Читать онлайн «Прибалтика на разломах международного соперничества. От нашествия крестоносцев до Тартуского мира 1920 г.». Страница 47

Приходиться констатировать, что за семьсот лет господства немецкого элемента в Прибалтике мало что изменилось: в XII в. немцы насаждали свою религию мечом и кровью, в XIX в. они отстаивали её тем же способом — с помощью военной силы и жестоких порок, «…если гражданское начальство нашло нужным прибегнуть к употреблению военной силы, — писал преосвященный Иринарх в Синод, — то это не для утешения возмущения, которого не было и нет, сколько известно здесь по слухам, а для истребления возродившегося в крестьянах сильного и решительного желания принять православие»{147}.

Когда же в край по повелению государя прибыли его флигель-адъютанты полковник Бутурлин и князь Урусов, местным властям удалось ввести их в заблуждение, убедив в том, что причина волнений кроется не в бедственном положении и голоде, а в деятельности православных священников, которые выступали как «тайные политические агенты» и подстрекали крестьян. В рапорте Николаю I флигель-адъютанты подтвердили желание крестьян принять православие и процитировали твёрдые ответы на вопросы о перемене веры — «Ничего другого не хотим, как быть с государем одной веры, и так будем совсем под ним». В то же время в рапорте отмечалось, что «весьма было заметно, что оные слова им были наистрожайше внушены»{148}.

На помощь барону Палену прибыл его единомышленник и покровитель Бенкендорф, в ведение которого из министерства внутренних дел были переданы все дела о движении среди лифляндских крестьян. Хотя расследование ещё не было закончено, Николай I, прислушавшись к мнению генерал-губернатора Палена, посчитал неудобным оставлять епископа Иринарха в дальнейшем управлении Рижским викариатством. По высочайшему повелению Синод отстранил его от обязанностей рижского викария и отправил в Псково-Печерский монастырь. Отсюда преосвященный Иринарх отправлял письменные ответы на запросы следствия, которое в конечном итоге отклонило все пункты обвинения, как построенные на ложных показаниях и клевете, и признало действия и поведение преосвященного безукоризненными. В октябре 1841 г. преосвященный Иринарх был назначен епископом Острогожским, викарием Воронежской епархии. После всего пережитого епископу Иринарху оставалось утешать себя тем, что «семя Православия посеяно и что рано или поздно оно прозябнет и возрастёт»{149}.

В конце 1841 г. была создана особая дворянская комиссия для обсуждения крестьянского вопроса. Во время бурных дебатов в ландтаге в защиту крестьян выступил известный своим красноречием старый ландрат Рейнгольд Самсон фон Химмельстерна. Опираясь на статистические данные, он доказал, что со времени личного освобождения положение крестьян постоянно ухудшалось. Поэтому в освобождении крестьян он увидел не акт великодушия лифляндского дворянства, а выгодную сделку. Энергичного старика Самсона поддержали некоторые молодые либерально настроенные дворяне во главе с Гамилькаром Фелькерзамом. В результате ландтаг признал неотъемлемое право крестьянского сословия на арендное пользование 2/3 всего пространства, занимаемого в Лифляндии крестьянскими участками. Помещикам же дозволялось присоединять к своим полям не более одной трети. Труд комиссии, исправленный ландтагом и пересмотренный генерал-губернатором, поступил на рассмотрение правительства и в мае 1842 г. был высочайше утверждён в виде 77 дополнительных пунктов к положению о крестьянах 1819 г., но эти пункты оглашены не были{150}. По мнению преосвященного Вениамина, епископа Рижского и Митавского, пункты эти могли бы облегчить положение крестьян, если бы были приведены в исполнение. Но дворянство, вполне уверенное, что всякая попытка крестьян к улучшению своего быта будет подавлена силою правительства, не спешило обнародовать новое законоположение, а местное начальство к тому не побуждало: 77 пунктов остались для крестьян тайной{151}.

Поскольку расследование по делу Иринарха не только выявило безукоризненное поведение православных священников, но и подтвердило искренность стремления крестьян к православию, Николай I в своей прибалтийской политике стал исходить из реальностей, позволявших предвидеть новую волну движения за присоединение к православию. Чтобы подготовить Церковь к принятию новых чад из коренного населения Прибалтики, он распорядился перевести на эстонский и латышский языки молитвослов, краткий катехизис и литургию Иоанна Златоуста. Одновременно он повелел активизировать преподавание эстонского и латышского языков в Псковской духовной семинарии, введённое ещё в 1840 г.

Разумеется, и после вынужденной отставки епископа Иринарха судьба православия в Прибалтийском крае продолжала волновать русское духовенство. В условиях, когда бароны и пасторы всеми силами старались отстоять свою религиозную монополию в крае, хотя каждая пядь земли здесь была куплена ценой русской крови, первостепенное значение придавалось выдвижению наиболее оптимальной кандидатуры на должность викария. Этот человек должен был сочетать осторожность и волю, рассудительность и смелость, чтобы, будучи связанным по рукам и ногам противодействием немецкого рыцарства и духовенства и находясь под бдительным и недоверчивым оком германофильских властных элит Петербурга, сохранить и преумножить всходы православия на лифляндской почве. Этим качествам отвечал архимандрит Филарет (в миру Димитрий Григорьевич Гумилевский), который к тому же при глубоком понимании истин веры и всех заблуждений протестантства владел немецким языком и был хорошо знаком с немецким богословием. Филарет был назначен викарием Рижским. «И лучшего выбора сделать было нельзя», — пишет И. Листовский в своей книге о преосвященном Филарете{152}.

20 июня 1842 г. преосвященный Филарет прибыл в Ригу на место епископа Иринарха и застал состояние епархии в крайне тяжёлом состоянии. К этому времени к православию присоединились 12 тыс. латышей и эстонцев, и положение их было самое плачевное. Эта паства епископа Филарета не только находилась во враждебном лютеранско-немецком окружении, но и была лишена утешения молиться в храме, поскольку не было ни церквей, ни священников. Рассеянные по всей Лифляндии, православные не имели никакой компактной связи и находились на положении изгоев. В тяжёлых жизненных ситуациях никто не только не хотел, но и не смел подать им руку помощи. Да и сам епископ Филарет прибыл в Ригу с ограничивающей его свободу инструкцией Николая I: действовать с согласия гражданского начальства края и быть разборчивым в деле присоединения крестьян к православию. Не случайно он сравнил православие с бедной пташкой, кроющейся в грозную бурю в углах немецкой Лифляндии. Из обращенных епископом Иринархом более половины отпало от православия.

Поистине удивительные вещи происходили в прибалтийских губерниях Российской империи! Прибывавшие сюда священники с намерением отстоять государственные интересы вопреки несправедливым притязаниям немецких баронов, возродить православие, утвердить духовное единство края с Россией сталкивались на этой части суверенной имперской территории с бесконечными испытаниями и муками, когда каждый шаг служения делу святой веры и интересам Отечества требовал самоотверженной борьбы.

Происходило это по двум основным причинам.

Во-первых, сказывалась противоречивая позиция верховной власти, которая стремилась примирить государственные интересы с особым остзейским порядком, перспективу распространения государственной религии в крае — с привилегиями прибалтийско-немецкого дворянства, подтверждавшимися со времён Петра всеми российскими императорами при своём восшествии на престол. В конфликте преосвященного Иринарха и генерал-губернатора Палена власть повела себя так, что корпоративные немецкие интересы восторжествовали над общероссийскими, и крестьянское движение 1841 г. в сторону России и православия закончилось унизительной отставкой Иринарха и победой лютеранства

Во-вторых, прибалтийское дворянство и духовенство оказало жёсткое противодействие русскому влиянию в крае. Неспешной, вялой, осторожной политике имперского центра, нередко наносившего непоправимый вред русскому делу, противостоял объективно слабый, но ощетинившийся осколок Священной Римской империи немецкой нации, для которого борьба за сохранение позиций лютеранства в крае была равнозначна борьбе за жизнь. Тревоги лютеранских священников были понятны: с переходом паствы в другую веру они теряли землю вместе с крестьянами (т.е. основу повинностей пасторам), переходивших теперь в пользу помещиков; в результате пасторы, теряя свои выгоды, оказывались перед перспективой довольствоваться жалованьем или содержанием, которое определят им помещики за обычное исправление треб для себя и своего семейства. Помещики, в свою очередь, боялись потерять ту безраздельную власть над крестьянами, которую обеспечивали лютеранские пасторы. Им было также важно сохранить обособленность Прибалтийского края от России, не допустить сюда ничего русского. В такой ситуации и для помещиков, и для пасторов все средства были хороши. И они применялись изощрённо, жестоко и оперативно. При этом все притязания немцев на безраздельное господство в крае группировались вокруг основного довода: остзейский особый порядок необходим русскому самодержавию как сила, сдерживающая крестьянские волнения в крае.