Читать онлайн «Леди Сьюзан (сборник)». Страница 59

– Мадам, вы упомянули, что и сами пострадали от беды, которой по доброте душевной желаете мне избежать. Окажете ли вы мне любезность, поведаете ли историю вашей жизни и приключений?

– Охотно, милая.

– Отец мой был джентльменом, обладавшим значительным состоянием, проживал в Беркшире со мной и еще несколькими единственными своими детьми. Мне было всего шесть лет от роду, когда меня постигло несчастье: скончалась моя матушка; поскольку я была еще маленькой и хрупкой, мой отец решил не отсылать меня в школу, а предоставить заботам опытной гувернантки, которая бы занялась моим воспитанием в домашних условиях. Братьев моих отправили в школы, подходящие им по возрасту, а сестры, все моложе меня, остались на попечении своей няни.

Мисс Дикинс была превосходной гувернанткой. Она наставляла меня на путь добродетели; под ее присмотром я с каждым днем становилась все любезнее и, возможно, к данному моменту почти достигла бы совершенства, если бы мою наставницу не вырвали из моих объятий, не успело мне исполниться и семнадцати лет. Никогда не забыть мне ее последних слов. «Дорогая Китти, – сказала она, – спокойной ночи». Больше я ее не видела, – продолжала леди Вильямс, вытирая слезы. – В тот же вечер она сбежала с дворецким.

На следующий год дальняя родственница отца предложила мне провести зиму с ней в Лондоне. Миссис Ваткинс была дамой модной, из хорошей семьи и с приличным состоянием; она слыла довольно хорошенькой, но лично я никогда не считала ее красивой. Лоб у нее был слишком высоким, глаза – слишком маленькими, и она была слишком румяной.

– Как такое может быть? – прервала ее мисс Джонсон, покраснев от гнева. – Вы полагаете, человек может быть слишком румяным?

– Именно, и объясню, почему я так считаю, дорогая Алиса: когда у человека слишком много красного цвета на лице, то, по моему мнению, лицо начинает выглядеть слишком красным.

– Но миледи, разве лицо может выглядеть слишком красным?

– Разумеется, дорогая мисс Джонсон, и я объясню почему. Когда лицо выглядит слишком красным, оно предстает не в таком выгодном свете, как могло бы, будь оно чуть бледнее.

– Прошу вас, мэм, продолжайте свой рассказ.

– Да, как я уже говорила, эта леди пригласила меня провести несколько недель вместе с ней в городе. Многие джентльмены считали ее красивой, но, по моему мнению, лоб у нее был слишком высоким, глаза – слишком маленькими, и она была слишком румяной.

– Вот в этом, мадам, как я уже говорила, вы наверняка ошибаетесь. Миссис Ваткинс не могла быть слишком румяной, поскольку это просто невозможно.

– Простите, милочка, если я не соглашусь с вами в этом вопросе. Позвольте мне четче выразить свою мысль. Я так себе это представляю: когда у женщины слишком красные щеки, это означает, что она чересчур румяна.

– Но мадам, я не согласна с тем, что для человека возможно иметь слишком красные щеки.

– Как, милочка?

Тут терпению мисс Джонсон пришел конец – возможно, еще и по той причине, что леди Вильямс оставалась непоколебимой. Впрочем, не следует забывать: ее светлость обладала по крайней мере одним преимуществом перед Алисой – она не была пьяна; разгоряченная вином и азартом, девушка вряд ли могла держать себя в руках.

Спор в конце концов стал таким жарким, что грозил перейти границы приличий, когда, к счастью, в комнату вошел мистер Джонсон и, хоть и не без труда, вынудил дочь оставить в покое леди Вильямс, миссис Ваткинс и ее красные щеки.

Мои читатели, возможно, вообразили, что после такого скандала между Джонсонами и леди Вильямс более не могло существовать никакой дружбы, но в этом они ошибаются: ее светлость была слишком разумна, чтобы сердиться на поведение, которое, как она не могла не понять, представляло собой естественное следствие пьянства, а Алиса испытывала слишком искреннее уважение к леди Вильямс и слишком сильную тягу к ее бордо, чтобы не пойти на всевозможные уступки.

Через несколько дней после их примирения леди Вильямс заглянула к мисс Джонсон, дабы предложить ей прогуляться в лимонной роще, идущей от свинарника ее светлости до пруда для купания лошадей Чарльза Адамса. Алиса слишком хорошо понимала, какую доброту проявила леди Вильямс, предложив ей эту прогулку, и слишком радовалась возможности увидеть в ее конце пруд для купания лошадей Чарльза Адамса, чтобы не согласиться на нее с видимым удовольствием. Однако не успели они пройти достаточно далеко, как мечтательные размышления Алисы о счастье, которое ей предстояло, были прерваны леди Вильямс, сказавшей следующее:

– Я до сих пор удерживалась, дорогая Алиса, от продолжения рассказа о своей жизни из нежелания вызвать в вашей памяти сцену, которую (поскольку она скорее бросает на вас тень, чем делает вам честь) лучше забыть, чем помнить.

Алиса уже начала краснеть и собиралась возразить, когда ее светлость, уловив ее неудовольствие, продолжила так:

– Боюсь, милая девочка, своей фразой я обидела вас; поверьте, я вовсе не намерена огорчать вас воспоминаниями о том, чего уже не исправишь; если подумать, то я, в отличие от многих, не считаю вас такой уж виноватой: когда человек навеселе, он не может нести ответственность за свои поступки.

– Мадам, это невыносимо, я настаиваю…

– Милая девочка, не переживайте на этот счет; уверяю вас, я полностью простила вам все; право же, я не сердилась и тогда, поскольку с самого начала поняла, что вы мертвецки пьяны. Знаю, вы просто не могли не произнести тех глупостей. Но вижу, я огорчаю вас; так что я сменю тему и постараюсь, чтобы мы к ней больше никогда не возвращались; помните же: все забыто… А теперь я продолжу свой рассказ, но – и не возражайте! – не стану повторять описание внешности миссис Ваткинс; оно только оживило бы неприятные воспоминания, а поскольку вы никогда ее не видели, то вам и неважно, что лоб у нее действительно был слишком высоким, глаза слишком маленькими, а лицо слишком румяным.

– Опять! Леди Вильямс, это уже слишком…

Бедную Алису так рассердило подобное напоминание о прошлом, что я и не знаю, каковы могли бы быть последствия, если бы внимание дам не привлек иной предмет. Очаровательная молодая женщина, лежавшая под лимонным деревом и явно испытывавшая сильную боль, не могла не вызвать их любопытства. Позабыв о своем споре, охваченные сочувствием и нежностью, дамы направились к ней и обратились с такими словами:

– Кажется, прекрасная нимфа, вы стали заложницей какой-то неприятности, от которой мы с радостью избавим вас, если вы сообщите нам, в чем она состоит. Окажете ли вы нам любезность, поведаете ли историю своей жизни и приключений?