Читать онлайн «Скопин-Шуйский». Страница 24

Однако внешнеполитическим планам самозванца не суждено было осуществиться, ибо, как заметил Н. М. Карамзин, «главным его врагом был он сам».

«Всякому следует остерегаться ездить на такие свадьбы, как московская и парижская», — написал после убийства Лжедмитрия I очевидец событий Конрад Буссов. Парижская свадьба Маргариты Валуа и Генриха Наваррского закончилась кровавой резней, когда в 1572 году, в ночь с 23 на 24 августа, накануне дня святого Варфоломея, в Париже и других городах было убито около 30 тысяч безоружных гугенотов — так называли во Франции протестантов. Столь любимый Лжедмитрием Генрих Наваррский, будущий король Франции, избежал гибели лишь поменяв религию и перейдя — правда, на время — из гугенотов в католики, с тем чтобы вскоре вновь стать гугенотом. Российский самозванец ради трона и получения польской поддержки тоже был готов поменять веру и перейти в католичество, однако собственную свадьбу ему удалось пережить лишь на несколько дней.

В сентябре 1605 года названный Дмитрий, помня о данном им обещании жениться на Марине Мнишек, отправил к ее отцу, воеводе Сандомирскому, посла со свадебными дарами и поручением просить руки. Послала свои подарки будущей невестке и царица Марфа, «мать» самозванца. Дары были по-царски богатыми. Среди них особенно выделялся образ Троицы в серебряном окладе, украшенный драгоценными камнями, 20 серебряных с позолотой кубков, также богато украшенных. От самого царя — «адамантовый», с алмазом перстень, ожерелье стоимостью в 48 тысяч флоринов, платье на сумму в 16 тысяч флоринов, двенадцать кусков дорогого бархата и атласа стоимостью в четыре тысячи флоринов, сабли и конская упряжь на 74 тысячи флоринов, сорок фунтов крупного жемчуга на 48 128 флоринов, часы стоимостью десять тысяч флоринов, отлитые из серебря корабль и птицы. В московских деньгах все подарки оценивались на сумму 130 761 рубль. Как пишет голландский купец Исаак Масса, бывший в то время в России, «невеста вполне могла снарядить себя и свою свиту для торжественного въезда в Москву, не был забыт и папа»[159].

Король Сигизмунд дал согласие на брак своей подданной с московским государем, и в Кракове состоялось заочное обручение молодых. Место жениха занимал думный дьяк Афанасий Власьев. На брачной церемонии Сигизмунд III, обращаясь к Марине, «увещевал ее распространять, по мере сил, религию католическую в государстве Московском, и возбуждать в сердце своего супруга любовь и привязанность к Польше, своей родине»[160]. Этот брак всячески приветствовался не только в Польше, его горячо одобрял и поддерживал римский папа, мечтавший распространить свою власть на Россию, руками поляков и русских изгнать протестантов из Швеции и создать коалицию против Османской империи. Для этой цели можно было даже выдать желаемое за действительное, приукрасив европейскую ситуацию и подначив амбициозного самозванца к опасным и вредным для России действиям. «Так как монархи христианские горят желанием заключить союз против самого ужасного врага церкви, то его святейшество полагает, что они окажут тем более ревности и готовности, ежели узнают о намерении его светлости (Дмитрия Ивановича. — Н.П.)… Димитрий есть самый могущественный государь, он имеет огромное войско и обладает всеми средствами для ведения такой войны, и просит его, чтобы он первый начал неприязненные действия, и первый напал бы на турок… Блистательных побед все ожидают от его храбрости и мудрости»[161].

Для папы брак российского царя с католичкой и польской подданной представлял собой лучший способ реализации его планов. Об этом красноречиво свидетельствует письмо с наставлениями, которое Павел V отправил Марине: «Нам желательно видеть от твоей светлости все, чего должно ожидать от благородной женщины, воспламененной ревностью к Богу, памятующей Божественные благодеяния. Первым же и самым главным является то, чтобы ты со всяким старанием и тщательностью озаботилась вместе с любезнейшим сыном нашим Димитрием, великим и могущественным князем, твоим мужем, чтобы как почитание католического исповедания, так и учение Апостольской святой римской церкви было принято народами, подчиненными вашей власти, и, будучи принято — было бы твердо удержано и умножено»[162]. Доселе ни один из иноверцев еще не занимал российский престол, обязательным условием брачного союза был их переход в православие. Марина переходить в православие не собиралась, но самозванец не предавал ее намерения гласности.

Еще будучи в Польше, Лжедмитрий и сам тайно принял католичество, он обещал в письме папе Клименту VIII «подчинить и себя, и своих подданных его духовной власти, ежели ему удастся овладеть государством московским»[163]. Именно по инициативе этого папы в 1596 году в Польше была заключена Брестская уния, которая должна была, по мысли Ватикана, обратить русские земли в католичество и объединить обе ветви христианства в одну — разумеется, под эгидой папской власти.

Поддержка Рима была необходима самозванцу для достижения престола, ради этого он был готов принять любую веру. Впрочем, судя по его действиям и обещаниям, вопросу вероисповедания он вообще придавал намного меньше значения, чем вопросу о власти. Приехавшие вместе с ним в Россию иезуиты замечали, как по мере упрочения самозванца в Москве таяла его приверженность Ватикану. «Димитрий много изменился и не был уже похож на того Димитрия, который был в Польше… О вере и религии католической (вопреки столь многим обещаниям) он мало думал… о папе… говорил без уважения и даже с презрением», — заметил один из папских посланцев в мае 1606 года[164].

Действия Ватикана не оставались незамеченными в Европе, особенно в протестантских странах. «Уже давно святые отцы работают над тем, чтобы подчинить Московию Римскому престолу, отчасти действуя благосклонностью, убеждениями, отчасти силою, — сообщал английский агент в своем донесении королю Иакову I Стюарту. — Утверждают, что помянутый Дмитрий в награду за помощь, оказанную ему королем, духовными сановниками, палатином Сандомирским и другими панами польскими дал обещание ввести папизм в Московии, водворить там иезуитов, из коих некоторые уже состоят в его свите, но я не знаю, удастся ли ему это, ибо московский народ — невежественный, необразованный и до сих пор он до крайности ненавидел папизм, каковой они называют в Московии латинской верой»[165].

2 мая 1606 года царская невеста въезжала в Москву. Пасха, которая в тот год была 20 апреля, распахнула двери светлым дням, «Христос воскресе!» — приветствовали все друг друга. В эти весенние дни сама природа радовалась Празднику праздников, веселилась душа, всё кругом ликовало: и солнце, и едва пробивающийся молоденький пушок зелени на деревьях, и москвичи, ожидавшие праздничных торжеств. Казалось, ничто не предвещало драматической развязки царской свадьбы.

Въезд Марины в столицу был обставлен со всеми полагающимися будущей государыне почестями. Царские вельможи князь Дмитрий Шуйский, Петр Басманов и князь Федор Мстиславский, одетые в дорогие праздничные одежды, встречали невесту за городом. Мечник князь Михаил видел, как царь сам, лично, расставлял встречающий царицу народ по своему усмотрению, скакал верхом вдоль главной дороги в сопровождении всадников. Для торжественного въезда он выслал невесте 12 великолепных коней — аргамаков — в дорогих попонах и седла, покрытые шкурами рысей и леопардов. К каждому аргамаку с серебряными позолоченными стременами и оголовьем с золотыми мундштуками был приставлен нарядно одетый москвич, который вел коня под уздцы.

Сама же Марина ехала в большой карете, обитой внутри красным бархатом. Царь, смешавшись с толпой, наблюдал ее въезд в город. Скопин разглядел, что невеста была неказиста: некрасива и невелика ростом, — ее ноги в расшитых туфельках не доставали до пола кареты и покоились на подушках из золотой парчи. Но горделивая осанка и высокомерный взгляд, которым она награждала своих подданных, царственно поворачивая голову в их сторону, вполне соответствовали ее высокому положению. Впереди кареты шли 300 гайдуков из Польши, они дудели в дудки и били в барабаны. За гайдуками следовала в полном вооружении старая гвардия Дмитрия, служившая ему в походах; они ехали верхом, красивым строем по десять человек в шеренге, с барабанами и литаврами. По обеим сторонам кареты ехала еще конная сотня копейщиков, а 200 немецких алебардников шли пешком[166].

Скопин разглядывал необычное для России вооружение польских латников, шелестящие за спиной гусаров знаменитые «крылья», дивился вместе со всеми на диковинные шкуры рысей и леопардов и вместе со всеми же удивлялся слишком уж большому числу иноземных гостей. Москвичи спрашивали у немцев, давно живущих в России: «Есть ли в их стране такой обычай приезжать на свадьбу в полном вооружении и в латах?» Немцы ухмылялись и отшучивались. Когда же около домов, отведенных польским гостям для жительства, их слуги начали разгружать тяжелогруженые армейские фуры и вытаскивать из них по пять-шесть ружей и бочонков с порохом, охота шутить у москвичей окончательно пропала.