Читать онлайн «Расцвет и закат Сицилийского королевства». Страница 31

И это было только началом бедствий. Могучий Занги умер, но власть перешла к его еще более великому сыну Нур-ад-дину, чья крепость в Алеппо теперь стала центром мусульманского сопротивления франкам. Именно по Алеппо следовало нанести первый удар, и, когда Людовик прибыл в Антиохию, на него сразу же стал наседать князь Раймонд, требовавший, чтобы король немедленно атаковал город. Людовик отказался под тем предлогом, что должен сперва помолиться у Гроба Господня; после чего королева Элеонора, чьяпривязанность к мужу не возросла от опасностей и неудобств путешествия и чьи отношения с Раймондом, похоже, несколько вышли за пределы, обычно рекомендованные племяннице и дяде, объявила о своем намерении остаться в Антиохии и требовать развода. Она и Людовик были дальними родственниками; при заключении брака на данный факт закрыли глаза, но, будучи поставлен, этот вопрос мог вызвать немалозатруднений, и Элеонора это знала.

Людовик, который, при всей своей угрюмости, в критические моменты не терял присутствия духа, несмотря на протесты жены, насильно потащил ее в Иерусалим — хотя прежде так настроил против себя Раймонда, что тот отказался принимать какое-либо участие в Крестовом походе. Несомненно, он разрешил ситуацию с наименьшими возможными потерями, но подобный эпизод, да еще имевший место в такой момент, пагубно сказался на его репутации. Он и негодующая Элеонора прибыли в Иерусалим в мае, вскоре после Конрада; там их приняли со всеми подобающими церемониями королева Мелисенда и ее сын Балдуин III, которому к тому времени исполнилось восемнадцать лет. Французская правящая чета оставалась в городе примерно месяц, прежде чем отправиться на общий сбор всех крестоносцев, созванный 24 июня в Акре с целью обсудить план действий. Им не потребовалось много времени, чтобы прийти к решению: все силы должны быть брошены на захват Дамаска.

Почему они избрали именно Дамаск в качестве первой цели, мы не поймем никогда. Это было единственное влиятельное арабское государство во всем Леванте, враждовавшее с Нур-ад-дином; в качестве такового Дамаск мог и должен был стать бесценным союзником для франков. Нападая на него, они вынуждали его, против его воли, присоединиться к мусульманской конфедерации Нур-ад-дина и таким образом подготавливали собственное крушение. По прибытии они обнаружили, что стены Дамаска крепки, а защитники исполнены решимости. На второй день осаждавшие по еще одному из многих гибельных решений, столь характерных длявсего похода, перенесли лагерь к восточной части стены, гдене было ни тени, ни воды. Палестинские бароны, уже по ссорившиеся из-за города, который предстояло взять, утратили мужество и начали настаивать на отступлении. Ходили смутные слухи о подкупах и предательстве. Людовик и Конрад вначале изумились и возмутились, но вскоре сами осо знали суровую реальность. Продолжать осаду означало не толь ко предать Дамаск в руки Нур-ад-дина, но также, учитывая общий упадок боевого духа, почти неизбежное уничтожение всей крестоносной армии. 28 июля, всего через пять дней после начала кампании, они отдали приказ об отступлении. Нет в сирийской пустыне мест, более угнетающих душу, чем темно-серое, безликое нагромождение песка и базальта между Дамаском и Тиверией. Крестоносцы, отступавшие через эти земли в разгар африканского лета, под беспощадным солнцем, когда в лицо дул жгучий пустынный ветер, а по пятам скакали арабские конные лучники, наверное, пришли в полное отчаяние. Мертвые тела людей и коней лежали там, где они прошли. Это был конец. Войско крестоносцев понесло огромные потери — в людях и в материальных ресурсах. У крестоносцев не осталось ни воли, ни необходимых средств, чтобы продолжать. Но мучительней всего был стыд. Проведя в походе большую часть года, часто подвергаясь смертельной опасности, жестоко страдая от жажды, голода, болезней и резких перепадов температуры, эта некогда блистательная армия, претендовавшая на то, чтобы отстоять и пронести далее в мир идеалы христианского Запада, сдалась после четырех дней борьбы, не захватив ни пяди мусульманской земли. Этого унижения ни крестоносцы, ни их враги не забыли.

Но лично для Конрада позорный Второй крестовый поход имел один важный результат, столь же полезный, сколь и неожиданный. Германский король снискал глубокое уважение и привязанность у Мануила Комнина. Когда Конрад заболел в Эфесе в прошлое Рождество, император и его жена лично приплыли из Константинополя, забрали его и заботливо доставили в столицу; в течение следующих двух месяцев Мануил, который славился своим лекарским искусством, сам за ним ухаживал и лечил его, пока тот не поправился. Первый проход с армией через Константинополь не оставил у Конрада приятных воспоминаний; тем более он был тронут риемом, который ему оказали теперь. Император с его умом и обаянием был прекрасным, гостеприимным хозяином. Его немецкая жена доводилась сестрой жене самого Конрада. Когда больной поправился, Мануил воспользовался поводом, чтобы организовать великолепные скачки и торжества в его честь, а затем отправил его в Палестину с византийским эскортом, прибавив к этому две тысячи лошадей, полностью экипированных, из императорских конюшен. Неудивительно, что Конрад сожалел об отъезде и обещал Мануилу посеять его вновь на пути домой.

Итак, когда злополучный поход остался в прошлом, два монарха вновь встретились в Фессалонике, и Мануил проводил Конрада еще на одну зиму в Константинополь. Их дружба осталась нерушимой после шестимесячной разлуки, а Рождество ознаменовалось дальнейшим сближением двух императорских домов: с необыкновенной пышностью и обычными роскошными празднествами племянница Мануила Феодора была выдана замуж за брата Конрада Генриха Австрийского.[59] В тот год, однако, имелось, помимо всего прочего, много серьезных политических проблем, которые следовало обсудить, и самой животрепещущей из них был Рожер Сицилийский. Византийцы уже вели с ним войну; их флот в данный момент блокировал Корфу, а армия готовилась, как только сойдет снег, пересечь Пинд. Конрад пока не враждовал в открытую с Сицилией, но не возражал против того, чтобы начать военные действия. Мануил и Конрад сговорились быстро и в первые дни 1149 г. заключили официальное соглашение, согласно которому два правителя должны были предпринять атаку на короля Сицилии в течение этого года. Только если один из участников тяжело заболеет или столкнется с непосредственной угрозой потери трона, предприятие откладывается; но даже в этом случае оно не отменяется, а просто будет перенесено. В соглашении оговаривалось также будущее Апулии и Калабрии после того, как они будут вырваны из лап Рожера. Обе империи в прошлом претендовали на эти территории, и поэтому Мануил и Конрад постарались избежать последующих ссор при разделе добычи. Достигнутый компромисс делает честь обоим. Обе области Конрад передавал Византии как запоздалое приданое его свояченицы Берты, ныне императрицы Ирины.

После того как планы на будущее были выработаны, ничто не задерживало новоиспеченных союзников в Константинополе. В начале февраля они уехали — Конрад в Германию для приготовлений к новой итальянской экспедиции, Мануил — к армии и упрямому Корфу, откуда в последнее время поступали неутешительные донесения. Удерживаемая сицилийцами цитадель располагалась на высоком гребне в гористой северной части острова; со стороны моря склоны были почти отвесными, и все византийские осадные орудия и приспособления оказывались бессильны. Греки, пишет Никита Хониат, стреляли чуть ли не в небо, а защитники спускали на стоявших внизу ливень стрел и град камней. (Все удивлялись, добавляет он, что сицилийцы сумели без усилий овладеть ею год назад.) Во время одной из атак адмирал Контостефан погиб, и его место занял Аксуч, к тому времени прибывший на Корфу с сухопутным войском; но смена командования не повлияла на ход осады. Время шло, с каждым днем осаждавшие все яснее понимали, что Корфу невозможно взять штурмом. Единственная надежда — за исключением измены — состояла в том, что гарнизон, который уже целый год находился на собственном довольствии, сдастся под угрозой голода; но всегда оставался шанс, что сицилийский флот прорвет блокаду и доставит в крепость подкрепления и припасы.

Известно, что осада в психологическом плане является столь же тяжелым испытанием для осаждающих, как и для осажденных. Весной начались серьезные ссоры между греческими моряками и их венецианскими союзниками. Аксуч всеми силами старался сгладить разногласия, но ему это не удалось; в итоге венецианцы заняли соседний островок и подожгли византийские торговые суда, стоявшие на якоре у берега. К несчастью, они сумели захватить также императорский флагманский корабль и обнаглели настолько, что устроили целый спектакль, нарядив эфиопского раба в императорские одеяния — темный цвет лица Мануила не остался незамеченным — и изобразив шутовскую коронацию на палубе, на глазах у греков. Был ли Мануил свидетелем этого оскорбительного для его императорского величия маскарада, неизвестно, но если нет — он явно прибыл вскоре после этого инцидента. Он никогда не простил венецианцам их поведения; в тот момент, однако, он в них нуждался. Терпение, такт и знаменитое обаяние Мануила помогли ему восстановить несколько напряженный мир в рядах войска; венецианские корабли вернулись на назначенные им стоянки, аимператор принял на себя командование осадой. Время для мести пока не пришло.