Читать онлайн «Прибалтика на разломах международного соперничества. От нашествия крестоносцев до Тартуского мира 1920 г.». Страница 67

Введением в политический оборот пропагандистского термина «русификация» прибалтийские немцы выражали своё несогласие с упрочением за русским языком статуса государственного в Прибалтийском крае и с ослаблением своих собственных позиций в контексте противостояния лютеранско-немецкого и православно-русского начал. Правда, им удалось убедить часть национальной интеллигенции, воспитанной в лютеранско-немецком духе, что перемены в политике имперского центра являются наступлением и на этническую самоидентификацию коренных народов. При этом умалчивалось, что эта самоидентификация мыслилась только в контексте процесса онемечивания местных этносов.

Особо следует сказать о приходских народных школах, вызволявших из темноты неграмотности тысячи крестьянских детей. Долгое время немецкое дворянство относилось равнодушно к образованию туземцев и как только могло препятствовало появлению лютеранских народных школ. Закон 1819 г. о создании волостных школ, принятый центральным правительством, ввёл обязательность начального обучения и заложил основу развития системы народных школ в прибалтийских губерниях. Поначалу процесс создания народных школ развивался медленно. Тем не менее за 40 лет (с 1801 по 1840 г.) была открыта 241 школа{226}. Однако наиболее быстрый количественный рост пришёлся на 1840-е и 1850-е гг.: за 20 лет (с 1841 по 1860 г.) были дополнительно открыты 322 школы. Такое резкое повышение внимания местных остзейских властей к народному образованию явилось реакцией на массовый переход латышей и эстонцев в православие и открытие при православных церквах приходских школ, чтобы, согласно инструкции Николая 1, «дети новоприсоединившихся не были лишены тех средств к изучению Закона Божия, которыми они уже пользовались, состоя в лютеранстве»{227}. Вместе с тем выделения каких-либо средств из казны на содержание православных школ не предусматривалось. В то время как лютеранские школы строились и содержались господствующим элементом края — помещиками, пасторами и зажиточной частью крестьян, бедность православных прихожан не позволяла привлекать их к финансированию школьного дела. Православная сельская школа существовала на скромные средства Церкви и случайные пожертвования.

Заметим, что программы православных школ были значительно шире программ лютеранских. Если по положению 1819 г. в лютеранских школах обучали только чтению на родном языке[64], катехизису и пению основных церковных молитв, то православные школы — приходские и вспомогательные (расположенные далеко от церкви) обучали Закону Божию, чтению и письму на родном и русском языке, начальным правилам арифметики и церковному пению.

Первоначально руководство и контроль обучения в православных школах осуществлялся только православной Церковью (местные помещики были устранены от управления православными школами). Затем с 17 декабря 1869 г. к общему руководству был подключён специально созданный Совет по делам православных народных училищ Дерптского учебного округа, а для надзора на местном уровне были задействованы учреждённые в этих целях приходские попечительства. С июня 1873 г. надзор стал осуществляться министерством народного просвещения через кураторов — инспекторов народных училищ для эстонских и латышских школ.

Что касается финансирования, то в 1870 г. министерство народного просвещения и Святейший Синод стали отпускать в год 22 190 рублей на наём и содержание школьных помещений. В 1879 г. эта сумма была увеличена до 40 000–45 000 рублей и оставалась на таком же уровне до 1914 г. Этих средств не хватало, и дефицит время от времени частично покрывался за счёт поступлений от железнодорожного ведомства, различных жертвователей и т.п. Согласно докладу протоиерея В.П. Березского, зачитанному 29 марта 1914 г. в доме духовного ведомства в Петербурге, на содержание православных школ требовалось не менее 250 000 рублей в год{228}, т.е. на порядок больше тех сумм, которыми школы должны были обходиться.

Немалые материальные трудности, с которыми сталкивались православные школы с начала своего возникновения, объясняют и крайне неудовлетворительное состояние мест обучения, и низкое вознаграждение (или даже отсутствие такового) за преподавательский труд, и недостаток квалифицированных учителей.

Однако сам факт появления православных школ даже в таком неудовлетворительном состоянии очень встревожил местное рыцарство, ибо, столкнувшись со стихийным движением эстонцев и латышей к духовному единению с Россией, оно осознало опасность утраты немецкого характера края. Одновременно в сельской лютеранской школе, контролируемой местными учреждениями, они увидели важный инструмент отстаивания своих позиций через воздействие на крестьянских детей в нужном направлении в духе балтийского сепаратизма и вражды к России{229}. Достижение этих целей виделось в процессе онемечивания крестьян.

Лифляндский гофгерихт фон Бокк в своей книге «Вклады Лифляндии в распространение основательных знаний о местной протестантской Церкви и немецкой администрации в Остзейских провинциях России, об их правоте и борьбе за свободу совести» (впервые издана в Лейпциге в 1867 г., затем неоднократно переиздавалась в Прибалтийском крае) чётко обозначил взаимосвязь между пережитой немцами «бурей» — движением крестьян в православие в 1841–1845 гг. и оживлением деятельности лютеранских школ. Он подвёл и промежуточные итоги школьного образования по-остзейски. «Правда, онемечение поселян латышского и эстонского племени, — констатировал фон Бокк, — ещё не доведено до конца, но между ними есть уже так называемые полунемцы, т.е. переживающие процесс онемечения … И если б можно было добиться, чтобы русские, хотя бы в продолжение нескольких десятилетий, не тревожили, не подстрекали их и не расшатывали бы беспрестанно крестьянских учреждений, то начавшееся развитие при нынешних общественных отношениях пошло бы наилучшим, быстрым, здоровым немецким ходом….Кто сколько-нибудь способен понимать кризис, переживаемый немецкими Остзейскими провинциями России, тот должен признать, что, в сущности, и на практике он сводится к одному: останется ли направление сельских народных школ в руках местного рыцарства или перейдёт к так называемому Министерству народного просвещения»{230}.

Суждениям фон Бокка вторили остзейские единомышленники на местах. «Наша немецкая школа процветает, — ликовали они. — Согласитесь, что это настоящий шаг вперёд к германизму». Вслед за Бокком главным препятствием на этом пути они считали намерение верховной власти «осчастливить» Прибалтийский край «православным языком»{231}.

Растущее обособление от России Прибалтийского края с втягиванием через народную школу в этот процесс коренного населения не могло не вступить в резкое противоречие не только с национально-государственным курсом Александра III и национально-религиозным характером его политики, но и соображениями безопасности и территориальной целостности страны перед лицом пангерманских настроений в набиравшей экономическую и политическую мощь Германии. А потому 19 февраля 1886 г. лютеранские сельские школы, находившиеся в управлении местного дворянства и лютеранского духовенства, были переданы в Министерство народного просвещения. В ведении пасторов оставалось только преподавание религии. По закону от 17 мая 1887 г. в низших училищах края было введено преподавание на государственном языке, за исключением занятий по родному языку и религии и с отсрочкой исполнения закона до 1992 г. для первого и второго года обучения. Таким образом был положен предел безраздельному господству прибалтийского дворянства над крестьянской школой.

Александр III придавал большое значение широкому развитию в империи сети церковно-приходских школ, считая просвещение ума одновременно с религиозным просветлением важным залогом нравственного здоровья народа и непременным условием дальнейшего уверенного существования России. При нём значительно увеличилось число церковно-приходских школ в империи. Этот процесс был распространён и на Прибалтийский край. Сравнение лютеранских приходских школ с православными позволяет определить различие между немецким «культуртрегерством» и миссией православной школы. В первом случае сельская школа работала на разрыв с Россией, на идеологию пангерманизма, на втягивание крестьянских детей в раздуваемый конфликт западной и православной цивилизаций. Православная же школа создавала условия для приобщения инородцев к русской государственности путём «живого и сердечного усвоения православно-христианской религии» на их родном языке. И в этом виделся залог мира и спокойствия в крае. Православные церковно-приходские школы организовывались не с целью «русификации» эстонцев и латышей, а для их религиозно-нравственного образования Русской Православной Церковью, утверждения в православии, а также обучению русскому языку как средству государственного общения{232}. При этом православная Церковь, испытавшая в Прибалтийском крае несправедливые гонения со стороны лютеранства, никогда не вступала на путь вражды с немецко-лютеранским окружением и, участвуя в решении вопроса о просвещении прибалтийских народов, не привносила дух религиозной нетерпимости в православную школу. Не произошло это и тогда, когда русский император решительно встал на защиту государственного языка и государственной религии в крае.