Читать онлайн «Узаконенная жестокость: Правда о средневековой войне». Страница 20

Будь Ричард жив, то весьма спорно, пала бы Нормандия или нет. Нежелание Филиппа Августа подвергать себя риску во время крестового похода, надо признать, сослужило ему в итоге неплохую службу, а безрассудная отвага Ричарда принесла ему щедрые дивиденды, однако, в конце концов, привела к гибели. Иоанн не только растерял все, чего добился Ричард, но едва не отдал английскую корону в руки французов в 1216 году, а Франции изрядно помогли и военные достижения Филиппа, и стабильность его правления. В битве при Бувине — сражении, которого он старался избежать, — Филиппу угрожала серьезная опасность, после этого он доверил военные походы своему сыну Людовику (будущему королю Франции Людовику VIII), прозванному за смелость в бою Львом. Несмотря на свои военные успехи, Филипп все же больше полагался на слова, а не на поступки. Короли ревностно оберегали образ, который создавали, и Филипп в этом смысле не был исключением, но попытки изобразить его в стиле Ричарда весьма неубедительны. Так, Гийом Бретонский описывает весьма неправдоподобный эпизод, как Филипп закусывает губу, сгорая от нетерпения броситься в битву. Удерживают короля от столь опрометчивого поступка только мудрые советы членов его свиты. Советники предупреждают государя о безрассудности и пагубности такой отваги: «Ступай… а мы пока сдержим врага. Наша смерть — небольшая потеря, но в тебе таится надежда и слава всего королевства; ведь пока ты в безопасности и добром здравии, Франции нечего бояться». И Филипп с превеликим удовольствием воспользовался таким советом, можно нисколько не сомневаться. Каким бы робким и даже малодушным ни казался такой поступок, но все же королю благоразумнее по возможности избегать опасности: долгое и стабильное правление Филиппа доказало ценность и состоятельность такого подхода.

С воинской точки зрения Ричард и Филипп демонстрировали разительные отличия. В этом отношении Ричард был намного более проницательным, и, что касается полководческого искусства, то ему не было равных. Но завоевания Филиппа служат наглядным подтверждением эффективности методов последнего. Общим у них было, наверное, глубокое понимание природы войны и того, как следует воевать, а также главных качеств, необходимых безжалостному и решительному вождю для достижения его целей. Это проявилось в том, как сурово обошелся Ричард с гарнизоном Акры, а Филипп — с мирными жителями из гарнизона Шато-Гайар во время своего завоевания Нормандии. Если дело касалось жестокой расплаты, то эти два короля были под стать друг другу. Узнав, что Филипп истребил большой отряд валлийских наемников, английский король Ричард Львиное Сердце велел сбросить трех французских пленников с башен Шато-Гайара, еще пятнадцати — выколоть глаза, а одному оставить один глаз, чтобы он смог привести своих ослепленных товарищей к Филиппу. Тот в долгу не остался и ответил в той же манере: «так, чтобы никто не мог усомниться, что силы и храбрости у него не меньше, чем у того же Ричарда», — как повествует Гийом Бретонский. Один пытался устрашить другого; причем милость проявлять никто не спешил, поскольку это могли счесть за признак слабости. Как и в сфере преступлений и наказаний, милость ценилась только тогда, когда раздавалась экономно; на войне к ней тоже прибегали, однако слишком милостивого правителя могли понять превратно и приписать его мягкость недостатку решимости и силы. Королю-воину надлежало поступать так, чтобы его боялись, а не уповали на его доброту. Поэтому подтекст войны был весьма и весьма пугающим.

Летом 793 года в монастырь Линдисфарн на северо-восточном побережье Англии прибыли викинги. Как пишет Симеон Даремский в своей истории королевства Англии:

Словно шершни, они заполонили все окрестности; как свирепые волки, принялись грабить, резать и убивать не только овец и волов, но также священников и диаконов, благочестивых монахов и монахинь. Явились они в церковь Линдисфарна, причинили там ужасное разорение, топтали нечестивыми ногами святыни, разрушили алтарь и унесли все сокровища святой обители. Часть братии они убили, часть заковали в цепи и увели с собой; над многими надругались, лишили последней одежды и прогнали прочь; некоторых утопили потом в море.

В средневековых хрониках немало описаний подобных нападений викингов на церкви и монастыри. Как места хранения огромных богатств и бесценных реликвий, они представляли лакомый кусок для мародеров. Воинские отряды могли здесь забрать лошадей, запастись зерном, вином и прочим провиантом, столь необходимым для армии в походе.

Викинги были язычниками и открыто осуждались за свои варварские действия, но это вовсе не означало, что на святые обители никогда не посягали братья-христиане. То, что привлекало викингов, манило к себе и воинов-христиан Западной Европы. Хотя последние и не подвергали священнослужителей такой резне, как викинги, все же уровень смертности среди монахов от такого рода набегов был довольно высок. Мы уже упоминали о том, каким «гибким» для преступников являлось понятие «священный». В период ожесточенных военных конфликтов оно могло вообще утрачивать смысл. Хрупкость религиозных устоев может быть проиллюстрирована событиями, произошедшими в 1216–1217 гг. во время французского вторжения в Англию. Даже в условиях весьма ограниченной войны, затеянной между христианскими рыцарями, такое крупное аббатство, как Сент-Олбанс, за несколько недель подверглось полному разорению с обеих сторон: амбары с продовольствием, домашний скот, лошади, ценности и деньги были отобраны под угрозой полного уничтожения не только монастыря, но и города.

Несмотря на подобные акты святотатства, осужденные и названные преступлениями даже в ту эпоху, богатства Церкви были чересчур соблазнительными, и мало кто из воюющих мог удержаться, чтобы при случае не прибрать их к рукам. Ведь любая обитель являлась готовым источником материальных ценностей (которые можно было обратить в деньги) и провизии для войск. Церковные летописцы изображали злоумышленников-мародеров как нечестивых, ужасных варваров, однако намерения последних очень редко носили антирелигиозный характер. Статуи, образы святых и алтари разрушались не просто так, а с целью добыть драгоценные камни, золотые и серебряные украшения. В то же время монашеские одежды (ризы и проч.), настенные украшения и иконы представляли собой легко перевозимые ценности. Даже короли, помазанники Божьи, тоже участвовали в подобных грабежах, как, например, тот же Генрих III в 1231 г. (что не помешало впоследствии причислить его к лику святых). В хрониках отмечено, что во время валлийского восстания отряды принца Ллевелина не щадили ни церкви, ни самих священнослужителей. Они сожгли несколько церквей, убили укрывавшихся там женщин и детей. В ответ английский король Генрих III подверг разорению проваллийское цистерцианское аббатство и сжег множество построек в округе. Само аббатство он пощадил лишь потому, что аббат заплатил ему 300 марок, попросив не трогать здание, на которое местная коммуна положила столько времени и труда.

Последний пример иллюстрирует, что церкви и монастыри могли подвергаться нападению по соображениям, далеким от сугубо материальных. В 1194 г. Филипп II Август разрушал церкви в Эвре на севере Франции в качестве мести горожанам, которые вслед за графом Иоанном (ставшим впоследствии королем) перебили французский гарнизон. Часто разрушению подвергались религиозные учреждения, находившиеся под патронажем врага; это наносило ущерб репутации покровителей и лишало их экономических преимуществ, которыми их обеспечивали церкви и монастыри. Кроме того, как и в эпизоде с Генрихом III в Уэльсе, оно было направлено против мятежников и заговорщиков; с такой проблемой столкнулся во время своего правления Иоанн, когда монастыри состязались в антироялистской риторике. В замечательном исследовании, посвященном нападениям на святые обители, Мэтью Стрикленд пишет: «Религиозные учреждения, часто служившие некрополем для той или иной дворянской семьи, могли намеренно выбираться в качестве цели для удара, поскольку являлись отчетливым и вполне осязаемым символом положения и престижа соперника… Нападения на церкви знаменовали собой не просто уничтожение огромного вложения материальных и трудовых ресурсов, но и психологический удар, отмечавший неспособность того или иного лорда защитить свою собственность, подданных и союзников». Таким образом, жестокость Генриха III, проявленная по отношению к цистерцианскому аббатству в Уэльсе, была больше, чем просто мстительный плевок в сторону Ллевелина.

Ради защиты Церкви нельзя было уповать на одни только молитвы и заклинания. Святым отцам приходилось обращаться за помощью к светскому миру политиков и военачальников в поисках покровителей, которые не только помогали создавать богатство, но и предоставляли средства для его защиты; тем самым Церковь втягивалась в силовую политику эпохи и расширяла потенциальные масштабы войны. Всем — от Папы Римского до аббатов в провинциальных приходах — требовались мечи и щиты для защиты от возможных посягательств извне. Как крупнейший землевладелец, Церковь собирала деньги и войска не только для феодалов, но и для собственных нужд, часто применяя эти ресурсы ради достижения своих целей, как мы смогли убедиться на примере светско-церковных междоусобиц в той же Германии. Церкви зачастую строились по принципу крепостей, способных выдержать приступ неприятеля или даже осаду; прекрасно сохранившиеся образцы таких обителей есть в Лангедоке. Когда светской помощи недоставало, Церковь иногда действовала напрямую, как видно из описания Ричардом Ходжесом разграбления итальянского монастыря в Сан-Винченцо-аль-Вольтурно в 881 году. На монастырь напали арабские наемники, находившиеся на службе у неаполитанского герцога, епископа Афанасия. Монахи, заранее предупрежденные о подходе отряда, собрались с оружием на мосту у входа в монастырь, одержимые желанием отбить вражеский натиск. Завязался жаркий бой, в котором монахи проявили себя отважно, убив множество наемников. Несмотря на отчаянное сопротивление, они все же уступили, будучи преданными собственными рабами (так утверждает источник). Арабы же разграбили и сожгли монастырь, изрубив всех, кто не смог спастись бегством.