Читать онлайн «Легион под знаком Погони. Белорусские коллаборационистские формирования в силовых структурах нацистской Германии (1941-1945)». Страница 24

Добровольческие формирования несли охрану общественного порядка на всей территории Белоруссии, находясь в распоряжении всех ветвей оккупационной администрации. В целом, это выглядело так (хотя были и исключения):

• в подчинении командующего тыловым районом и охранными войсками группы армий «Центр» действовали, в основном, все русские формирования, восточные батальоны, казачьи части и подразделения Восточных легионов;

• все батальоны «Schuma» были распределены между соответствующими структурами главного фюрера СС и полиции «Россия-Центр» и фюрером СС и полиции генерального округа «Белоруссия» (в подчинении последнего, также находился и 1-й Восточно-мусульманский полк СС)[198].

Проанализировав систему по поддержанию общественного порядка и ее вооруженные силы на территории Белоруссии, можно сказать, что за весь период оккупации наблюдался их неуклонный рост. Так, если в 1941-1942 гг. их численность составляла примерно 160 тыс., то к весне 1944 г. она увеличилась до 250 тыс. человек[199].

Изучая немецкий оккупационный режим на территории Белоруссии, может сложиться впечатление, что он был чересчур громоздким и излишне усложненным таким обилием пересекающихся структур власти. Однако следует подчеркнуть, что между тремя его основными ветвями – гражданской, военной и полицейской – не было никакой принципиальной разницы, а имелись лишь некоторые, чисто функциональные различия. В действительности же эти ветви представляли собой неразрывно связанные части одного оккупационного аппарата.

Подводя итог сказанному, следует подчеркнуть, что белорусский военный коллаборационизм не возник спонтанно, а был порожден целым комплексом причин, как внутреннего, так и внешнего характера. Тем не менее, среди наиболее существенных моментов, которые оказали на его появление значительное влияние, необходимо выделить следующие.

Изучая планы нацистского военно-политического руководства относительно будущей политической организации «восточных территорий» вообще и Белоруссии – в частности, нельзя не отметить, что модель такой организации имелась. И как явствует из источников, основными ее носителями являлись Розенберг и некоторые круги военного командования. Другое дело, что военные почти сразу же были отстранены от анализа этой проблемы Гитлером, который предпочел работать с Розенбергом. Но и точка зрения последнего не оказалась окончательной. Начиная с середины 1930-х гг., он был вынужден согласовывать ее со взглядами Гитлера, как мы видели, довольно хаотичными и неустойчивыми. В результате, единая концепция переустройства «восточных территорий» так, фактически, и не была разработана. Было бы ошибкой считать, что точка зрения Гитлера осталась единственной, и была воспринята всеми. Формально, все административно-политическое устройство оккупированных советских территорий было организовано согласно его взглядам. Однако, поскольку они носили крайне общий характер, немецкие инстанции, отвечавшие за проведение «восточной политики», вступили в войну с совершенно разными установками.

Одной из причин такого отношения к белорусскому вопросу, было неверие германского военно-политического руководства в силы и возможности белорусского национализма. Это естественных образом отразилось на взаимоотношениях немецких инстанций и белорусской эмиграции. Ни политические, ни военные органы не считали ее серьезным партнером. Единственным позитивным моментом этих предвоенных контактов, можно считать только то, что лидерам национального движения удалось поставить белорусский вопрос на повестку дня.

В дальнейшем, эти моменты отразились на немецкой оккупационной политике значительным образом, сыграв весьма неоднозначную роль в деле привлечения к сотрудничеству местного населения.

1 сентября 1941 г. на большей части Белоруссии была упразднена военная оккупационная администрация, и В. Кубе официально заступил на должность генерального комиссара. За те неполные два года, в течение которых он занимал этот пост, Кубе руководствовался одним принципом – завоевание симпатий местного населения путем определенных уступок в сфере политики, культуры и экономики. Здесь следует подчеркнуть, что этот курс на взаимопонимание с общественностью был результатом его личных убеждений, а не инструкцией Министерства по делам оккупированных восточных областей. Не появился этот курс и в результате деятельности советского движения Сопротивления – осенью 1941 г. оно не было еще таким значительным. В отличие от рейхскомиссара «Украины» Э. Коха, который собирался руководить «при помощи махорки, водки и нагайки», Кубе сделал ставку на использование в системе управления деятелей белорусского национализма[200].

Тем не менее, первые месяцы своего правления генеральный комиссар был вынужден лавировать между объявленной белорусификацией и существующими реалиями, которые вызывали определенные трудности. В целом, их можно свести к нескольким моментам. Во-первых, неопределенность немецкого военно-политического руководства относительно будущей судьбы белорусских земель. Во-вторых, неоднозначность положения Белоруссии в системе немецкого оккупационного режима. Как известно, до середины 1943 г. генеральный комиссар этого региона должен был руководствоваться указаниями, как из Берлина, так и из Риги, где находился его непосредственный начальник – рейхскомиссар «Остланда». В-третьих, нельзя было не учитывать разницу между районами Белоруссии, которые находились в составе СССР с 1921 г., и районами, которые стали советскими только в 1939 г. В-четвертых, значительной помехой на пути белорусификации органов управления стал национальный вопрос. За время управления военной администрации практически все важные посты в органах местного самоуправления заняли либо поляки, либо русские – соответственно, на западе и востоке республики. И это нельзя было объяснить только покровительством со стороны военной администрации. Как правило, это происходило потому, что белорусских кадров катастрофически не хватало, а поляки и русские были гораздо лучше подготовлены для такой работы. Это был пятый момент. Таким образом, проводить белорусификацию, опираясь на доставшийся от военных административный аппарат, Кубе не мог. Еще больше проблем могло возникнуть с надстройкой местного самоуправления – центральной административной инстанцией. Она явно не смогла бы функционировать в связке с преимущественно небелорусским местным самоуправлением. Решение этой проблемы Кубе видел в постепенной белорусификации местных органов власти и подготовке соответствующих кадров. Параллельно с этим процессом должна была быть создана центральная белорусская инстанция – не как национальное правительство, а как вспомогательный орган. Ее создание облегчалось тем, что не было прямого запрета А. Розенберга[201].

Первоначально Кубе предложил возглавить такой орган председателю Белорусского национального центра Н. Щорсу. Однако тот, по неясным причинам, отказался от предложений генерального комиссара и покинул Минск. Тогда Кубе обратился к Р. Островскому, который также после начала войны переехал в Минск. В начале сентября 1941 г. была создана единственное во всей Белоруссии Минское окружное управление, начальником которого стал Островский. Одновременно он возглавил так называемое Параллельное бюро (Nebenbüro), которое получило статус высшей белорусской инстанции. Формально этот статус не был подтвержден соответствующими документами, однако личная поддержка Кубе и реальная необходимость в существовании такого органа давали Островскому надежду на такое признание[202].

В октябре 1941 г. в Минск прибыл И. Ермаченко, который также претендовал на роль руководителя главной белорусской инстанции. И, следует подчеркнуть, что его позиция в возможном конфликте с Островским была более твердой. Помимо официального назначения с стороны Министерства по делам оккупированных восточных областей, Ермаченко смог доказать предвоенное сотрудничество своего оппонента с коммунистами и польскими властями. В таких обстоятельствах Островский утратил доверие Кубе, и, опасаясь возможных репрессий, выехал из Минска в Смоленск[203].

Эта история значительно пошатнула надежды Кубе на активное привлечение белорусов к сотрудничеству, так как Ермаченко был для белорусского актива практически неизвестной фигурой. Поэтому было напрасно рассчитывать на его поддержку со стороны местных белорусских националистов. Среди них господствовало убеждение, что за спиной этого человека стоят только немцы. И на такую точку зрения повлияла не только протекция Розенберга. Как показали дальнейшие события, сам Ермаченко старательно убеждал всех, что только сотрудничество с нацистской Германией может обеспечить белорусам лучшее будущее[204].