Читать онлайн «Антироссийские исторические мифы». Страница 23

пели, отправляясь на фронт, сибирские стрелковые части.

В значительной степени песенный репертуар периода Первой мировой войны оказался востребован и в модифицированном виде использован уже во время Великой Отечественной.

О настроениях масс в 1914 г. свидетельствовал видный военный теоретик Н. Н. Головин: «Все, кто был свидетелем войны России с Японией, не может не быть пораженным огромным различием в народных настроениях в 1904 г. и в 1914 г. Первым стимулом, толкавшим все слои населения России на бранный подвиг, являлось осознание, что Германия сама напала на нас. Миролюбивый тон русского правительства по отношению к немцам был широко известен, и поэтому нигде не могло зародиться сомнений, подобных тем, какие имели место в Японской войне. Угроза Германии разбудила в народе социальный инстинкт самосохранения. Другим стимулом борьбы, оказавшимся понятным нашему простолюдину, явилось то, что эта борьба началась из необходимости защищать право на существование единокровного и единоверного сербского народа. Это чувство отнюдь не представляло собой того „панславинизма“, о котором любил упоминать Кайзер Вильгельм, толкая австрийцев на окончательное поглощение сербов. Это было сочувствие к обиженному младшему брату. Веками воспитывалось это чувство в русском народе, который за освобождение славян вел длинный ряд войн с турками. Рассказы рядовых участников в различных походах этой вековой борьбы передавались из поколения в поколение и служили одной из любимых тем для собеседования деревенских политиков. Они приучили к чувству своего рода национального рыцарства. Это чувство защитника обиженных славянских народов нашло свое выражение в слове „братушка“, которым наши солдаты окрестили во время освободительных войн болгар и сербов и которое так и перешло в народ. Теперь вместо турок немцы грозили уничтожением сербов – и те же немцы напали на нас. Связь обоих этих актов была совершенно ясна здравому смыслу нашего народа»[107].

Однако правительство Николая II не нашло должной политической линии для поддержки патриотических чувств общества. Произошедшее было единение царя и народа дало сбой. Идеологическое содержание войны оказалось затемнено. Цели ее становились неясными. Мировоззренчески непонятен был союз с западными «либеральными супостатами» – Францией и Англией. Получила развитие тема измены властей. Появившиеся антивоенные настроения стали таким образом результатом не отсутствия готовности у народа решать имперские задачи России, а следствием отторжения десакрализованного, идеологически невнятного режима.

Как известно, апогей экономической и геополитической мощи России пришелся на советский период ее истории. Именно на этом этапе была осуществлена масштабная модернизация страны. Страна, по словам У. Черчилля, осуществила прорыв «от сохи до ядерного оружия». Поэтому неудивительно, что со стороны геополитических противников предпринимались неоднократные попытки негативизации советского эксперимента.

Это происходило с самих истоков советского проекта. Одним из базовых мифов в этом отношении стал миф о большевистской узурпации власти. Большевики предстают в этой интерпретации как сектантская группировка, навязавшая свою волю всему остальному народу. Власть их поэтому была якобы абсолютно нелегитимна.

Но на самом деле легитимность власти была утрачена в России не в октябре, а еще в феврале 1917 г. В событиях же Февральской революции большевики значимого участия не принимали. Временное правительство также не имело правовых оснований позиционироваться в качестве легитимной в масштабах государства властной структуры. Высочайшим указом от 25 февраля 1917 г. деятельность Государственной Думы была приостановлена – и только тогда на частном совещании ряда думских фракций по предложению кадета П. Н. Милюкова был учрежден Временный комитет членов Государственной Думы для восстановления порядка и для сношения с лицами и учреждениями – будущее Временное правительство. Выступать от лица всей Думы, в которой преобладало монархическое крыло, данная структура не имела никакого права. Частное совещание либеральной и социал-демократической фракций было проведено без наличия кворума и соблюдения должных процедур. Дальнейшие изменения (и весьма значительные) в составе Временного правительства принимались кулуарно, без каких-либо демократических выборов. Максимум «демократичности» был проявлен при формировании первого коалиционного правительства, решение о котором было принято на закрытых переговорах представителей правительства и Исполкома Петроградского Совета. Временное правительство оправдывало свою легитимность предстоящим созывом Учредительного собрания, которое должно было принять основополагающие решения о принципах устройства новой российской государственности. Но 1 сентября 1917 г. Россия была провозглашена республикой. Принципиальное решение о форме правления было принято без созыва Учредительного собрания.

Большевики в гораздо большей степени, чем, например, либералы, имели основания выступать в качестве легитимной российской власти. Они не были узурпаторами, действующими вразрез с интересами народа. За большевиками стояла значительная поддержка масс. Об этом наглядно свидетельствует статистика выборов в Учредительное собрание. Большевики со значительным перевесом лидировали в крупных городах и в солдатских гарнизонах. Большевистским электоратом были рабочие и солдаты. Крестьяне поддерживали преимущественно эсеров. Но ведь левые эсеры действовали в октябре 1917 г. в коалиции с большевиками. Так что ленинское правительство поддерживалось очевидным большинством российского населения.

Одним из способов дискредитации советского проекта является сведение его начала к «успешной» акции немецких спецслужб. Так это в частности происходит в связи с раскручиванием темы шпионажа В. И. Ленина в пользу Германии. Основное объяснение Октябрьской революции ограничивается заговором германского генштаба. Ни экономические, ни социальные противоречия, приведшие к падению февралистского режима, не рассматриваются как решающие. Ленин – немецкий шпион, соответственно, истоки советского проекта – не великий идеологический замысел и историческая неизбежность, а просто шпионская интрига. Брестский мир предстает в этой схеме выполнением В. И. Лениным обязательств перед своими германскими «хозяевами».

Тема ленинского шпионажа, при всей претензии на сенсационность, не является открытием современных историков. Такое обвинение пыталось выдвигать еще Временное правительство. Но народ всерьез это не воспринял и поддержал большевиков. Контекст появления обвинения был связан с обострением борьбы за власть. По приезду в Россию В. И. Ленин провозгласил курс на новую революцию. К лету 1917 г. стала очевидной серьезность претензий большевиков. И вот тогда как ответ на большевистский июльский путч началась подготовка Временным правительством политического процесса над большевиками. Составленные следователем П. Александровым двадцать два тома уголовного дела по сей день не опубликованы. Часть материалов расследования была передана члену плехановской группы «Единение», бывшему большевику Г. А. Алексинскому, опубликовавшему их совместно с Л. М. Добронравовым в еженедельнике «Без лишних слов» от 11 июля 1917 г.

Легенда сводится к следующему. Прапорщик Ермоленко Дмитрий Степанович, служивший с 1904 г. в контрразведке, в начале Первой мировой войны попал в плен и был завербован немцами. В апреле 1917 г. его перебросили через линию русского фронта для устройства диверсий, ведения шпионажа и агитации в пользу сепаратного мира и независимости Украины. Арестованный и препровожденный в штаб А. И. Деникина Ермоленко на допросе сообщил, что помимо него в России на немцев работает Ленин, завербованный в Берлине на квартире Скоропись-Иолтуховского. 16 мая протокол показаний был направлен Деникиным в Петроград военному министру.

Увлекшись, Г. А. Алексинский в дальнейшем существенно расширил круг разоблаченных им шпионов. Даже меньшевик Ф. Дан был вынужден заявить по поводу этих открытий, что «пора положить конец подвигам человека, официально объявленного бесчестным клеветником»[108]. Другой видный представитель меньшевизма Н. Н. Суханов свидетельствовал о патологии шпиономании, охватившей Россию после новых поражений на фронте: «Кроме большевиков все сколько-нибудь заметные интернационалисты прямо или косвенно обвинялись в услужении немцам или в сношениях с германскими властями. Я лично стал излюбленной мишенью „Речи“ и назывался ею не иначе как с эпитетом „любезный немецкому сердцу“ или „столь высоко ценимый немцами“. Чуть ли не ежедневно я стал получать письма из столицы, провинции и армии. В одних были увещания или издевательства, в других – вопросы: „Говори, сколько взял?“»[109]. Характерно, что после Октябрьской революции Г. А. Алексинский работал некоторое время в советских органах. Из этого следует, что всерьез его разоблачения не принимались.