Читать онлайн «Русские анархисты. 1905-1917». Страница 52

Те «советские анархисты», которые во времена нэпа еще сохраняли свои правительственные посты, испытывали все более глубокое разочарование политикой нового режима. Даниил Новомирский, коммунист с 1919 года, пришел к выводу, что нэп был непростительным отступлением от целей революции. Он вернул свой партийный билет и нашел спасение в мире науки, став одним из авторов Большой советской энциклопедии. Герман Сандомирский, хотя он в первые годы нэпа оставался в Министерстве иностранных дел, тоже обратился к научным исследованиям, издав собрание документов о Женевской конференции 1922 года и написав объемистое исследование об итальянском фашизме. Затем он стал все больше и больше времени посвящать Музею Кропоткина. Хотя в 1929 году ГПУ и обошло своим вниманием, все эти бывшие анархисты оставались на заметке.

Новомирского и его жену взяли во время великой чистки. И оба исчезли в темном мрачном мире сибирских концентрационных лагерей. Сандомирекий и Билл Шатов, несмотря на их преданную службу правительству, тоже оказались в Сибири; где их, по всей видимости, и расстреляли.

Лидер синдикалистов Ефим Ярчук, покинувший Россию в 1922 году, пережил смену взглядов и попросил разрешения вернуться. С помощью Бухарина он получил его в 1925 году и вступил в коммунистическую партию. И Ярчук, и Петр Аршинов, который прошел тем же путем пять лет спустя, бесследно исчезли во время чисток.

Арон Барон после восемнадцати лет тюрем и ссылок неожиданно получил свободу в 1938 году, но, обосновавшись в Харькове, был вновь арестован, и с тех пор о нем больше никто ничего не слышал. И наконец, Иуда Рошин, которого серьезно обеспокоил приход Сталина к власти, избегнул его карающей руки, успев умереть естественной смертью как раз перед началом чисток.

Бесконечная цепь арестов и ссылок лишила Музей Кропоткина и тех еще остававшихся работников, которые заботились о его сохранении. Вскоре после смерти вдовы Кропоткина, в 1938 году, музей был закрыт.

А тем временем и в эмиграции движение шло к своей кончине. Анархистские еженедельные издания превращались в ежемесячники, те, в свою очередь, – в ежеквартальные издания. Теперь их страницы часто заполнялись статьями, которые много десятилетий назад писали Бакунин, Кропоткин и Малатеста. Состарившиеся анархисты продолжали отмечать день рождения Бакунина и Парижскую коммуну 1871 года. Они скорбели по мученикам Чикаго, поминали день смерти Кропоткина и казнь Сакко и Ванцетги. Они сурово осуждали Сталина и его кровавые деяния. Они отвергали Гитлера и фашистов, но свое участие в Народном фронте вместе с коммунистами и социалистами считали «абсолютно невозможным». Короткое время анархисты с ликованием играли драматическую роль в гражданской войне в Испании, надеясь, что их порыв даст анархизму новый стимул к жизни. Но поражение левых в Испании прозвучало для движения похоронным звоном. От него не осталось ничего, кроме отчаяния.

Оставшиеся в живых видели, как один за другим сходят в могилы их старые друзья. Мария Голдсмит-Корн, которая осталась в Париже, когда ее старые товарищи в 1917 году возвращались в Россию, пятнадцать лет спустя приняла яд, не в силах справиться с депрессией, вызванной кончиной матери.

«Старая гвардия уходит, – печально констатировал Александр Беркман в 1935 году, – и нет почти никого из молодого поколения, готовых занять их место или, по крайней мере, делать ту работу, которая должна быть сделана, если мир хотя бы надеется увидеть лучшие дни».

В следующем году Беркман застрелился в Ницце. Четыре года спустя во время лекционного турне у Эммы Голдман случился апоплексический удар, и она умерла в Торонто. Ее тело было доставлено в Чикаго и похоронено на кладбище Валдхейма, рядом с надгробием мучеников Хаймаркет-сквер.

Волин, Шапиро и Максимов пережили войну. Они скорбели о смерти своих товарищей в России и на Западе. В сентябре 1945 года Волин скончался от туберкулеза в Париже. Его тело было кремировано, а прах развеян на кладбище Пер-Лашез, недалеко от могилы Нестора Махно, которого десятилетием раньше подкосила та же болезнь. Саня Шапиро, несколько лет издававший в Париже анархистский журнал Le Voix de Peuple, эмигрировал в Нью-Йорк, где в 1946 году скончался от инфаркта.

«Лучшие мозги движения уходят один за другим, – написала Молли Флешин после смерти Шапиро, – и хотя я далеко не пессимистка, меня все же не покидает чувство, что умирает и само движение…»

Григорий Максимов оставил Берлин ради Парижа в 1924 году, а в следующем году перебрался в Соединенные Штаты. Он обосновался в Чикаго, где днем работал обойщиком, а вечера проводил за редактированием «Голоса труженика», русскоязычного издания организации IWW («Индустриальные рабочие мира»), которое выходило в свет до 1927 года. Когда Петр Аршинов перебрался в Советский Союз, Максимов взял на себя издание и «Дела труда», из-за чего редакция переехала из Парижа в Чикаго. С его помощью «Дело труда» быстро стало самым влиятельным журналом русской эмиграции, просиндикалистским по своим основным взглядам, но открытым для публикаций анархистов всех мастей. В этом он следовал традиции, заложенной парижским «Буревестником» и нью-йоркским «Голосом труда» между революциями 1905 и 1917 годов.

Максимов сделал новую попытку примирить анархо-коммунистов с анархо-синдикалистами. Скорее всего, его сильно беспокоило, что причина горячих споров лежит не столько в разности доктрин, сколько в разнице темпераментов и личностей. Его собственное «социальное кредо», которое он опубликовал в 1933 году, было сплавом двух традиций. Оно близко напоминало просиндикалистскую разновидность анархо-коммунизма, который защищал Кропоткин и его школа. В представлении Максимова о хорошем обществе сельскохозяйственные кооперативы служили переходной формой во время постепенной эволюции к коммунизму (Максимов решительно осуждал те жестокие методы, которые использовал Сталин в ходе коллективизации), когда управление промышленностью перейдет к рабочим комитетам и трудовым федерациям.

И в конечном итоге рабочим останется только радоваться четырех- или пятичасовому рабочему дню и четырехдневной рабочей неделе. Обеспечение продуктами и промышленными товарами будет возложено на домовые и потребительские комитеты. Место судов займут добровольные третейские комиссии; тюрьмы уничтожат, и их функции будут возложены на школы, больницы и организации общественного благополучия. Профессиональные армии будут распущены, а защитой будет заниматься народная милиция.

С точки зрения Максимова, Интернационал анархо-синдикализма представляет собой великолепный организационный инструмент для достижения этих целей, потому что он, в отличие от Коминтерна, искренне верил в лозунг «Освобождение рабочего класса есть дело самих рабочих». Централизация власти, писал он, неумолимо приводит – как это и случилось в Советской России – «к бюрократизации всего промышленного аппарата, появлению класса чиновников… к удушению независимых действий рабочих и к экономическому кризису».

Максимов оставался редактором «Дела труда», когда в 1940 году это издание слилось с периодикой анархистов Детройта «Пробуждение». Хотя Максимов был предельно занят своими редакторскими обязанностями, он все же нашел время написать и опубликовать работу с резким осуждением террора в России под названием «Гильотина за работой», а также работать над собранием трудов Бакунина – пока в 1950 году у него не сдало сердце. Его издание Бакунина вышло в свет три года спустя.

Из основных фигур русского анархистского движения теперь оставался только Абба Гордин. Эмигрировав в Соединенные Штаты в 1924 году, он продолжал выдавать, казалось бы, бесконечный поток книг, эссе и поэм на нескольких языках. Он стал соредактором Freie Arbeiter Stimme, анархистского журнала на идиш в Нью-Йорке, и выпускал свое собственное периодическое издание Clarion, наполненное многословными нападками на пороки современного общества.

В начале 30-х годов Гордин пришел к выводу, что подлинной движущей силой современной истории надо считать национализм, а не классовые конфликты. Класс, писал он, – это «ложная искусственная суперструктура, воздвигнутая на шатком основании рода занятий, в то время как корни понятия нации уходят глубоко в биологию, к которой имеют отношения расовые элементы, и в психологию, в ее конкретные формы национального языка». Вернувшись к своему национальному наследству, Гордин основал Еврейское этническое общество, у которого были немногие, но преданные последователи.

В 1940 году Гордин опубликовал многословную, но интересную критику Маркса, над которой работал более двух десятилетий. Марксистская доктрина, писал он, возвращает к исходным положениям его Манифеста пананархизма 1918 года. Она была «гибридом, рожденным от квазирелигии и псевдонауки». Законы, которые, как считал Маркс, имеют научную ценность, являются не чем иным, как бесстыдным «насилием над историей»; более того, узколобая ограниченная марксовская доктрина классовой борьбы между рабочими и хозяевами не учитывает раскол, который существует также между рабочими и управляющими.