Читать онлайн «Аттила. Бич Божий». Страница 31

Факт шпионажа и разглашение государственной тайны заставили Максимина побледнеть. Сильны гунны!

А Скотта «добавил, что если нам больше нечего сказать, мы можем возвратиться восвояси».

Максимин запомнил, как в минуту просветления Феодосий предупреждал его, что следует ожидать любых оскорблений, но не поддаваться на провокации, а выполнять задачу до конца. Не сказав Скотте в ответ ни слова, он отдал приказ собираться в обратный путь.

Скотта остановил его и распорядился ввести живого быка и втащить корзины с рыбой. Он попросил Максимина отложить отъезд до утра. Максимин сумел изобразить колебание, дабы заставить свое окружение упрашивать его: «Максимин колебался, — пишет Приск, — но мы убедили его согласиться на эту передышку и заснули после отменного ужина».

«Я хорошо выспался, — продолжает Приск, — но мне приснилось, что я должен не доверять Вигиласу». А кто еще мог раскрыть государственную тайну? И почему накануне Вигилас так усердствовал, чтобы, несмотря на оскорбительное поведение Скотты, римская делегация не повернула назад? Вот почему ранним утром Приск переговорил с одним галлом, Рустиком, который прибыл в Гуннию завязать торговлю с кочевниками и, не являясь членом посольства, был допущен сопровождать его. Он говорил на языке гуннов не хуже, чем на латыни, и хвалился, что много раз запросто разговаривал со Скоггой: «Если хотите, чтобы Аттила вас принял, нет ничего проще: пойдемте со мной в лагерь Скотты с дружескими дарами и попросите его замолвить словечко у Аттилы, чтобы он принял ваше посольство, не заставляя больше ждать».

Приск поспешил согласиться на предложение и был принят этим грубым маленьким монголоидом, который растянул в улыбке свой широкий рот на лице-блине и сказал, что римлянин поступил правильно. Приск едва успел уведомить Максимина о своей инициативе, как Скотта прискакал лично сообщить послу, что император гуннов его ждет.

Римская делегация пересекла «лагерь Скотты» и остановилась перед просторным шатром, «столь плотно оцепленным воинами, что мы с трудом нашли вход».

Аттила, выбритый, точно римлянин (!), и в простой белой одежде, сидел на деревянной скамье «в окружении министров и прочих сановников». Советники вождя были «одеты в тонкие разноцветные ткани самого лучшего качества, расшитые птицами и цветами и, несомненно, добытые воровским способом у китайцев и персов».

Достойно сожаления, что Приск невольно отходит от беспристрастного описания увиденного. Нет никаких причин называть ткани «добытыми воровским способом». Эрудированный грек, видимо, не знал, что помимо добычи, взятой в походах против персов, гуннским вождям доставались дары, преподносимые хионг-ну и самими китайцами, и что торговый обмен с Дальним Востоком был налажен неплохо, и китайские купцы добирались даже до крупных дунайских рынков, не исключая Маргуса. Ему не было известно, что на востоке Гуннии процветало шелководство. Привыкнув к посещениям императорских дворов в Константинополе и Равенне, он, несмотря на развитый интеллект, не мог преодолеть в себе некоторого презрения к варварам: привычка к мрамору мешала оценить полированное дерево, постройки «без гвоздей» и искусную резьбу. По его мнению, импорт был уделом «цивилизованных», а «варвары» могли только красть. Сегодня его заклеймили бы «расистом» и «колониалистом», и хотя за время пребывания в Гуннии его отношение к варварам несколько изменилось, налет превосходства так до конца и не исчез.

Максимин передал Атгиле послание Феодосия с пожеланиями доброго здравия императору гуннов. К общему удивлению, Аттила сухо ответил: «Желаю римлянам того же, чего они желают мне!» И указывал пальцем на дрожащего Вигиласа: «Безмозглая скотина! Как смел ты предстать передо мной? Разве не знал ты, что ни один римский посланник не должен быть принят, пока не выданы гуннские дезертиры?» Вигилас запротестовал: дезертиры здесь, все семнадцать человек! Аттила приказал писцу зачитать «статистические данные» гуннов по перебежчикам: их число доходило до трехсот! Максимин попросил слова. Аттила остановил его, чтобы обрадовать Вигиласа: если бы не дипломатическая неприкосновенность, он приказал бы распять его. Вигиласу предписывается отбыть в Константинополь в сопровождении Эслы (дабы он неотступно надзирал за ним) и сильной охраны, чтобы привести всех перебежчиков. Максимин снова попытался вставить слово, но Аттила не дал ему этого сделать. Верный выбранной дипломатической стратегии, Максимин направился к выходу из шатра, дав знак сопровождающим следовать за ним. Аттила тут же приподнялся: «Господин посол, это вопрос принципа. Вы должны понять, что я не могу допустить, чтобы гунн находился на службе и содержании иностранной державы, которой, впрочем, даже не может быть полезен. Этому человеку было поручено выполнить пункт заключенного соглашения, и я даю ему возможность исправить его ошибку. Вы не можете не признать это справедливым. Я прошу вас и ваших спутников остаться и сопровождать меня в мою столицу, куда я намерен в скором времени отправиться и где я вручу вам мой ответ вашему императору, поскольку я хочу ответить ему, выслушав прежде необходимые суждения и дав вам время передать Онегезу его пожелание».

Максимин тотчас разрешил Вигиласу отбыть вместе с Эслой, приветствовал императора гуннов, преподнес ему дары, отвесил поклон, когда Аттила поблагодарил, и направился в отведенный ему шатер, отделанный дорогими мехами.

Несколько дней спустя Аттила пригласил римское посольство сопровождать его в столицу. В поход выступило все войско. Еще через несколько дней Скотта лично известил Максимина, что его посольство продолжит путь самостоятельно, так как Аттила сделал остановку, чтобы сыграть свадьбу с дочерью «скифского короля» Эскама, который является одним из его советников. Ни один чужеземец не может присутствовать на церемонии. Дорогу послам будут показывать проводники. «Новобрачный, — с иронией отметил Приск, — уже имел более двухсот жен».

Далее посольство проделало тяжелый переход по болотистым топким низинам, потеряв палатки, сброшенные в реку ураганом, и достигло наконец какой-то деревни. Там византийцев радушно приняла одна из вдов Бледы: «Нас ждали пища и несколько женщин для любовных утех: такой прием считается гуннами большой честью. Мы утолили голод, а женщин отпустили, поскольку чувствовали себя совершенно разбитыми и валились с ног от усталости». Послы отблагодарили «королеву» за гостеприимство: «Мы подарили ей три серебряных кубка, меха, окрашенные пурпуром, некоторое количество индийского перца и фиников — вещи, почитаемые варварами тем больше, чем меньше они им известны».

Снова в путь. По дороге им встречается караван и — о чудо! — «мы услышали латинскую речь без этого варварского акцента, от которого здешние обитатели не избавляются никогда, как бы долго они ни прожили в Риме!» К своему великому удивлению византийцы натолкнулись на посольство, направленное к Аттиле императором Западной Римской империи Валентинианом III, чтобы попытаться урегулировать некий серьезный инцидент. Это посольство возглавлял один из наиболее высокопоставленных западных царедворцев — граф Ромул, не кто иной, как тесть Ореста, помощником которого был благородный римлянин Татул — не кто иной, как родной отец Ореста! В составе делегации находились также два императорских сановника, Промоций и Романий, и панноно-римский чиновник Констант, которого Аэций направил Аттиле в качестве советника-секретаря и в некотором роде почетного заложника, а также писец-галл, которого он ему подарил.

Оба посольства продолжили путь уже вместе. Вскоре они достигли места, которое Приск назвал «приятной столицей», «столицей» из деревянных теремов и домов, шатров и кибиток. Здесь также находились и бани Онегеза. Действительно ли это была главная столица Аттилы? Это мог быть Этцельбург из «Песни о нибелунгах», название которого означает «Крепость Аттилы» или «Аттилаград». Располагался он, по всей вероятности, на месте Ташбенери или где-то в центре обширной равнины к востоку от Тисы. Как уже говорилось, нет никаких достоверных указаний на местонахождение города, где предстояло свершиться важному историческому событию. Возможно, когда-нибудь обнаружатся следы бань Онегеза, но пока все исследования и поиски остаются тщетными.

Резиденция римских послов находилась, должно быть, неподалеку от дворца Онегеза, который устроил им прием. Максимин сообщил ему о желании Феодосия избрать его судьей в споре двух императоров. Несомненно, это была встреча наедине, и Приск не мог слышать ни слова. Читая его записки, можно подумать, будто Максимин повел себя так неловко, что Онегез воспринял предложение как попытку склонить его к измене. Приск пишет, что Онегез сухо отказался и добавил, что «он стал гунном, его жены и дети остаются гуннами, и самые большие почести никогда не заставят его поступиться интересами его господина, который питал к нему доверие». Хотя Онегез был неточен (у него имелась всего одна жена — правда, могли быть и наложницы), Максимин прекрасно знал о непоколебимой честности собеседника, исключавшей возможность его подкупа.