Читать онлайн «Тайны раскола. Взлет и падение патриарха Никона». Страница 6

Протеже Морозова и, возможно, Васильева легко добился того, чего желал вельможный покровитель. Искренность Ванифатьева, красноречие и начитанность, тихий нрав подкупали и собеседника, умудренного жизнью. Что же говорить о молодом венценосце.

Разумеется, Алексей Михайлович заразился идеями Ванифатьева и с головой ушел в мир православных обрядов, канонов и текстов. К тому же внимал юноша учителю не в одиночестве, а в компании с другим молодым человеком, лет двадцати, набожным и неплохо образованным. 8 (18) сентября 1645 г. Федор Михайлович Ртищев, рядовой стряпчий, сын ветерана смоленской войны, лихвинского дворянина, с 6 (16) сентября 1645 г. царского стряпчего «с ключем», то есть хранителя царского гардероба, помощника постельничего, вдруг удостоился чести быть у «государя в комнате, у крюка». Понятно, кто позаботился о появлении у высочайшей особы просвещенного камердинера. Морозов специально подобрал Алексею Михайловичу старшего товарища из семьи с высокими моральными принципами, у которого родной дядя по матери — Симеон Потемкин — был книжником и знатоком трех языков — латинского, греческого и польского.

Похоже, Борис Иванович стремился создать подле царя подобие религиозного кружка, изучающего и обсуждающего проблемы благочестия русского народа, по существу, московский аналог безобидного нижегородского сообщества, почти десять лет боровшегося за народную нравственность, увы, без особого успеха. И чем больше членов, лояльных Морозову, в нем состояло бы, чем оживленнее они спорили между собой, тем позднее у государя пробудился бы интерес к управлению государством. Вот и подключилась к рекрутированию новых «христолюбцев» вся команда Морозова, в том числе и думный дьяк Посольского приказа [с 1 (11) сентября 1643 г.] Григорий Васильевич Львов, прежде подьячий и дьяк того же приказа, а по совместительству с весны 1635 г. учитель русского письма царевича Алексея{18}. Младший брат Львова, Борис Васильевич, десятилетием ранее в Троице-сергиевой лавре участвовал в литературных изысканиях друзей ее архимандрита, Дионисия Зобниновского, преклонявшегося перед подвижничеством Максима Грека (1470—1556), а теперь под именем монаха Боголепа обустраивал Богоявленский монастырь на Кожеозере под Онегой. Морозов не мог пренебречь им, книжником, практиком, родственником ближайшего соратника, и не послать ему вызов в столицу. Кожеозерского гостя, определенно, ждали в Москве в начале 1646 г. И он туда приехал. Правда, с товарищем, которого звали Никон.

Приезд игумена Кожеозерского монастыря Никона в Москву в 1646 г. был для России столь судьбоносным, что нам стоит разобраться в причинах прибытия к царю двух кожеозерцев, а не одного. Если коротко, то в основе стремительного возвышения Никона лежал конфликт двух выдающихся деятелей церкви, близких царской семье и управлявших главной святыней России — Троице-сергиевой лаврой. Если же подробнее, то…

С конца XVI века в лавре по воле царя Федора Иоанновича, а скорее Бориса Годунова, возникло новое правило — на экономические должности келаря (деньги тратит) и казначея (деньги копит) назначать монахов Соловецкого монастыря. Архимандриты (лидеры по закону номинальные) по-прежнему избирались из «местных». Первый «десант» с Белого моря в сердце православной России перебросили в 1593 г. Реформа быстро прижилась, и даже Смута не внесла разлад в новый порядок. Система функционировала эффективно до тех пор, пока в обители имелся один авторитетный глава — архимандрит или келарь. Появление сразу двух влиятельных командиров, естественно, нарушало идиллию. А именно это и произошло в мае 1622 г., когда Михаил Федорович вдруг срочно затребовал с Соловков монаха Александра Булатникова, совсем недавно покинувшего Москву после недолгого надзора за устроением Соловецкого подворья.

Вспомним, что случилось весной 1622 г. в царском доме — размолвка отца с сыном из-за войны с Польшей. А кто руководил в те дни богатейшей на Руси церковной вотчиной? Дионисий Зобниновский, в миру Давид Федорович, архимандрит Троице-Сергиевого монастыря с февраля 1610 г. Герой антипольского сопротивления, благословивший Минина и Пожарского на освобождение Москвы, невинно оклеветанный в 1618 г. и реабилитированный год спустя самим Филаретом Никитичем, архимандрит Дионисий принадлежал к верным и ближайшим сторонникам патриарха. Келари, ясно, связываться с соратником святейшего «великого государя» избегали, и безропотно оплачивали счета духовного наставника. Не допустить разбазаривания Филаретом доходов и имущества лавры на военные и дипломатические авантюры! Вот зачем понадобился молодому царю, царице Марфе и стоявшему за ними И.Б. Черкасскому, Александр Булатников, будучи до 1621 г. казначеем родной обители, оберегавший от расхищений и необоснованных трат монастырскую казну.

В Троице он занял более высокий пост келаря, отвечавшего как раз за вложения денег в выгодные для братьев предприятия (предшественник, инок Моисей, «отработал» «экономом» всего год). Дабы поднять авторитет своего протеже, царская семья приглашала монаха в крестные новорожденных царевен — Ирины Михайловны в мае 1627 г. и Пелагеи Михайловны в мае 1628 г. Правда, династия больше нуждалась в мальчике. И тогда не кто иной, как Булатников посоветовал царской семье обратиться к почитаемому им самим старцу Елеазару, около 1624 г. в чине «строителя» возглавившему скит на Анзерском острове (расположен чуть восточнее Соловецкого), основанный с царского благословения в 1620—1621 гг. черным священником Варлаамом. К совету прислушались. Елеазара привезли в Москву. Уговорили помолиться Господу о наследнике. Предоставили келью в кремлевском Чудовом монастыре…

17 (27) марта 1629 г. мальчик родился. Его нарекли Алексеем, а в крестные опять же позвали Александра Булатникова. Понятно, насколько высокое августейшее доверие имел отныне Троицкий келарь, покровитель анзерских отшельников. Преподобному Дионисию спорить с ним, настаивать на чем-либо было опасно. Но, видно, архимандрит спорил и настаивал, почему временами терпел побои и унижения от своего оппонента. Примечательно, что кульминации противостояние достигло под конец жизни Зобниновского. Архимандрит умер в мае 1633 г. Посему резонно подозревать наличие прямой связи между ссорами двух клириков и подготовкой страны к войне с Польшей, которая и для Дионисия, и для Филарета оказалась роковой. Оба ее не пережили.

Тем не менее обиды, нанесенные почтенному старцу, Булатникову аукнутся, и довольно скоро. Ученики и соратники Дионисия не простят царскому любимцу заносчивости и жестокости по отношению к их духовному лидеру. Борис Львов, будучи молодым членом кружка, тоже. Как он познакомился с архимандритом, неизвестно. Хотя один ряд совпадений позволяет предполагать, что в Троице-сергиеву лавру Львова увлек другой соловецкий монах — Иван Иванович Сороцкий, после пострижения в 1624 г. Иоасаф. В 1630 г. Сороцкий возглавил строение монастырского подворья в Москве. Впрочем, руководил им лишь несколько месяцев, после чего отправился казначеем в Троицу. Там и примкнул к интеллектуалам, под руководством Дионисия изучавшим антикатолическую книжность Киевской митрополии, этическое мировоззрение Иоанна Златоуста и Максима Грека. В июле 1634 г. под предлогом «немощи» или, действительно, по слабости здоровья выпросил у царя отставку и уехал на Соловки, где в 1635 г. занял пост келаря. Тут же в 1637 г. мы обнаруживаем и Бориса Львова, переписывающего с благословения Сороцкого «Синтагму Матфея Властаря». Поздней осенью 1637 г. старец умер, а примерно через год Львов перебрался с Соловков на Кожеозеро, где в 1639 г. и преобразился в монаха Боголепа.

Весной 1642 г. в Соловецкую обитель вернулся Булатников. Преемник Сороцкого на посту казначея, любимый ученик Дионисия Симон Азарьин (в миру Савва Леонтьевич Азарьин), друг Боголепа Львова, сумел дискредитировать крестного царевича в глазах государя, добился в 1641 г. следствия над ним, затем отстранения и изгнания восвояси. И вот ирония судьбы. К лету 1642 г. Кожеозерская обитель осталась без игумена. Де-факто в ней «воцарился» Боголеп Львов — родственник «зама» главы Посольского приказа, воспитанник славного архимандрита Троице-сергиевой лавры, собеседник кожеозерского отшельника Никодима Хозьюгского, житие которого он намеревался написать. А поблизости, на «особном острове» посреди озера около трех лет духовный подвиг совершал иной затворник, бежавший из Анзерской пустыни иеромонах Никон, в прошлом любимец старца Елиазара, посетивший с ним около 1637 г. Москву ради сбора милостыни на ремонт анзерской церкви, а затем с учителем повздоривший.

Да, точных сведений о причастности Александра Булатникова к избранию до 31 августа (10 сентября) 1642 г. Никона игуменом Кожеозерского монастыря нет (его вклад в этом чине в казну обители деньгами и вещами на сумму сорок пять рублей датирован 7150 г.). Однако какая из двух версий выглядит правдоподобней? О признании братьями достоинств чужака, едва вымолившего у них позволение «в той пустыни жити», предпочитавшего самоизоляцию общему столу?! Или об интриге влиятельной персоны, пожелавшей насолить недругу, первому претенденту на открывшуюся вакансию?!