Читать онлайн «Битва у Варяжских столпов». Страница 37

Кроме того, производивший изучение Городища Е.Н. Носов отождествляет его со Словенском позднего летописания и упоминает о Славии как северном центре Руси арабских писателей. Если это так, то данные названия совершенно недвусмысленно свидетельствуют, кто был ведущей силой на Городище — славяне или скандинавы. На это же указывают и особенности топографии данного укрепления: «На Городище первые строители применили сложное сочетание дерево-земляной платформы, подрезку склонов холма, сооружение рва и деревянных стен-городней, которые были поставлены на склоне небольшого холма в пойме Волхова. Топография, выбранная первопоселенцами для крепости, чрезвычайно напоминает расположение славянских городищ на южном берегу Балтийского моря и славянские бурги в междуречье Эльбы и Одера. Там также использовали низкие, затопляемые участки речных пойм и острова на озерах»{352}. Шведский же археолог И. Янссон констатировал, что поселения типа Рюрикова Городища в Скандинавии неизвестны{353}. Несмотря на эти данные, свидетельствующие о смешанном характере населения данного поселения, Г.С. Лебедев трактует его исключительно как скандинавский фортпост: «Концентрация скандинавских материалов (в том числе достаточно ранних) на Городище, может быть, подтверждает датировку начальных слоев его временем несколько более ранним, чем появление Рюрика; “выселок” скандинавов на волховском берегу словно симметричен славянской Любше в округе Ладоги»{354}. Как видим, при трактовке ключевых для варяжского вопроса объектов этот археолог весьма своеобразно понимал торжественно провозглашенный им «тарификационный подход» и принципы интеллектуальной честности. Что же касается «концентрации скандинавских материалов», то выше уже приводился пример находки практически идентичных вещей на Рюгене и Городище (см. рис. 2), и при желании количество подобных примеров можно умножить.

В отличие от скандинавов связи западных славян с населением Новгорода прослеживаются очень хорошо. Рассматривая различные группы новгородской керамики, Г.П. Смирнова отметила: «Аналогии первому типу новгородской керамики обнаружены в керамическом материале поморских славянских поселений северных районов Полыни и германских земель. (…) Рассмотренная новгородская керамика наиболее близка к варианту группы Фрезендорф и Тетерев. И мекленбургская, и новгородская керамика одинаково датируются X в. Однако если эта группа керамики в Мекленбурге генетически связана с более ранними формами и дает дальнейшее развитие, то в Новгороде керамика первого типа не имеет предшествующих форм и исчезает в середине XI в.»{355}. В другой своей работе исследовательница отметила, что аналогичная западнославянской керамика появляется в Новгороде в наиболее древних его слоях: «На основании сопоставления новгородской лепной посуды с керамическим материалом славянских памятников северо-западных областей СССР, а также с материалами VIII–IX вв. из Польши и ГДР можно сделать вывод о том, что слой, лежащий ниже мостовых, относится к более раннему времени, чем середина X в.»{356}. Ценность керамического материала заключается еще и в том, что он свидетельствует о перемещении в Новгород отдельных групп западнославянского населения, поскольку сосуды явно не везли через море на продажу. В.В. Седов, обратившийся чуть ранее к анализу данного керамического материала, пришел к следующему выводу: «Объяснить появление биконических и реберчатых сосудов на ранних славянских памятниках Приильменья можно только предположением о происхождении новгородских славян с запада, из Венедской земли»{357}. Следы западных славян хорошо прослеживаются в Новгороде и в гораздо более поздний период, причем в связи не с чем-нибудь, а с возведением оборонных сооружений Детинца — сердца города: «В Новгороде следы культуры балтийских славян известны и в археологических материалах: так, конструкция вала 1116 г. в Детинце, раскопанная недавно, имеет точные аналогии только у балтийских славян и совершенно неизвестна на Днепре. <…> Заметим, что речь идет именно о балтийско-славянском контингенте новгородского населения, а не о заимствовании новгородцами у балтийских славян отмеченной специфики своей культуры в процессе торговых или политических связей, что представляется невероятным»{358}. О мощном западнославянском влиянии говорят не только особенности строительства центра города, но и сама внутренняя городская структура Новгорода. Помимо него она встречается лишь в некоторых других городах, в связи с чем В.А. Янин и М.Х. Алешковский делают следующий вывод о ее происхождении: «Между прочим, кончанские организации также восходят, как предположил А.В. Арциховский, к балтийским славянам, у которых имелись общественные здания контины — центры отдельных частей города. Концы прослеживаются и в Пскове, Руссе, Ладоге, Кореле, Ростове, Смоленске, однако сомнительно, чтобы они были и в других городах Древней Руси»{359}.

Обратившись к данным языкознания, мы увидим, что в древнерусском языке, словарный запас которого состоял примерно из десяти тысяч слов, на долю заимствований из германских языков приходится, по различным оценкам, от шести (В.А. Мошин){360} до восьми (С.Н. Сыромятников){361} или «около десятка слов происхождения сомнительного, или действительно германского… и если по ним одним судить о степени влияния скандинавского на наш язык, то нельзя не сознаться, что это влияние было очень слабо, почти ничтожно» (И.И. Срезневский){362}. Следует отметить, что последняя оценка принадлежит одному из крупнейших филологов XIX в., составителю до сих пор не утратившего своего научного значения словаря древнерусского языка. Современные норманисты также были вынуждены признать, что из скандинавских языков в древнерусский было заимствовано лишь десять слов, что является ничтожно малым количеством на фоне английского, где в результате экспансии викингов заимствования из скандинавского составляют около 10% современного лексического фонда. При этом лексическое взаимодействие наших предков со скандинавами было двусторонним и древнешведский язык заимствовал из древнерусского 12 слов{363}. Поскольку норманисты понимали, к какому выводу могут привести подобные сопоставления, они постарались значительно расширить этот перечень, пытаясь создать картину крупномасштабного влияния скандинавов на славян и в языковой сфере. Печальным примером подобного может служить «Этимологический словарь» видного лингвиста М. Фасмера, который в угоду своим идеологическим представлениям доходил до явной нелепости. К примеру, слово витязь он объявил образованным от скандинавского викинг, что не только выглядит неубедительно с формальной точки зрения, но и полностью опровергается тем, что интересующее нас понятие присутствует в языке тех славянских народов, которые не контактировали с викингами и потому не могли заимствовать у них это название: болг. витез, сербо-хорв. витез, серб.-цслав. витязь, словен. vitez, чеш. vitez, слвц. vit'az{364}. В плане языкознания данные о новгородско-западнославянских связях вновь составляют разительный контраст связям новгородско-скандинавским. Уже упоминавшийся норманист А.А. Шахматов знаменитое новгородское цоканье, наиболее яркую и заметную черту этого местного диалекта, объяснил тем, что в VII–VIII вв. ляшские поселения были распространены далеко на восток от территории современной Польши: «Ляхи были поглощены русскою волною, но, смешавшись с севернорусами, они передали им некоторые звуковые особенности, вызвав между прочим и смешение ц с ч»{365}.

Наблюдение А.А. Шахматова было развито и уточнено другими лингвистами. Н.М. Петровский отметил, что ближайшая параллель севернорусского цоканья находится даже не в польском, а в нижнелужицком языке. Внимательно проанализировав новгородские памятники письменности, этот исследователь выявил в них обширный слой типично западнославянских имен и лексики, в результате чего пришел к выводу, что «можно предположить и западнославянскую основу в новгородском населении, оставившую свои следы в языке Новгородской I летописи и некоторых других памятников»{366}. Последующее изучение праславянского языка показало, что первоначально его носители делились на две диалектные группы: меньшую, северо-западную, или «пралехитскую», и большую, юго-восточную. К первой группе принадлежали лехитские языки и северная часть будущего восточного славянства (кривичи и ильменские словене), а к диалектам второй группы — все остальные славянские языки (будущие южнославянские, чешский, словацкий, средняя и южная часть восточных славян). Характеризуя древненовгородский диалект, А.А. Зализняк отмечает, что «ряд изглосс… связывает его с западнославянскими (особенно с северолехитскими) и/или южнославянскими (особенно со словенским)»{367}.