Читать онлайн «Красный флаг: история коммунизма». Страница 37

Коммунистические партии извлекли пользу из проявлений массового радикализма. Коммунистами были в основном молодые, часто необразованные или плохо образованные люди[265]. Большинству участников Второго конгресса Коминтерна (июль 1920 года) не исполнилось и сорока, мало кто из них участвовал в социал-демократическом движении до войны{266}. Многие вышли из рабочих и солдатских советов военного периода, а не из организованных партий или профсоюзов. Такие «новички» часто выступали против социал-демократов средних лет и их закоснелой, чрезмерно уступчивой культуры{267}.

Отчасти коммунистами двигали экономические соображения, однако многих толкнуло к радикализму участие в войне в рядах немецкой и австро-венгерской армии со строгой иерархией и жесткой дисциплиной. Типичным представителем коммунистических активистов был Вальтер Ульбрихт. Он родился в Лейпциге в семье портного и швеи. Его мать была на стороне социал-демократов. Он был воспитан во всеобъемлющей атмосфере марксистского социализма и партии Каутского. Разразившаяся война привела его к милитаристскому левому социализму. Опыт службы в немецкой армии породил в нем ненависть по отношению к «духу прусского милитаризма». Четыре года его жизни были особенно трудными: он страдал от малярии, к тому же терпел наказания за распространение спартакистскои литературы. После освобождения из тюрьмы он вернулся в Лейпциг, где стал одним из самых ярых сторонников политики КПГ. Он быстро поднимался наверх в партийной иерархии, вскоре став секретарем КПГ в Тюрингии. Он также был делегатом IV конгресса Коминтерна, проходившего в 1921 году в Москве, где познакомился с Лениным{268}. Именно это поколение коммунистов, рожденное и выросшее в пролетарской марксистской субкультуре имперской Германии, война превратила в радикалов, которым предстояло руководить коммунистическим режимом Восточной Германии после Второй мировой войны. Сам Ульбрихт был первым секретарем руководящей Коммунистической партии[266] с 1950 по 1970 год.

Участие и поражение в войне также привели многих интеллектуалов к революционному марксизму. Одной из главных причин поворота к марксизму было их отношение к буржуазии, но они выступали против особого типа буржуа. Это был не тот ограниченный Грэдграйнд Диккенса, портрет которого реалистично описан Марксом в «Капитале». Это был образ Дидериха Геслинга, антигероя известного романа Генриха Манна «Верноподданный» («Der Untertan», 1918 год). Геслинг был «буржуа-вассалом», подданным-Гермесом при кайзере Вильгельме — Зевсе. В сущности, он простой циничный приспособленец, которого, однако, научили чтить иерархию в школе и университете. Он усердно пытается стать «своим» среди аристократов: вступает в общины и студенческие корпорации, проводящие время в попойках и дуэлях, носит усы а-ля кайзер Вильгельм II, становится сторонником модных течений милитаризма и империализма. В то же время он эксплуатирует рабочих, находящихся у него в подчинении{269}.

В романе «Верноподданный» ярко изображено отношение таких марксистов, как Роза Люксембург, к теориям империализма. Согласно им, капитализм уже было невозможно представить в отрыве от милитаризма и империализма. Слова либералов в защиту капитализма как хранителя свободы и мира казались уже неправдоподобными. Так считали многие, даже те, кто не был марксистом. Карл Краус, владелец венского сатирического журнала «Факел» (Die Fackel) и критик национализма (не будучи при этом марксистом), ухватился за всеобщий интерес к коммунизму с целью позлить интеллектуалов. В ноябре 1920 года он писал: «В реальности коммунизм — не что иное, как антитезис определенной идеологии, которая несет вред и распад. Спасибо, господи, за то, что коммунизм родился из чистого и ясного идеала, который сохраняет его идеалистическую цель, хотя, как противоядие, он может действовать жестко. К черту его практическое значение: пусть господь сохранит его для нас как вечную угрозу тем людям, которые владеют огромными поместьями и ради того, чтобы их сохранить, готовы отправить человечество на войну, обречь его на голод во имя патриотизма. Да хранит господь коммунизм, чтобы оградить злой выводок его врагов от еще большего бесстыдства, чтобы спекулянты не спали спокойно из-за приступов тревоги»{270}.

Если у Крауса и возникали сомнения относительно «жесткости» коммунизма, другим она казалась нормой; на огонь нужно отвечать огнем. Перед войной многие представители передовой интеллигенции находились в глубоком отчаянии от светского, мещанского, буржуазного образа жизни и рабской зависимости от денег и технологии. Они ожидали политики, в которой отразятся дух, душа, порыв. Эти романтики, противники капитализма часто одобряли войну как возможность покончить с самодовольством буржуазии и создать нового человека — источник обновленной энергии и моральной силы{271}. Но война по-разному повлияла на радикалов. В некоторых людях (таких, как футурист Маринетти, ставший сторонником фашизма) она пробудила потребность в более остром проявлении национализма. Однако самой распространенной реакцией было разочарование в националистических идеях. Многие левые интеллектуалы периода Веймарской республики оставались под глубоким впечатлением от непосредственного участия в военных действиях.

Если война и поставила под сомнение националистический милитаризм, это не повлияло на отношение к военному романтизму. Художники и интеллектуалы как никогда стремились создать нового человека, свободного от ограничений буржуазного общества. Однако новым человеком должен был стать идеальный рабочий, а не воин-националист. Многие лидеры экспрессионизма в искусстве (движение, в котором больше всего ценились обостренные ощущения и крайняя образность) перешли на сторону левых. Драматург Эрнст Толлер, например, возглавил недолго просуществовавшую Баварскую советскую республику в апреле 1919 года[267].{272}

Учитывая сложность той эпохи, неудивительно, что большинство теоретиков марксизма военного поколения оказались на стороне радикалов и были ближе к Александру Богданову[268] и левым большевикам, чем к Ленину. Например, Дьердь Лукач, интеллектуал, выходец из богатой еврейской семьи, жившей в Будапеште, до войны являлся критиком капитализма и романтиком, но его интересы были созвучны скорее утопическому мистицизму, а не левому социализму. Социализм, считал он, не обладал «силой религии, способной заполнить всю душу»{273}.

Однако война и большевистская революция убедили его в том, что коммунизм — лучший способ построить новое общество, свободное от удушающего рационализма буржуазии. Его друг, Пауль Эрнст, приписывал ему следующее отношение к большевикам: «Русская революция… делает свои первые шаги к тому, чтобы повести человечество, оставляя позади буржуазный порядок, механизацию, бюрократизацию, милитаризм и империализм, к свободному миру, в котором снова будет править Дух, а Душа наконец сможет пожить»{274}.

Лукачу потребовалось некоторое время, чтобы избавиться от недоверия к коммунизму из-за применяемого им насилия. Только в декабре 1918 года он окончательно был обращен в коммунизм благодаря Беле Куну. Когда в марте 1919 года Кун сформировал Венгерское советское правительство[269], Лукач был назначен народным комиссаром народного образования[270]. Он занимал эту должность все 133 дня существования режима. При нем для рабочих Будапешта на театральных сценах ставились произведения Дж. Бернарда Шоу, Н.В. Гоголя и Г. Ибсена. В последние дни советского правительства самый выдающийся из интеллектуалов стал комиссаром, контролирующим Венгерскую Красную армию. Он беспечно объезжал траншеи, не боясь вражеского огня{275}. Его марксизм характеризовался большим левым уклоном и радикализмом, чем марксизм Ленина. Он даже предлагал распустить Коммунистическую партию, как только она придет к власти{276}. В годы пребывания в Вене, куда он эмигрировал, он стал более ортодоксальным, однако его труд «История и классовое сознание» (1923) оказался одним из самых значимых текстов «западного марксизма», который подчеркивал силу культуры, зависимой от науки и законов истории{277}. Считается, что Лукач был высмеян Томасом Манном (достаточно несправедливо) в романе «Волшебная гора» (1924), где он изображен в образе Нафты, объединяющем черты еврея, иезуита и коммуниста. В одном из пассажей романа, относящихся к спору, он заявляет: «Пролетариат продолжает дело Григория. В нем горит его рвение во славу господа бога, и, подобно папе, пролетариат не побоится обагрить руки своей кровью. Его миссия — устрашать ради оздоровления мира и достижения спасительной цели — не знающего государства, бесклассового братства истых сынов божиих»{278}.