Читать онлайн «Европа и ислам  История непонимания». Страница 29

В течение второй половины XII века из мастерских толедских переводчиков вышли латинские версии астрономических трактатов Альбатения, Алькабиция и Альфрагана, трактата ал-Кинди «О разуме», частично «Книги исцеления» Авиценны, работ ал-Газали. Воистину достойна восхищения работа неутомимого Герарда Кремонского, несмотря на все недостатки, которые позднее ей приписывали — поспешность, ошибки, недопонимание, варваризмы. Герард перевел «Канон» Авиценны, «Альмагест» Птолемея (примерно в 1160 году на Сицилии неизвестный переводчик уже выполнил перевод этого трактата с греческого), труды ал-Кинди и, возможно, ал-Фараби, множество сочинений Аристотеля и псевдоаристотелевскую «Книгу причин» («Liber de causis»). Наряду с произведениями арабских авторов Герард Кремонский переводил труды еврейских мыслителей — например, «Книгу определений» и «Книгу элементов» неоплатоника Исаака Израэли, который испытал влияние ал-Кинди; его работы переводил также Доминик Гундисальви.

Титанический труд Герарда был продолжен при дворе императора Фридриха II в Палермо философом, астрологом, врачом и «магом» Майклом Скотом (1180–1235), ранее побывавшим в Толедо, Болонье и Риме. Он перевел различные аристотелевские труды с комментариями Аверроэса, трактат Альпетрагия «О сфере» («De sphaera»), «О животных» («De animalibus») Авиценны. Еще один переводчик из Толедо, Герман Немец, перевел в период с 1240 по 1256 год другие фундаментальные комментарии Аверроэса, например к «Никомаховой этике» («Etica nicomachea») Аристотеля. Возрождение на Западе философии и науки под знаком неоплатонизма и зарождающегося аристотелизма, которое, в конечном счете, оказало решающее влияние на современность, состоялось только благодаря этой великой встрече европейской и исламской культур.

Столетие между серединой XII и серединой XIII века стало важнейшим периодом в интеллектуальной жизни средиземноморских областей Европы. Вместе со школой Абеляра и утверждением схоластики появились логика и диалектический метод. Продолжалось противостояние инквизиции и еретических движений, но религиозная жизнь и жизнь Церкви уже начали обновляться благодаря деятельности нищенствующих орденов. Начиналась великая эпоха университетов. Близился к концу поединок между королевской и церковной властью, одновременно укреплялись феодальные монархии и городские автономии. Торжествовала основанная на денежном обращении экономика, и на Западе снова начинали чеканиться золотые монеты. Это было также временем наивысшего подъема крестоносного движения, и, как мы видим, было бы ошибкой вырывать его из исторического контекста. Военный компонент в отношениях между Европой и исламом был очень важен, но сами отношения этим далеко не исчерпывались.

Относились ли европейцы к исламу в XIII веке благосклонно? Несомненно, это столетие стало одним из величайших в европейской истории, поворотным в формировании культурной самобытности Европы. Бесспорно также, что именно в этом веке христианство и ислам, несмотря на крестовые походы (а может быть, именно из-за них?), приблизились друг к другу как никогда.

Взаимоотношения двух цивилизаций, а точнее посредничество между ними, развивались по инициативе обеих сторон. В западноевропейском обществе, которое непосредственно нас интересует (мы не рассматриваем здесь восточноевропейское и византийское христианство, которое тоже сыграло немаловажную роль), свой вклад в этот процесс вносили правители, церковные и светские ученые, рыцари, купцы, переводчики. Некоторые из них заслуживают особого внимания.

Фридрих II, «эмир», «крещеный султан». Эти прозвища, которыми Гогенштауфена, рассчитывая нанести оскорбление, наградили его враги из папской курии и гвельфские пропагандисты, прошли сквозь века. Их же использовал Микеле Амари, выдающийся арабист XIX века — но уже в качестве похвалы. Их до сих пор повторяют все биографы Фридриха II, который в арабских документах фигурировал как «ал-имбиратур». Мусульманские источники свидетельствуют о том, что он был воспитан в Палермо руководителями исламской общины; западные же источники утверждают, что он говорил не только на латыни, но также по-гречески и по-арабски. В феврале-марте 1299 года Фридрих II и айюбидский султан ал-Малик ал-Камил заключили соглашение, по которому Иерусалим, лишенный защитных сооружений, до окончания десятилетнего перемирия переходил к Фридриху (за исключением мусульманских святых мест, то есть «Священного двора», Харам аш-Шарифа) вместе с Вифлеемом, Назаретом и еще несколькими второстепенными городами, имевшими выход к морю. По такому случаю, несмотря на отлучение от церкви, Фридрих путем самокоронации в соборе Воскресения присвоил себе титул короля иерусалимского. Арабские историки Ибн Васил и Сабт ибн ал-Джавзи пишут о том, что во время посещения Святого города Фридрих не упустил случая выразить свое восхищение исламом и его обычаями, одновременно выказав неприязнь и презрение по отношению к римской церкви. Он даже сделал жест в духе романтического экзотизма (хотя само это понятие еще не возникло), выразив желание услышать в ночи призыв муэдзина к молитве.

«Дипломатический крестовый поход» Фридриха II не может рассматриваться как и доказательство его происламских настроений и тем более того, что он не принимал крестовое движение или саму идею крестовых походов. Он прекрасно отдавал себе отчет, что iter Hierosolymitanum уже давно стал политическим инструментом в руках Папы, однако, будучи императором, предъявлял свои права на руководство этим движением, как и его великий предок Фридрих Барбаросса сорока годами ранее. Поэтому он сам принял крестовый обет еще в Ахене, во время церемонии 25 июля 1215 года, в день святого Иакова: тогда он был увенчан королевской короной Германии, став также «римским королем» и намереваясь получить в Риме императорскую диадему из рук Папы.

Фридрих считал организацию крестового похода своей обязанностью. Однако нападение на Египет ни в какой мере не отвечало его желаниям и намерениям: оно лишило бы его такого надежного политического и дипломатического друга, как ал-Малик ал-Камил, тем более что неприкрытая враждебность Папы Григория IX и двуличие обосновавшихся на Востоке «франкских» баронов угрожали власти Фридриха, делая неясными перспективы его пребывания в Святой земле. Продолжая на сицилийском троне политику своих предшественников-норманнов (которую после него будут проводить другие правители Сицилии — Манфред, анжуйцы, арагонцы) и, вероятно, исходя из объективно сложившейся политической ситуации, Фридрих намеревался сохранить в целом добрососедские отношения как с египетскими султанами, так и с наследными правителями в Северной Африке. Это свидетельствует о дипломатической дальновидности сицилийского государя, но не о стремлении добиться взаимопонимания в отношениях с мусульманами и решать споры мирным путем. Тем более что во время крестовых походов как в Сирии, так и на Пиренейском полуострове случаи проявления взаимопонимания и даже симпатии в дипломатических контактах были, как известно, довольно частыми; необходимо вспомнить и об использовании сарацинских наемников, широко распространенном как раз во время крестовых походов, — к их услугам прибегали даже духовно-рыцарские ордена.

И все же верно то, что Фридрих с ранних лет познакомился с исламской культурой и, несомненно, восхищался ею. В этом он продолжал традицию, заложенную норманнами: Рожер II поддерживал географические и картографические исследования Идриси, оба Вильгельма способствовали переводам сочинений по астрономии и математике. Гогенштауфен направил свои интересы на область скорее спекулятивную, а именно на философию и естественные науки. С другой стороны, норманнский двор хотя и знал арабскую науку и культуру, но все же отдавал предпочтение греческой. Двор Фридриха пошел по другому пути: это было обусловлено отчасти вкусами и интересами самого монарха, отчасти сложившимися обстоятельствами. После четвертого крестового похода Византийская империя распалась на множество мелких монархий, эллинистическая культура и наука испытывали упадок; поэтому политическая и дипломатическая активность императора, особенно после путешествия на Восток в 1228–1229 годах, подводила его к тому, чтобы упрочить отношения с исламским миром.

В 1227 году ко двору прибыл Майкл Скот — британец по происхождению, толедец по образованию, вскоре ставший сицилийским гражданином. Можно сказать, что он суммировал все крупные достижения переводчиков с арабского в XII–XIII веках. Ко времени приезда в Палермо он уже целиком перевел знаменитую «Книгу об астрономии» («Китаб фи-лхай'а») Абу Исхака Hyp ад-Дина ал-Битруджи (европейцы знали его как Альпетрагия), где движение солнца и планет объяснялось в соответствии с аристотелевской физикой. Затем Скот перевел с греческого и с арабского различные сочинения Аристотеля, одно из которых, «О возникновении животных» («Historia animalium»), было особенно ценно для увлеченного естественными науками императора. К этому трактату Скот добавил еще одну работу, посвятив ее непосредственно Фридриху: «Сокращенное изложение сочинения Авиценны о животных» («Abbreviatio Avicennae de animalibus»). Именно Майклу Скоту нужно поставить в заслугу то, что Сицилия эпохи Гогенштауфенов стала центром изучения аристотелевской мысли, пришедшей главным образом через труды Авиценны и Аверроэса. Сам Скот, однако, более всего интересовался астрологией и еще двумя близкими к ней науками — алхимией и физиогномикой: в его многочисленных трактатах на эти темы чувствуется сильное влияние ар-Рази, Альбумасара и Альфрагана.