Читать онлайн «Очерки социально-политической истории России IX-XX вв. Часть 1». Страница 16

Сам ход преобразований в системе управления московского царства, наступивший после созыва первого Собора не является предметом нашего исследования. Здесь следует отметить, что создание приказной системы, давшей большую эффективность в управлении, и, особенно, военная реформа, позволили провести успешную внешнюю политику. В 1552 году были присоединены территории Казанского ханства, а в 1556 году Астраханского ханства. Сибирский хан Едигей признал вассальную зависимость от Москвы, что косвенно говорило о том, что многие татарские властители смотрели на Московское царство как на часть бывшей Золотой Орды и не чурались вступить с ней в вассальные отношения. Например, мурзы Ногайской орды видели в лице Ивана IV потомка Чингисхана, и сам московский царь в переписке с ними от этого тезиса не отрекался.[39] Христианская религия московских властителей, как и мусульманство татар рассматривались партнёрами в политической игре в лучшем случае как второстепенный фактор.

Все эти успехи московского царства способствовали росту авторитета Ивана IV. К концу 1550 гг. встал вопрос о расширении внешнеполитической активности Москвы. К тому времени в 1553 году в Белое море проникли англичане (Р. Ченслер), в саму Москву зачастили зарубежные послы. В тот период Европа, с одной стороны была очагом религиозных войн между протестантами и католиками, с другой Центральной Европе и Италии угрожала Османская империя. В этих условиях для Московского царства складывалась выгодная внешнеполитическая конфигурация. Чтобы завершить дело уже общенационального значения – уничтожить остатки Золотой Орды в лице всё ещё сильного Крымского ханства, можно было вступить в общеевропейскую коалицию против покровителя Крыма-Османской империи. Такая коалиция уже создавалась в лице Священной Римской империи Германской нации и укрепляющейся в ней Австрии, всё ещё не сломленного венгерского дворянства (полунезависимое княжество Трансильвания), недовольных турецким владычеством румынских княжеств Валахии и Молдовы (в недалёком будущем там будет вести освободительную войну Михай Храбрый в 1593–1601 гг.). и, самое главное, всё ещё сильная в экономическом и в военно-морском плане Венецианская республика. Последняя, кстати, могла дать Москве крупный заём. И как в XIV веке Генуя, поддерживавшая Мамая, не прочь была стать монополистом в Европе по продаже русских мехов. Эту идею – продвижения на юг к чернозёмным землям, отстаивал А. Адашев, лидер Избранной Рады, ставший к тому времени нечто вроде общероссийского канцлера. С точки зрения экономических преференций южного направления русской внешней политики того времени, следует отметить, что Северная Европа во второй половине XVI века ещё не была тем экономически процветающим регионом, каким она стала к концу XVII века. Только в Антверпене появилась первая биржа. Нидерланды стояли накануне длительной (43 года) освободительной войны против Испании. В Англии королева – «девственница» Елизавета только пришла к власти, и ещё не появились на морских просторах легендарные английские королевские «корсары». Во Франции намечались длительные религиозные войны. Северное направление внешней политики было возможным, но не обязательным. Добыча на юге новых чернозёмных земель сулило московскому государству экономические прибыли, а избавление от набивших оскомину постоянных набегов кочевников – политическое и военное спокойствие.

Причерноморский вариант внешнеполитической активности, в нарождавшегося великороссийского государства, не сработал. Причины этого следует искать в субъективном факторе исторического развития страны. Во всех странах роль личности в истории существенна велика. Но в Европе социально организованные массы населения способны, пусть и не всегда, корректировать личное самодурство тех или иных правителей. В России же личность государя или верховного правителя (неважно как он называется) оказывается довлеющим фактором для исторического действия. Обращение к Земскому собору, подбор квалифицированных кадров для управления страной, были необходимы для молодого Ивана IV чтобы возвеличить власть только что принятого царского титула. К тридцати годам от роду возмужавший и набравшийся политического опыта царь стал тяготиться опекой Избранной рады. Прибавились к этому и мнительность после тяжёлой болезни, и поведения при её течении всей московской элиты. После возвращения из Казанского похода в 1553 году царь сильно заболел и был на гране смерти. За ним постоянно ухаживала жена Анастасия и Иван IV потребовал присяги всего своего окружения своему малолетнему наследнику Дмитрию, опекунами которого должны были стать царица Анастасия и её братья бояре Захарьины. Это не понравилось значительному числу боярской аристократии, которые склонялись к присяге двоюродному брату Ивана Владимиру Старицкому. После выздоровления Иван IV промолчал, но запомнил боярскую попытку лишить престола его потомство. Личная, затаенная обида царя накладывалась на традицию принятия решений в государстве. Верховенство государя никем в московском государстве под сомнение не ставилось, но сложившаяся система противовесов в виде Боярской Думы, избранной рады, и несколько расширившегося в ходе новой редакции Судебника 1550 года местного самоуправления, затрудняло возможность перерастания царской власти в деспотию. Но молодого Ивана IV раздражал тот факт, что реформы укрепляли государство, но не саму власть царя. Именно восточно-деспотический вариант самодержавия являлся политическим идеалом для Ивана IV. После присоединения к московскому царству Казани и Астрахани в руки Ивана IV попали огромные богатства в виде плодородных земель, которыми он мог распоряжаться по своему усмотрению. Раздача поместий неизменно усиливала личную власть московского царя, и он всё менее был склонен считаться с позицией своего окружения. Пока реформы укрепляли государство наряду с личной властью царя, советники из Избранной рады были нужны. К тому же, увлекаясь какой-либо идеей Иван IV охотно отдавал вопросы её исполнения другим. Однако, как только кто-то забирал слишком много полномочий, тогда такой человек становился подозрителен для формирующейся личности уже будущего Ивана Грозного.

Во второй половине 1550 гг. царь Иван IV стал явно тяготится присутствием на высших должностях в государстве Алексея Адашева. Внешней причиной разрыва с последним послужило нежелание Адашева переключиться с черноморского направления внешней политики на балтийский. Современные историки отмечают, что Иван IV сменил вектор внешней политики государства не столько из-за спорных для того времени выгод балтийской торговли, сколько из-за злобы на советников Избранной рады, о чём он писал в письме к князю Курбскому, ругая Адашева и Сильвестра.[40] После анекдотичного инцидента в 1558 году, когда пьяные русские ратники подрались с не менее пьяными немецкими ландскнехтами на берегу реки Наровы и в пьяном угаре русские сходу взяли крепость Нарва, Иван IV начал Ливонскую войну (1558–1583 гг.).

Сам ход военных действий в этой войне достаточно хорошо известен историкам. Начало войны несколько несоответствовало традиционной для России неготовности к военным действиям: русские за несколько лет захватили большую часть владений Ливонского ордена и часть земель вмешавшегося в войну Великого княжества Литовского. Быстрые успехи вскружили голову Ивану IV. Однако в 1564 году противники, перегруппировав силы и наняв в Германии имевших большой боевой опыт ландскнехтов, нанесли московским войскам большие поражения. По сложившейся российской традиции в поражениях виноват кто угодно, только не высший правитель страны. В 1565 году в стране началась «опричнина», то есть политика массовых репрессий по отношению к гражданам своей страны. Иван IV объявил бояр виновниками военных поражений и решил сам провести свою реформу государственного управления, выразившуюся в том, что царь разделил страну на «земщину и опричнину». Социальных причин для проведения подобных реформ не прослеживалось. Хотя большая часть историков государственного и марксистского направлений и придерживается идеи о том, что опричнина является необходимым мероприятиям в борьбе с против княжеско-боярской оппозиции (при этом признавая её излишне жестоким), другие историки придерживаются иного мнения. Так, историк – монархист Н. М. Карамзин считал, что опричнине не следует приписывать особых государственных целей, видит в ней проявление личных качеств грозного царя. Писатель А. К. Толстой считал опричнину уравнительной революцией.[41] Сам Иван IV считал себя персонально наместником бога на земле, о чём упоминал в письмах князю Курбскому и своё божественное проявление по отношению к подданным определял следующими словами: «…Жаловать своих холопов мы вольны и казнить их вольны же».[42] Именно казни своих мнимых или действительных противников определили облик царя, прозванного в народе Грозным. Впрочем, в те времена все властители казнили в той или иной степени несогласных подданных. Но существовала христианская мораль и просто обычаи казней. Болезненно-ненормальное состояние царя, который своих оппонентов жарил на огромных сковородках, зашивал в медвежьи шкуры, травил собаками и медведями, заставлял сыновей убивать отцов и наоборот – всё это заслонило в общественном сознании первый период правления Ивана IV, оставив в историческом сознании русского народа первые ростки недоверия к власти вообще, столь мощно проявляемые вплоть до современности в общественном социальном сознании. Особенно явно эти процессы проявились в зимнем походе опричнины на Новгород в 1569–1570 гг. Автор этих строк не будет описывать все виды казней, совершаемых опричниками, достаточно вспомнить народную легенду о том, что голубь на шпиле собора Св. Софии обледенел от ужаса лицезрения их. Здесь интересен мотив проведения репрессий: жители Новгорода сохраняли известную самостоятельность в социальном мышлении, судили сами о происходящем. Их за это «исправили». Именно с этого периода можно сказать о начале длительной социальной войны российской власти (в любых идеологических одеждах) против своего народа, как носителя какой-либо иной социальной субъектности, кроме холопьей. Впрочем, подобный вид отношения к своим подданным и способ ничем не ограниченного самодержавного правления уже в те времена получил своеобразное идеологическое обрамление. Ещё в конце 1540 гг. беглый шляхтич из Литвы, послуживший в турецких янычарах Иван Пересветов подал Ивану IV две челобитные, в которых изложил программу государственных «реформ» в самодержавном духе. Идеалом «реформатора» Пересветова служит военно-служилая монархия типа Османской империи. Главным препятствием на пути к такому идеалу государства служат, по мнению автора проекта «реформ», разного рода богатые и ленивые вельможи, не желающие «служить». Набирать же «служек» надо из рабов-холопов. Перспектива быть холопом государя для Ивана Пересветова весьма заманчива. Ибо власть царя, по его мнению, абсолютна, по своему желанию он и приближает советников и казнит их. Модель деспотического государства почти готова. Ничем не ограниченный монарх, опирающийся на служилое дворянство против как вельмож, так и против непонятных автору проекта зачатков народного представительства – вот становой хребет нарождающейся тоталитарной структуры. Для начала осуществления этого процесса И. Пересветов предлагает создать из холопов – прислужников «царёв полк», что Иван Грозный и сделал, сформировав опричнину. Любопытен, в этом контексте, и способ набора кадров, данный Ивану Грозному советом монахов монастыря Вассиана Топоркова: «Не держи при себе ни одного советника, который был бы умнее тебя».[43]