где он работал. Правда, описание (одного только завода!) я, хотя и с громадным трудом, все же кое-как составил, но зато рабочий, бывало, вытирая пот, говорил под конец занятий с улыбкой: "мне легче экстру проработать, чем вам на вопросы отвечать!"*

_______________

* Л е н и н В. И. Полн. собр. соч., т. 6, с. 152 (сноска).

В той же сноске он делает вывод из опыта, которого "никогда бы не повторил". Называя способ неподготовленного "внедрения в жизнь" и опроса самих рабочих "нелегальным", поскольку он запрещался и преследовался полицией, а чтение множества выходящих тогда и не запрещенных цензурой печатных книг "легальным материалом", Ленин разъясняет дальше: "...мы понапрасну тратим массу сил революционера (которого в этом легко заменил бы легальный деятель) и все-таки никогда не получаем хорошего материала, ибо рабочим, знающим сплошь да рядом только одно отделение большой фабрики и почти всегда знающим экономические результаты, а не общие условия и нормы своей работы, невозможно и приобрести таких знаний, какие есть у фабричных служащих, инспекторов, врачей и т. п. и какие в массе рассеяны в мелких газетных корреспонденциях и в специальных промышленных, санитарных, земских и пр. изданиях"*. Значит ли это, что не надо "внедряться в жизнь", а лучше изучить вопрос по книгам? Нет, конечно. Необходимо и то и другое. "...следовало бы собирать и систематически группировать л е г а л ь н ы й и нелегальный материал"*. Но слово "легальный" Ленин подчеркивает, и это к нему он пишет приведенную мной выше сноску, давая читателю заглянуть в интимный уголок своей памяти, где невольно заговариваешь от первого лица.

_______________

* Т а м ж е.

* Т а м ж е, с. 152. (Подчеркнуто Лениным. - М. Ш.).

"Легальный", то есть печатный, материал Ленин выделяет и подчеркивает не потому, что считает его более важным, а потому, что "экономисты", с которыми он яростно спорил в "Что делать?", на первое место для революционера ставили стихийные движения самих рабочих, практическую борьбу их за лучшие условия труда, и отсюда естественно вытекал неизбежный эмпиризм "экономистов", снижение ими значения теории, малая теоретическая подготовка, иронический попрек "книжностью" в сторону Ленина и ленинцев. Подчеркнутое Лениным слово "легальный" означало не преимущество книги перед "опросом рабочих", а недостаточное внимание к книге у "экономистов", увлеченных потоком "стихийности" и "практицизма": "...мы особенно отстали в умении систематически собирать и утилизировать его"*, - пишет Ленин о печатном материале в том же тексте. Опять это скромное, человечное, ленинское "мы", приписывание общего недостатка и себе, хотя сам Ильич еще в тюрьме и в далеком Шушенском настойчиво запрашивал и читал всевозможные статистические сборники, поглощен был этим "легальным материалом" и, главное, блестяще умел его классифицировать и использовать.

_______________

* Л е н и н В. И. Полн. собр. соч., т. 6, с. 152 (сноска).

Но не только на книгу, как на источник общего, подготовительного знания перед "внедрением в жизнь", указывает Ильич "экономистам". В полемике с апологетами нутра и стихийности он напоминает им, что ведь теоретическое рождение социализма возникло отнюдь не из стихийности революционного движения, - социализм привнесен этому движению извне; и не самими рабочими, а мыслящей интеллигенцией и даже - Ленин не убоялся сказать - "буржуазной" интеллигенцией, поскольку никакой другой тогда еще не существовало.

"Учение же социализма выросло из тех философских, исторических, экономических теорий, которые разрабатывались образованными представителями имущих классов, интеллигенцией. Основатели современного научного социализма, Маркс и Энгельс, принадлежали и сами, по своему социальному положению, к буржуазной интеллигенции. Точно так же и в России теоретическое учение социал-демократии возникло совершенно независимо от стихийного роста рабочего движения, возникло как естественный и неизбежный результат развития мысли у революционно-социалистической интеллигенции"*.

_______________

* Т а м ж е, с. 30, 31.

Высокую роль революционной интеллигенции как носительницы с о з н а н и я Ленин подчеркнул в ответ на принижение роли теории у своих противников.

Казалось бы, спор этот носил чисто политический характер, исчерпываясь теми положениями, какие мы заучивали в нашей обязательной партучебе. Но присмотримся, прислушаемся, углубимся в читаемое. Ленин страстно спорит. Он наносит удары. И вдруг он останавливается и останавливает нас в чтении, целиком приводя главное обвинение противника против себя самого. Он не только приводит целиком это главное обвинение. Он его подчеркивает. Вчитайтесь, как вчитался в него сам Ленин:

"Обвинительный тезис "Рабоч. Дела" (органа "экономистов". - М. Ш.) гласит: "п р е у м е н ь ш е н и е з н а ч е н и я о б ъ е к т и в н о г о и л и с т и х и й н о г о э л е м е н т а р а з в и т и я"*. До сих пор "стихийность" противопоставлялась "экономистами" всем теоретическим формам сознательности. Но тут, в этой главной формуле обвинения против Ильича, его противники отождествляют "стихийность" уже с "объективным элементом развития". Стихийность становится самою природой, жизнью, приматом, а значит, чем-то противоположным сознанию. На одном полюсе - "субъект", "сознание", на другом - бессознательное, природа, объективный элемент развития.