Читать онлайн «Забытая история Московии. От основания Москвы до Раскола». Страница 15

Ныне считается портретом семейства князя Михаила Казимира Радзивилла (см. Е. Каменецкая // Западноевропейское искусство XVII века. Ленинград: Искусство, 1981. С. 198–215)

Нет, Н. М. Карамзин сам не занимался вымыслом; двадцать лет жизни он потратил на то, чтобы органично сочетать вымысел, уже содержавшийся в предыдущих «редакциях» российской истории. Вот почему его «История государства Российского» заведомо романизирована и читается так же легко, как и романы Вальтера Скотта. Карамзин стремился уловить в хаотичных летописных сообщениях логику истории и Божественного провидения. Не чурался и «подсказать» читателю, как ему следует понимать образ того или иного деятеля. Например, именно он придумал для князя Ярослава прозвище «Мудрый»: ни современники, ни летописцы его так не величали.

В 1815 году Карамзин писал:

«Благодаря всех, и живых и мертвых, коих ум, знания, таланты, искусство служили мне руководством, поручаю себя снисходительности добрых сограждан. Мы одно любим, одного желаем: любим отечество; желаем ему благоденствия еще более, нежели славы; желаем, да не изменится никогда твердое основание нашего величия; да правила мудрого Самодержавия и Святой Веры более и более укрепляют союз частей; да цветет Россия… по крайней мере долго, долго, если на земле нет ничего бессмертного, кроме души человеческой!»

Александр Сергеевич Пушкин был историком, и нам кажется интересным проследить изменение его подхода к выбору исторических тем, которые он использовал в своем творчестве. В 1821 году он пишет поэму «Бахчисарайский фонтан», в 1824-м – трагедию «Борис Годунов», в 1828-м – поэму «Полтава», в 1833-м публикует поэму «Медный всадник», заканчивает роман «Евгений Онегин» и… погибает в 1837 году, не успевая написать роман «Пугачев».

Если в основе поэмы «Бахчисарайский фонтан» лежит только лирическая легенда о похищении русской девушки крымским ханом, то историческая основа трагедии «Борис Годунов» и поэмы «Полтава» уже почерпнута Пушкиным из «Истории государства Российского» Карамзина, которой он тогда безоговорочно верил.

Но вот в «Медном всаднике» и в романе-мениппее (то есть имеющем сложную иносказательную конструкцию) «Евгений Онегин» уже можно увидеть некоторый крен в сторону «альтернативной» истории. Что же касается его подготовки к роману «Пугачев», то кажется весьма правдоподобным, что Пушкин, получив высочайшее разрешение на доступ к архивам, слишком близко подошел к раскрытию правды о завоеваниях Екатерины. Ведь именно при ней произошла смена мирного, не силового способа присоединения земель, на военный, то есть она разрушала натуральный федерализм страны, что и вызвало сопротивление, названное в дальнейшем «пугачевщиной», – и при ней сложилась в основном российская историческая традиция.

Свидетельством в пользу этой гипотезы является и неосуществленное намерение Пушкина написать статью о книге французского аббата и астронома Шаппа д’Отроша (Chappe d’Hauteroche), про его путешествие из Петербурга в Тобольск и обратно в 1761 году. Эту книгу и тогда было днем с огнем не найти, поскольку ее содержание показывало реальное положение дел в Сибири до екатерининских завоеваний. Помимо пушкинского архива, об этой книге упоминается только в «Записках» Екатерины II и более нигде!

Книга эта была издана в Париже в 1768 году и настолько разозлила Екатерину, что она поручила Мусину-Пушкину и Строганову немедленно подготовить ее опровержение. Однако представленный ими труд ее не удовлетворил, поэтому она сама написала его по-французски и приказала издать и распространить в Париже под названием «Антидот» (что значит противоядие). На русском языке ни книга д’Отроша, ни «Антидот» Екатерины никогда не издавались по вполне понятным политическим причинам!

Совершенно замечательно одно неоконченное произведение Пушкина из цикла «Повести Белкина»: «История села Горюхина», изданная только после смерти поэта в 1837 году. В этой мини-мениппее содержится убийственная сатира на историографию России. Ключ к скрытым ее сюжетам содержится в указании, что автор ее, принадлежащий к старинному роду Белкиных, родился первого апреля 1801 года, в день одураченных, 1801 года: новый век, новая эра, новая историография!..

Среди своих «исторических источников» автор называет собрание календарей предыдущего века, которые составляли непрерывную цепь годов от 1744 до 1799-го, то есть ровно 55 лет, что дает намек на канонизированные 5500 лет истории «от Сотворения мира» до «новой эры» по византийскому календарю. Вот что говорит Пушкин об этих календарях устами героя прямым текстом: «Летопись сия сочинена прадедом моим… она отличается ясностию и краткостию слога, например: 4 мая. Снег. Тришка за грубость бит. 6 мая – корова бурая пала… и тому подобное, безо всяких размышлений».

Как видим, собрание календарей прямо названо летописью, а, во-вторых, ясно показана ее историческая бессодержательность.

Пушкин рассказывает и о склейке этой «летописи» из двух кусков, и об их нестыковке: «Собрание календарей. 54 части» (Выделено Пушкиным; частей-то должно быть ровно 55!!!). И далее о «частях»:

«Первые 20 частей исписано старинным почерком с титлами… остальные 35 частей писаны разными почерками, большей частью так называемым лавочничьим с титлами и без титлов, вообще плодовито, несвязно и без соблюдения правописания. Кой-где заметна женская рука… Евпраксии Алексеевны» (лавочничьим – выделено Пушкиным. – Авт.).

Очевидно, что здесь дано описание типичных русских летописей, которые при этом подвергнуты совершенно уничижительной критике, включая явный намек на личное участие в летописании Екатерины II («Евпраксии» Алексеевны). Далее следует «лишняя» часть горюхинского «летописного свода», названная у Пушкина «летописью горюхинского дьячка», которая отличается «глубокомыслием и велеречием необыкновенным». Эта «лишняя» часть определенно указывает на вклеенный в «Повесть Временных Лет» лист с описанием призвания Рюрика на Русь. При этом двумя страницами ранее Пушкин устами автора уже сообщил:

«Я непременно решился на эпическую поэму, почерпнутую из отечественной истории. Недолго искал я себе героя. Я выбрал Рюрика – и принялся за работу… но, не умея с непривычки расположить вымышленное происшествие, я избрал замечательные анекдоты, некогда слышанные мною от разных особ, и старался украсить истину живостию рассказа, и иногда и цветами собственного воображения…

Быть судиею, наблюдателем и пророком веков и народов казалось мне высшею степенью, доступной для писателя. Но какую историю мог я написать с моей жалкой необразованностью, где бы ни предупредили меня многоученые, добросовестные мужи? Какой род истории не истощен уже ими? Стану ль писать историю всемирную – но разве не существует уже бессмертный труд аббата Милота? Обращусь ли к истории отечественной? что скажу я после Татищева, Болтина и Голикова? и мне ли рыться в летописях и добираться до сокровенного смысла обветшалого языка, когда не мог я выучиться славянским цифрам?» (выделено нами. – Авт.)

О вымышленности и русской, и всемирной истории в приведенной цитате говорится напрямую. «Бессмертный труд аббата Милота» – это «Курс истории Франции», изданный в 1769 году, затем много раз переиздававшийся, но к 1820-м годам уже считавшийся безнадежно устаревшим. Называя этот труд «бессмертным», Пушкин откровенно издевается над традиционной историографией. А пушкинский герой «не мог выучиться славянским цифрам», то есть «греческим» буквам, использовавшимся в XVII веке вместо цифр, поскольку в них постоянно путалась передача 6 и 7, отсутствовал нуль и не было позиционной системы счета, совершенно произвольно ставилось обозначение «тысяча», и т. п.

Последний из перечисленных Пушкиным русских историков – Голиков, умер в 1801 году. Поэтому под своим «летописцем» Пушкин явно подразумевает не Карамзина (он начал писать «Историю государства Российского» только в 1804 году), а А. И. Мусина-Пушкина, заведовавшего при Екатерине II сочинением русской истории.

В тексте повести есть также легко читаемое указание, что речь идет об издании русских летописей, начавшемся в 1767 году:

«Летописи упоминают о земском Терентии, жившем около 1767 г., умевшем писать не только правой, но и левою рукою. Сей необыкновенный человек прославился в околодке сочинением всякого роду писем, челобитьев, партикулярных пашпортов и т. п. Неоднократно пострадав за свое искусство, услужливость и участие в разных замечательных происшествиях, он умер уже в глубокой старости, в то самое время, как приучался писать правою ногою, ибо почерка обеих рук его были уже слишком известны» (выделено нами. – Авт.). Эта пушкинская оценка историографической писанины в комментариях вообще не нуждается.