Читать онлайн «Несостоявшаяся ось: Берлин-Москва-Токио». Страница 23

В отличие от них прагматик Гото – к тому же никак не связанный с военными кругами – мыслил не идеологическими, а экономическими и. в перспективе, геополитическими категориями. Пренебрегая как настоящий геополитик идеологемами и продолжая свою дореволюционную политику, он стремился как можно сильнее привязать Россию, пусть даже большевистскую, и Японию друг к другу для совместного противостояния англо-американской экспансии. Однако он и его московские собеседники говорили на разных языках не только «в лингвистическом смысле».

Выход Гото на новый уровень контактов с советскими дипломатами и государственными деятелями произошел в 1927 г., когда к власти снова пришла партия Сэйюкай. Новое правительство сформировал генерал Танака, который в течение всего времени пребывания на этом посту (апрель 1927-июль 1929 гг.) совмещал его с постом министра иностранных дел. Вице-министр Дэбути достался ему «в наследство» от Сидэхара и полностью разделял атлантистские взгляды своего прежнего начальника, поэтому в 1928 г. Танака отправил его послом в США. Его преемник Есида, ставший позднее одним из лидеров атлантистов, в то время полностью разделял взгляды Танака. Третьей ключевой фигурой в выработке внешней политики стал парламентский вице-министр иностранных дел Мори Каку (однофамилец секретаря Гото), долгие годы представлявший в Китае интересы японских концернов, а затем бывший генеральным секретарем Сэйюкай.[113]

Премьер Танака не был номинальным главой министерства, активно проводя собственную внешнюю политику, которую сам называл «позитивной» и «активной», а его противники – «экспансионистской» и «агрессивной», в противоположность Сидэхара и его «дипломатии иены». Можно воспользоваться определением историка Д. Доуэра: «Сидэхара и его дипломатия воплощали западные, рациональные, универсалистские, буржуазно-либеральные ценности в противоположность Танака, в котором персонифицировались традиционные, иррациональные, партикуляристские и феодальные воззрения».[114] Сам автор признает, что это противопоставление несколько утрировано (он называет его «манихейским»), но в целом оно верно отражает картину. Просто надо учитывать, что оба взгляда были ориентированы на экспансию, хотя Сидэхара и его апологеты после войны всячески старались это затушевать.

Несмотря на репутацию «милитариста» и «экспансиониста» [Напомню, что так называемый «меморандум Танака», на который некоторые авторы до сих пор ссылаются как на подлинный документ, является, как убедительно доказали историки, такой же фальшивкой, как «Завещание Петра Великого» или «Протоколы сионских мудрецов».], Танака был сторонником расширения торгово-экономических отношений с СССР и налаживания политического взаимопонимания с ним, что бы ни утверждали задним числом авторы, находившиеся в плену конфронтационных идеологем. Корни этого П.Э. Подал ко видит в биографии генерала, «чья служебная карьера в молодости частично протекала в России, где он служил в Новочеркасском полку командиром роты, а затем батальона (1897-1902), и который, наряду с приобретенным там блестящим знанием русского языка, проникся к этой стране определенной симпатией». Вскоре после русско-японской войны Танака поддерживал дружеские отношения с русским военным агентом (военным атташе) в Токио полковником В.К. Самойловым, «предоставляя тому различные секретные сведения о работе японских военных комиссий, тексты лекций о войне для японских офицеров… Невероятно, но факт: будущий премьер некогда оказывал услуги русской разведке!».[115] Разумеется, ни о какой «измене родине» речь не шла: Танака видел в царской России потенциального союзника против расширявшейся англо-американской экспансии и по мере сил содействовал сотрудничеству двух армий, может быть, иногда выходя за пределы своей компетенции. Это привело его в лагерь сторонников сначала интервенции (до того, во время первой мировой войны, он был на некоторое время прикомандирован к японской военной миссии в России), потом – налаживания отношений с СССР. Лучшего помощника, чем Гото, ему было не сыскать. В правительство последний не вошел – возможно, из-за возраста и болезней (ему исполнилось 70 лет и в 1926-1927 гг. он перенес два кровоизлияния в мозг) – но охотно согласился содействовать премьеру в диалоге с Советской Россией. Личные контакты Танака с полпредами B.C. Довгалевским и А.А. Трояновским отличались взаимной откровенностью и доброжелательностью, что видно из советских дипломатических документов, в которых о «буржуазных» деятелях было принято писать только критически.

Характерный пример – беседа Танака и Трояновского, состоявшаяся 8 марта 1928 г. в полпредстве «за блинами».[116] Премьер пришел в сопровождении одного лишь переводчика, «запросто, пешком, дабы слишком частыми разговорами не вызывать ревность со стороны послов других государств и не создавать почву для излишних разговоров». Кажется, никто больше из японских премьеров так «запросто» в советское посольство не ходил… Премьер заявил, что пришел для «неофициального, совершенно частного и совершенно откровенного разговора… не как дипломат с дипломатом». Танака вообще любил подчеркивать, что он не дипломат и как «старый солдат» говорит правду в глаза (потом этот же прием часто использовал небезызвестный Мацуока). Трояновский охотно подыграл генералу и просил его «не обижаться, если действительно кое-что из сказанного мною будет ему не совсем приятно». После обмена любезностями пошел деловой разговор о накопившихся проблемах. Блины с икрой (наверно, на столе стояла и водка в запотевшем графине) способствовали беседе, продолжавшейся несколько часов, тем более что Трояновский был не просто блестящим дипломатом, но и известным «шармером». Возможно, полпред, бывший офицер, напоминал Танака тех русских, с которыми он сиживал в офицерском собрании Новочеркасского полка. Но даже если все это фантазии, то официальная запись беседы, отправленная Трояновским в Москву, свидетельствует, что диалог был возможен. Пожалуй, именно Танака, почти не подверженный влиянию атлантистов, был подходящей фигурой для развития отношений с «красной Россией».

Еще одним союзником Гото и Танака в деле налаживания экономического сотрудничества с СССР был Кухара Фусаносукэ, промышленник с политическими амбициями, связанный с партией Сэйюкай. Танака думал назначить его министром иностранных дел в свой кабинет, но столкнулся с противодействием как политических, так и деловых кругов, ориентировавшихся на «старые» концерны типа «Мицуи» или «Мицубиси», в то время как Кухара представлял «новые» концерны. От задуманного пришлось отказаться, но осенью 1927 г. премьер направил Кухара со специальной миссией в Москву и Берлин. «Премьер Танака просил советского полпреда рекомендовать Кухара в СССР руководящим лицам и устроить ему хороший прием. Кухара был личным другом премьера, который возвел его в звание чрезвычайного комиссара по экономическим вопросам в благодарность за финансовую помощь, оказанную Кухара партии Сэйюкай во время избирательной кампании… Перед отъездом миссия была принята императором, что было одновременно и знаком высшей милости, и признанием большого значения миссии… Состав миссии, ее близость к главе правительства, ее маршрут – все это привлекло внимание не только японской, но и ведущей международной прессы».[117]

Особого внимания заслуживает комментарий влиятельной газеты «Кокумин» от 29 октября, которая видела в миссиях Кухара и Гото зондаж возможного союза с Москвой и Берлином. Призрак тройственного альянса евразийских держав начал бродить по страницам европейских и американских газет, хотя переговоры Кухара, прибывшего в Москву 7 ноября, в десятую годовщину Октябрьской революции, с советскими руководителями, включая Сталина и Микояна, конкретных результатов не дали. Кухара и позже, в том числе после войны, не прекращал усилий к развитию японо-советских отношений. По окончании американской оккупации он смог вернуться к политической деятельности (после войны его арестовывали как «военного преступника») и, несмотря на возраст, возглавил Народный совет по восстановлению японо-советских и японо-китайских дипломатических отношений. В 1954 г. восьмидесятипятилетний Кухара даже планировал съездить в СССР. Поездка не состоялась, но в августе 1961 г. ему довелось снова встретиться с Микояном, приехавшим в Токио с официальным визитом.[118]

Необходимость японо-советских контактов на высшем уровне становилась все более очевидной. Советские руководители тогда почти не выезжали за пределы страны; по многим причинам не мог оставить Токио и Танака. «Пробным шаром» стала миссия Кухара. Затем выбор пал на Гото, тем более что премьер тоже проявил инициативу, стремясь завершить затянувшиеся переговоры по выработке новой рыболовной концессии. «Правительство Танака, зная популярность Гото в Японии, а также его взгляды на советско-японские отношения, хотело, чтобы Гото поехал в СССР в сопровождении крупного японского капиталиста Кухара. Кухара брался финансировать поездку, поскольку сам Гото – человек небогатый и покрытие расходов, связанных с посещением СССР, представляло для него известную трудность. Гото, однако, отказался. Танака предложил отправить его в качестве чрезвычайного посла, связав этим руки Гото, а возможные политические результаты его миссии записать в актив правительства. Однако Гото не пошел и на это, предпочитая выступать в роли частного лица. Результаты своей поездки он рассчитывал использовать в личных целях. Гото по-прежнему хотел играть первые роли в политической жизни страны».[119] Сомнения вызывает только последнее утверждение: Гото был болен и понимал ограниченность своих физических возможностей, тем более что друзья отговаривали его от долгого и трудного путешествия. Скорее, он хотел увенчать свою карьеру «лебединой песней», достижением взаимопонимания с «трудными» советскими руководителями хотя бы по одной из основных проблем двусторонних отношений.