Читать онлайн «ЗАГАДКА ФЕСТСКОГО ДИСКА И ЗМЕЕПОКЛОННИКИ». Страница 28

"Во всем этом речь идет не о постоянных, легализованных, твердо установленных концепциях. Принципиальным свойством этой мудрости и знания, а одновременно глубочайшей тайной было то, что она изменчива, двузначна, позволяет объяснять себя противоположными способами, сложена из взаимопроникающих понятий ".

Передо мной было еще одно Древо: из кодекса Виндобоненси, в иероглифе, символизирующем сад Тамоанчана, по мнению Саагна, "дом нисхождения, место рождения, мифический запад, где зачаты боги и люди"1.

С тем, что на этом рисунке (см. фото 1) отражено происхождение рода человеческого, в частности, народа миштеков, согласны все исследователи. Лоретта Сежурне заметила, что изображение прародины людей в виде дерева привело к тому, что некоторые народы, "как, например, миштеки, продолжавшие культуру науатль, которую они передали кочевым племенам, прибывшим позже на Центральное Плоскогорье, говорили о своем происхождении от деревьев и представляли свое начало изображением человека, выходящего из треснувшего ствола" 2.

Ствол, разделенный в нижней части, по-видимому, иллюстрировал то же спиральное скручивание ленты, что и дерево из кодекса Борджиа. На лентах видны кружочки клеток и стрелы движения, войны, то есть жизни. У основания – человеческая голова с высунутым языком. Вероятно, это символ жертвы, поскольку индейцы верили, что кровь людей, принесенных в жертву, питает Солнце и тем позволяет поддерживать жизнь.

Под головой жертвы мы видим стилизованные перья, светлые и темные попеременно. Перья были атрибутом змея и играли важную роль в акте рождения. Местонахождением змея считался драгоценный сосуд, яйцеклетка, а стало быть, он и перья символизировали ленточные образования в яйце.

"Кецалькоэтль сформировался как драгоценный камень и богатые перья" 3 – так звучало поучение ацтекского жреца, обращенное кающемуся грешнику.

На фоне перьев, лежащих у корней дерева, мы видим два круга или покрытых очками диска. Они изображают шарики из смолы – копаля, которую возжигали в храмах и на домашних алтариках как некую жертву богам. Вьющиеся от шариков ленточки – это язычки пламени и струйки дыма. Я подумал, что внесение этих шариков в пиктограмму Тамоанчана – "места происхождения богов, людей и кукурузы" – меж символов, обозначающих разрастание живой субстанции, не могло иметь один лишь церемониальный смысл.

Я посмотрел десятки рисунков, на которых подобные струйки исходили из различнейших символов, а не только шариков копаля, пытаясь отыскать "их объяснение сразу для всех композиций, и понял, наконец, что горящий копаль символизирует одно из основных свойств жизни.

Чтобы существовать, живые организмы должны поглощать и излучать тепло. Обмен веществ внутри живой материи – есть процесс термический – медленное сгорание.

Всем организмам на Земле химическое топливо поставляет Солнце, благодаря фотосинтезу. Это топливо распространяется в цепи питания от зеленых растений, через травоядных животных и хищников, питающихся травоядными, и до бактерий, разлагающих мертвых животных и растения.

Знание такой взаимозависимости растений, животных и людей лежало в основе культа Солнца в Мезоамерике. Нарисованный либо высеченный на камне символ солнечного диска в единении со знаком клетки – драгоценного камня был еще и выражением знания о термической основе жизни. Жизнь есть сжигание солнечного топлива.

Так же, как оно, горит и шарик копаля. Струйка дыма от него – знак, что в нем теплится жизнь. Я подумал, что, быть может, здесь таится причина поклонения огню у различных народов. Всюду, где охраняли огонь – охраняли самое жизнь, причем не как символ, а именно как тепло, пламя, греющее и оживляющее изнутри человеческое тело. Но это – другая проблема.

В символе Тамоанчана копаль, горящий на фоне перьев-хромосом, говорит одно: чтобы зажглась и разгорелась жизнь, сокрытая в генах, необходимо тепло – солнечное топливо.

Неожиданно в книге Деметра Соди, озаглавленной " Leliteratyra de los mayas" ("Литература майя"), я нашел убедительное подтверждение моего истолкования среди текстов, записанных Альфредом М. Тоццером у лакандонов – ныне вымирающего племени группы майя, живущего на пограничье Мексики и Гватемалы. Вот что они причитали в начале столетия во время ритуального очищения зерен копаля, поливая их напитком бальче:

"Да лопнет! Да рассыплется! Я тебя жгу!Живи! Проснись! Не спи! Трудись! Я тот, кто тебя пробуждает к жизни. Я тот, кто возносит тебя к жизни в сосуде. Я тот, кто тебя оживляет. Я тот, кто пробуждает тебя к жизни. Я тот, кто возносит тебя к жизни. Я тот, кто творит твои кости. Я тот, кто творит твою голову. Я тот, кто творит твои легкие. Я тот, кто создает, я твой создатель. Для тебя этот священный напиток. Для тебя эта жертва из бальче. Я тот, кто возносит тебя к жизни. Проснись! Живи!" 4

Тамоанчан. Набор хромосом и рядом два шарика с зажженной жизнью. Еще кое-что я увидел на человеческой шее: как бы часть ожерелья. Однако это было не ожерель, а отрезок чальчиуитля, драгоценного камня. Это из него вырастает дерево. Круг догадок снова замкнулся. Драгоценный камень вновь явился в виде ovum *!

* Ovum – яйцо (лат.).

Я вернулся к символам, помещенным на фоне коры дерева. Они обрели новое значение: вот клетки, а рядом с ними – стрелы, в символике которых содержится и понятие оплодотворения. Эти "снаряды", выпускаемые богами, уже не раз объяснялись как нечто удобряющее, оплодотворяющее землю или живых существ. Так, вероятно, и здесь…

Я сидел над страницей, пораженный ясностью символов, столь просто переданных содержанием рисунка. Я чуть ли не слышал в этот момент жреца, который в залитом солнцем покое у основания пирамиды,' раскрыв.книгу на тростниковой циновке, показывает этот рисунок собравшимся вокруг него адептам священного знания и объясняет его великое значение.

Ни одной лишней подробности, каждая поясняет другие, связана с ними, легко запоминается. Да, это изумительная передача целой лекции, знаменующая обширную ее запись.

Был еще один существенный факт: рассеянные по музеям Мексики и частным коллекциям странные, необъяснимые фигуры, вырезанные из камня и по-испански именуемые yugo – ярмо по их сходству с деревянным хомутом, надеваемым на шею тягловым животным. Их находят по всей Мезоамерике и относят к периоду II-VIII столетий нашей эры. Археологи предполагают, что это ярмо являло собой часть одеяния участников ритуальной игры в мяч.

Не исключено, конечно… Однако мое внимание привлекло прежде всего соответствие их формы "подковкам", различно стилизованных на страницах кодексов. Вдобавок ярма были покрыты плоской резьбой в виде змей или вьющейся ленты, между которыми выглядывали головы людей или животных. Одно наиболее известное ярмо имело изображение Чудовища Земли, именуемого Тлалтекутли – божества, управляющего нижними небесами. Конечно, мог я сказать себе, все дороги ведут в Рим: к небу или к клетке. С ее хромосомами!

Наконец я обратился еще к одному изображению дерева, из другой, на этот раз майяской культуры, более известному как "майяский крест" или "дохристианский крест майя". Его изображения на каменных рельефах были обнаружены в руинах Паленке. Я уже давно знал их по фотографиям, а один из них – на могильной плите верховного жреца, открытой под пирамидой, – стал, надо сказать, нелепо знаменитым. С легкой руки тех, кто трубил о посещении Земли некой экспедицией из космоса, в нем видели изображение ракеты с космонавтом в кабине.

В определенной мере я и сам поддался притягательной силе такой интерпретации рельефа. Причиной тому был "технический" характер стилизации, подобие ее форм конструкциям из металла. Я решил, что обязан увидеть этот рельеф своими глазами. На снимках была изображена только плита, а ведь

– это обширные руины храмов и дворцов. Я был убежден, что там что-то да проглядели. Нечто такое, что станет ключом к более полному толкованию символов.

Я ехал в темноте, и ветер, обдувая кузов автомобиля, доносил ароматы сухой земли и увянувших трав. Заря угасала на западе неба, там, где, по мифу, Солнце спускалось в Тамоанчан – подземелье, откуда являются люди, где, по-моему, энергия нашего светила проникает в вещество Земли и оживляет его собою.

Кругом – акации и колючие кусты, пение цикад, заглушающее гул мотора, перемигивание светлячков. Все это плыло во мраке вместе с пересохшей равниной, мелькало в уголках глаз.

Я уперся взглядом в ленту асфальта перед машиной. Узкая, с желтыми пучками растений по бокам, она мягкими полудугами завораживала в свете фар то влево, то вправо, то уходила вверх, то скользила вниз, будто ползла по поверхности шаров, выступавших из-под растрескавшейся, словно сухая кожа, земли.