Читать онлайн «Москва, Токио, Лондон - Двадцать лет германской внешней политики». Страница 59

Мое пребывание в Германии завершилось двумя знаменательными событиями, которые надолго остались у меня в памяти: Олимпийскими играми в Берлине и партийным слетом в Нюрнберге. Оба представления были подробно описаны в свое время, так что мне нет нужды входить в детали. Но чувствую, что должен сказать несколько слов о съезде.

Собравшимися в Нюрнберге массами двигала глубокая вера всего народа, готового принести жертвы ради лучшего будущего, будущего, которое, возможно, совсем рядом, несмотря на недостатки, нехватки и ошибки, и которое смутно предвиделось ими вопреки всем нелепостям режима, страстно желавшего скрыть свои конечные цели. Когда мы обращаемся к этому периоду, закончившемуся разгромом и бедой, кровопролитием и жестокостями, то именно этот растраченный зря энтузиазм огромных масс честнейших людей, обманутых бандой безрассудных революционеров, возможно, и составляет самую трагическую сторону германской трагедии.

Театрализованное представление в Нюрнберге произвело на меня глубочайшее впечатление. Сорок тысяч парней сначала торжественно вели диалог между массовым хором и его лидерами, а затем, без каких-либо приказов вслух, молча и с минутной точностью сделали несколько упражнений со своими пиками, так что на долю секунды блестящие лезвия их сверкнули на солнце. Мне показалось это самим воплощением массовой дисциплины.

Эффектным также был и ночной слет некоторых партийных организаций. Лучи суперпрожекторов сходились в виде огромного купола высотой несколько тысяч футов, в то время как парни и девушки из Гитлерюгенда своими песнями и танцами оживляли сцену.

Самым важным политическим событием по случаю съезда стала, конечно, знаменитая речь Гитлера, в которой он наметил курс политического развития Германии на предстоящие годы. В обоих случаях, когда я посещал нюрнбергский съезд, Гитлер неизменно оправдывал ожидания внешнего мира, давая ему пищу для ума в форме какого-нибудь нового тяжеловесного лозунга. В 1938 году это был лозунг против Чехословакии, в 1936 - ужасающе сильная обличительная речь против большевизма. Весь этот антураж партийных собраний с их знаменосцами и показными эффектами и упражнениями со свастикой несколько поистрепался в последние годы режима. Но, видя эту сцену впервые, нельзя было не поразиться.

Не мог я удержаться и от того, чтобы почувствовать себя зачарованным фейерверком ораторского мастерства Гитлера. Я чувствовал, что нахожусь под куда большим впечатлением, чем после встречи с ним лично. Что до программы, которую он изложил, то в ней не было ничего потрясающего, поскольку германо-советские отношения уже были достаточно плохими, так что дальнейшее их ухудшение не могло изменить существующую картину. Никто не верил в возможность войны, хотя для многих западных политиков мысль, что "динамизм" национал-социализма следует направить на Восток, была довольно привлекательной, и некоторые из моих коллег в Токио, которые и сами были антибольшевиками, искренне ее одобряли.

После речи Гитлера германские послы и посланники, присутствовавшие в Нюрнберге, собрались, чтобы выразить свое искреннее сочувствие своему коллеге в Москве графу Шуленбургу (казненному после 20 июля 1944 года) в связи с тяжелой задачей и ужасными неприятностями, ожидавшими его в русской столице. Я был единственным исключением в их хоре, поздравив Шуленбурга с тем, что теперь ему больше не будут надоедать просьбами из Берлина, никто не станет ожидать, что он будет настаивать на наших требованиях, и теперь у него будет возможность жить так, как ему заблагорассудится. И так оно и вышло. Шуленбург, дружелюбный, добродушный дворянин, который пользовался уважением со стороны советского правительства, имел беспрепятственную возможность путешествовать по всем районам европейской части России, собирая иконы и ковры и купаясь в приятной атмосфере прогерманских симпатий и сочувствия.

После смерти Бюлова наша дипломатическая служба пережила еще одну тяжелую утрату - безвременно скончался наш посол при Сент-Джеймском дворе герр фон Хойх, один из самых способных сотрудников внешнеполитической службы. В отношении преемственности фаворитом был Риббентроп, тогда как Хассель и я упоминались с большими оговорками. И когда послом был назначен Риббентроп, все были уверены, что он наконец достиг конечной цели своих амбиций. И лишь спустя несколько лет после окончания Второй мировой войны стало известно, что он был в бешенстве от этого назначения, поскольку боролся за пост министра иностранных дел и был вполне уверен, что именно он заменит Нейрата.

Я никогда не смог бы предсказать такого мрачного провала его лондонской миссии, каковой в конечном итоге последовал. Его назначение с удовлетворением было воспринято в Лондоне. "Таймс" опубликовала ряд статей под заголовками: "Желанный гость". В конце концов, Риббентроп обладал одним из самых важных для посла качеств - был вхож к главе государства и исполнительной власти. Кроме того, Риббентроп был проанглийски настроен, правда, лишь до степени, ограниченной снобизмом, и, по крайней мере я так думаю, он был достаточно умен, чтобы приспособиться к требованиям своего нового положения.

Гитлер больше всего желал дружбы с Великобританией. И тем не менее, несмотря на все эти благоприятные признаки, Риббентроп провалился с самого начала, когда, едва сойдя с трапа самолета в Лондоне, дал интервью прессе, в котором предостерег Великобританию в отношении ее политики, направленной на установление дружественных отношений с Советским Союзом.

Я был рад вернуться в Токио. Мне нравился Дальний Восток. Мне нравилась моя независимость, и я чувствовал уверенность, что здоровье мое явно поправилось. 9 октября в Генуе мы сели на борт "Gneisenau" - самого комфортабельного германского лайнера и от души насладились путешествием, в ходе которого посетили с короткими визитами самые красивые места в мире: Цейлон, датскую Ост-Индию и Манилу. В Шанхае мы провели два дня в гостеприимном доме нашего генерального консула герра Крибеля. Бывший офицер, тяжело переживший унижение мирных переговоров в Спа, в которых он принимал участие, он одним из первых вступил в нацистскую партию. Полный энтузиазма в отношении нового евангелия, честный и прямой, он вскоре пал жертвой интриги, задуманной окружавшей Гитлера кликой, и позднее был назначен шефом личного отдела МИДа, не приобретя при этом какого-либо влияния во внутрипартийном кругу.

Шанхай в то время медленно оправлялся от ран, нанесенных ему японскими бомбардировками 1932 года. Китайский мэр, которого мы посетили вместе с Кригелем, был, конечно же, генералом, как и большинство влиятельных людей в Китае. Он продемонстрировал огромный энтузиазм, рассказывая нам о планах строительства нового делового центра в Шанхае.

Мы также посетили открытие роскошного ночного клуба, принадлежавшего германскому эмигранту. Глядя на китайских леди, танцующих с сомнительными европейскими типами, я был вновь поражен нездоровой атмосферой, царившей в этой восточно-азиатской столице, в которой пороки Азии перемешались с пороками Европы.

9 ноября мы прибыли в Кобе.

Мой второй срок в Японии

На следующий день после прибытия в Токио мы посетили обычную вечеринку в саду хризантем, на которую император пригласил дипломатический корпус и многих известных японцев. Обе императорские вечеринки - в саду хризантем и во время цветения сакуры - были очаровательными развлечениями, хотя один циник как-то заметил, что на вечеринке было "больше дипломатов, чем хризантем". Когда я направился к машине, чтобы ехать домой, мне вдруг стало трудно дышать, и я понял, что моя астма возвращается. Попытки избавиться от нее в Германии оказались тщетными.

Я поспешил в Кобе, чтобы полечиться у знаменитого немецкого врача, но через несколько дней слег с еще более мучительной болью, чем обычно.

На протяжении последующих месяцев я неделями не мог покидать своей комнаты, лишь несколько раз позволив себе медленные прогулки в саду. Моя жена преданно ухаживала за мной, выполняя в то же время представительские обязанности. Два замечательных и очень симпатичных японских врача профессор Ина-да и доктор Икеда - делали все, чтобы облегчить мои страдания.

Таким образом, самое важное событие за все время моего пребывания в Японии в качестве посла - заключение Антикоминтерновского пакта - прошло без моего участия. Воздействие этого пакта на мировое общественное мнение было поразительным. Существовали влиятельные политические круги, противостоявшие столь безоговорочной декларации в пользу тоталитаризма. "Люди за троном" Генро, принц Сайондзи, граф Макино, граф Мацудаиро, министр императорского двора и большинство промышленников хранили молчание. Милитаристы и националисты - вот кто отныне доминировал на политической сцене. Широкие массы испытывали облегчение, избавившихся от изоляции, которая тяжелым бременем давила на них, и были захвачены волной искренней симпатии и энтузиазма по отношению к Германии. Депутации, назначенные на массовых митингах, визиты и подарки от патриотов добавляли работы персоналу посольства. Политические перспективы представлялись еще более смутными, чем раньше, а о том, что экономические отношения процветали на здоровой треугольной основе (Германия - Япония - Маньчжоу-го), уже упоминалось. Говоря коротко, это было идеальное время для работы германского посла.