Читать онлайн «Скопин-Шуйский». Страница 14

Что же оставалось делать несчастным? Одни ударялись в разбой, «богатых домы грабили и разбивали и зажигали». В 1603 года Михаил Скопин слышал ходившие по Москве страшные вести о том, как в окрестностях города объявился разбойный атаман Хлопко. Его отряд из беглых холопов и казаков сражался с посланным против них войском по всем правилам воинской науки, в бою с ними был убит окольничий Иван Басманов. Схваченных вместе с раненым атаманом разбойников казнили, — москвичи ходили смотреть на плененного атамана, — уцелевшие в бою разбойники бежали в Северскую землю.

Польские и Северские, как их называли тогда, земли — на границе с Польшей по левому берегу Днепра, от Десны до верховьев Северского Донца — меньше пострадали от голода и издавна принимали к себе всех беглых. «С Дону выдачи нет», — говорили тогда хозяева этих мест казаки.

Слово «казак» в переводе с тюркского означает «свободный, независимый человек». Казаками именовали в те годы вольных людей, которые «гуляли», где хотели. Жили они вплоть до конца XVII века в основном промыслами — охотой, рыбалкой, бортничеством. Земледелием им было заниматься запрещено, оно наносило «урон военной службе». Впрочем, охотились казаки чаще не на дичь, а на проезжавших по большим дорогам купцов и послов; если случалось брать важных и богатых пленников, то за них просили выкуп. Заселяемое казаками поле у южных границ страны именовали Диким, через него люди торговые и служилые без крайней нужды старались не ездить. Для казаков была «чужая головушка полушка, да и своя шейка — копейка».

Московское правительство пыталось извлечь пользу от пребывания у своих границ такой воинственной и трудно управляемой массы людей: договаривались с ними об охране границ от ногайских и татарских набегов, посылали им порох и зерно. Служилых казаков стали называть городовыми, им все чаще поручали приглядывать за Азовом и сопровождать московских послов через Дикое поле. В конце XVI века таких казаков насчитывалось около пяти-шести тысяч[84].

Иными были «верховые», или вольные, казаки, селившиеся в верховьях Дона. Они жили в основном разбоем внутри Дикого поля или войной, все равно с кем, — «где бы ни воевать, только бы воевать, потому что неприлично благородному человеку быть без битвы»[85]. Поход против турок, поляков или грабеж русских купцов был для них привычным делом. К концу XVI века вольные казаки уже селились не только на Дону, их станицы возникали по обоим берегам Волги, они проникали на Яик и Терек. В это время их насчитывалось от восьми до десяти тысяч[86]. «Верховые» кичились перед «служилыми», или «низовыми», казаками своей вольностью, дорожили ею и гордились, что они не несут ни перед кем никаких обязанностей. «Докажите начальству, что вы не ясачные татары, не пахотные солдаты, а вольные люди, славные яицкие казаки», — учили атаманы молодых казаков.

В казацкой вольной среде нередко возникали обвинения в «измене», под которыми понималось нарушение казачьих традиций, служба «басурманам», а позже — хула на царя. За коротким «слушанием» дела на казацком круге сразу следовало наказание, как правило, оно было единственным — смертная казнь. Осужденного забивали дубинами или камнями, тело сбрасывали в реку, а имущество делили между собой. За годы Смуты нравы казацкой среды и принцип — «кто силен, тот и прав» невольно перенимали и другие сословия, прежде всего служилые люди «по прибору». Право кулака, как единственного средства восстановления справедливости, грабежи и насилия придавали восставшим неслыханную прежде дерзость в речах и поступках.

Все попытки Бориса Годунова договориться с казаками о службе закончились провалом. Посланного из Москвы Петра Хрущова в первый раз казаки отправили обратно, а во второй, когда уже у границ появился самозванец, связали и привезли пленником к «царю Димитрию». И понятно почему: своеволие было основой жизненного уклада казаков, они не привыкли признавать над собой никакой власти, решения они принимали «кругом» на майдане и лишь на время военных походов избирали атаманов, есаулов, сотников и пятидесятников[87].

Именно казаки и сыграют одну из главных ролей в Смутную эпоху. Легко избирая и смещая своих военных вождей, они таким способом будут стремиться возводить на престол и низвергать своею волей царей и дух этой вольницы разнесут от границ вглубь страны. Обуздать стихию вольницы непросто, но можно использовать ее в своих целях, что и предпринимали многие авантюристы и самозванцы Смутного времени.

15 мая 1591 года в Угличе произошла трагедия, имевшая тяжелые и кровавые последствия для всей страны. Девятилетний царевич Дмитрий играл вместе со своими сверстниками на заднем дворе в «тычку»: в очерченный круг мальчики поочередно бросали нож, который должен был воткнуться лезвием в землю. Внезапно раздался крик. Выбежавшая на крыльцо терема мать царевича Мария Нагая увидела своего сына с перерезанным горлом, всего в крови, на руках кормилицы. Мария заголосила, завыла, стала рвать на себе волосы, и в этот момент кто-то ударил в набатный колокол.

Дмитрий был рожден в 1581 году в последнем браке Ивана IV с Марией Федоровной Нагой. После смерти Ивана Грозного царевича Дмитрия вместе с матерью отправили в Углич, в выделенный им по завещанию удел. При них состоял соответствующий их положению двор, недостатка они ни в чем не знали, но мальчик временами мог «иступати умом и телом оцепеневати», то есть страдал падучей болезнью — так именовали тогда эпилепсию. Несмотря на свой недуг, он должен был занять престол после своего старшего брата Федора Ивановича, у которого к тому времени не было наследников.

На звук колокола встревоженные горожане начали собираться на дворе у княжеского терема, прискакал брат царицы Михаил Нагой. Когда жители узнали о случившемся, то в гневе подняли восстание, обвинив в преступлении доверенных людей и посланцев Годунова — Битяговского и его сына. Недолго думая, толпа возмущенных горожан схватила дьяка с сыном и растерзала их, после чего разгромила Приказную избу и убила еще нескольких человек, заподозренных в убийстве Дмитрия. Когда через четыре дня из Москвы приехала следственная комиссия, то она разбирала уже не только причины смерти царевича, но и обстоятельства гибели государевых людей. Виновных в гибели Дмитрия так и не смогли установить, зато глава следственной комиссии, ловкий и склонный к интригам князь Василий Иванович Шуйский, сумел и дело завершить, и царю Борису Годунову угодить: было объявлено, что-де «царевич сам ножичком покололся, летячи на землю», а случилось то «нерадением Нагих». Впоследствии Василий будет трижды свидетельствовать о происшедших событиях, всякий раз меняя свои показания. После его третьей клятвы современник напишет: «Людие же о сем никако никому же веры не яша, ни святейшему патриарху, ни князю Василию Ивановичу Шуйскому»[88].

А вот жителей Углича, обвиненных в убийстве сына и отца Битяговских, наказали жестоко: иных казнили, иных секли кнутом, некоторым рвали языки и ссылали в Сибирь. Царицу Марию, в наказание за недосмотр своего сына, постригли в монахини под именем Марфа и отправили в дальний монастырь. Подвергли наказанию даже набатный колокол, возвестивший о гибели царевича, — его били кнутом, вырвали язык и отвезли в город Тобольск.

Несмотря на то, что расследование не обнаружило причастности Годунова к смерти царевича, народная молва упорно приписывала ему это убийство и называла грядущие события «возмездием» царю Борису. Как написал современник событий дьяк Иван Тимофеев, «вси тогда онемеша и равно ему попустиша и безгласни бо быша, яко рыбы». Видно, в колокол тот набатный ударили в Угличе, а звон от него пошел по всей России, породив смятение в людских умах и сердцах…

В то время когда Михаил Скопин в чине стольника провозглашал в Москве «здравицы» царю и гостям, у границ России объявился «воскресший» царевич Дмитрий Иванович, предъявивший права на престол. Свое движение по избранным ими дорогам Скопин и самозванец начнут почти одновременно. Их пути пересекутся в высшей точке: один займет вожделенный престол, другой примет присягу и будет ему честно служить; оба уйдут из жизни молодыми. Но финал их краткой жизни будет противоположным: самозванца ожидает позорный конец, Скопин же примет смерть как герой и скончается в зените своей славы.

Кем был на самом деле «царевич Димитрий», историки выясняют до сих пор: одни считают его бывшим монахом — «ростригой» Григорием Отрепьевым; другие высказывают сомнения в том, что самозванец и Отрепьев — одно лицо. Не будем углубляться в проблему выяснения личности самозванца, повторим лишь вслед за исследователем Смуты С. Ф. Платоновым его осторожное высказывание по этому поводу: «Мы не имеем надежды ни распутать, ни даже разрубить этот таинственный гордиев узел, и считаем себя не столь счастливыми, как те писатели, для которых все ясно в истории ложного Дмитрия»[89]. Очевидно другое: появление претендента на престол явно легло на благодатную почву, Смута рождалась во внутренних проблемах государства. «Димитрий я иль нет, — что им за дело? / Но я предлог раздоров и войны», — прозорливо заметил А. С. Пушкин устами своего героя.