Читать онлайн «Очерки истории средневекового Новгорода». Страница 68

Падение Новгорода

Начало падения новгородской независимости относится к концу 1470 г. 5 ноября (по другой летописной версии – 8 ноября) скончался архиепископ Новгорода и Пскова Иона, а на его место новгородцы избрали Феофила, хиротонисанного в Москве митрополитом Филиппом 15 ноября 1471 г. Однако еще задолго до поставления владыки был приглашен в Новгород князь Михаил Олелькович из Литвы, и новгородцы «держаша его у собе время доволно, чиняще тем грубость государю великому князю»[789].

Тогда же, в конце 1470 г. (когда Феофил еще только был «наречен на владычество») новгородцы заключили мирный договор с королем польским и великим князем литовским Казимиром IV, пригласив его на княжение в Новгород[790]. Следует особо отметить, что одним из условий этого договора было сохранение в Новгородской земле православия: «А держати тобе, честному королю, своего наместника на Городище от нашей веры от греческой, от православного хрестьянства»; «А у нас тебе, честны король, веры греческие православные нашеи не отъимати. А где будет нам, Великому Новугороду, любо в своем православном хрестьянстве, ту мы владыку поставим по своеи воли. А римских церквеи тебе, честны король, в Великом Новегороде не ставити, ни по пригородом новгородцким, ни по всеи земли Новогородцкои».

Два одновременных действия – поставление владыки в Москве и приглашение на новгородский стол литовского великого князя – явились отражением крутого общественного противостояния. В московской трактовке это противостояние изложено следующим образом: когда из Москвы вернулся сопровождавший Феофила посол Никита Ларионов и сообщил новгородцам «жалование великого князя, мнози же тамо сущия людие лучшии, посаднице их и тысяцкие и жытии люди, велми о сем ради быша и той нареченный их Феофил. Некотории же от них, посадничи дети Исака Борецкого с матерью своею Марфою и с прочими инеми изменники, научени диаволом, иже горшее бесов быша прелестници на погибель земли своей и себе на пагубу, начаша нелепаа глаголати:… за короля нам датися и архиепископа поставите от его митрополита, латынина суща»[791].

Обращает на себя внимание сознательное извращение сущности пролитовской политики соответствующей части новгородского общества. Дмитрий Исакович Борецкий был одним из новгородских послов к Казимиру IV и, следовательно, противником «латинства». Московская трактовка действий Борецких и их сторонников явно рассчитана на усиление конфликта и поиски убедительных причин готовящейся расправы над Новгородом: «а нынеча от христианства отступаете к латынству чрез крестное целование».

23 мая 1471 г. Иван III возвестил о своем намерении расправиться с Новгородом: «отчина моя Новгород Великий отступают от мене за короля, и архиепископа своего поставити им у его митрополита Григория латыняна суща, и яз князь великий дополна иду на них ратию, а целование к ним сложил есми»[792].

20 июня москвичи выступили в поход и спустя месяц достигли Шелони, где и произошел разгром новгородского войска. В поражении Новгорода не последнюю роль сыграло нежелание изверившихся в боярской власти новгородцев воевать против великого князя. Летопись свидетельствует об их насильственном принуждении участвовать в роковой битве: «А новгородские посадници все и тысяцкие, спроста рещи, плотници и гончары и прочии, которой и родився на лошади не бывал, и на мысли котором того не бывало, что руки подняти противу великого князя, всех тех изменники они силою выгнали; котории бо не хотели поити к бою тому, и они сами тех разграбляху и избиваху, а иных в реку в Волхов метаху»[793]. В шелонской битве погибло около 12 тысяч новгородцев и больше 2000 было захвачено в плен. 24 июля в Старой Русе Иван III повелел казнить «за их измену и за отступление» новгородских посадников Дмитрия Исаковича Борецкого, Василия Губу Селезнева и бояр Еремея Сухощока и Киприяна Арзубьева. Многие также были сосланы в Москву, в том числе Василий Казимир, Кузма Григорьев, Яков Федоров, Матфей Селезнев, Кузма Грузов и Федор Тобазин[794]. 11 августа 1471 г. в Коростыне на берегу Ильменя был подписан мир с великим князем[795], удовлетворившимся 16 тысячами рублей денежной контрибуции с Новгорода.

Следующий акт самоутверждения московского великого князя в Новгороде произошел в 1475 г., приняв форму «мирного похода» Ивана III в его «Новгородскую отчину». Поход начался 22 октября, будучи спровоцирован новыми межкончанскими распрями, защиты от которых пострадавшие искали у великого князя. Маршрут движения Ивана III подробно описан в летописи[796]. На многочисленных остановках, начиная от Волочка, великого князя встречали руководители княжеской и боярской администрации, вручавшие ему дорогие подарки и пировавшие с ним. 21 ноября царский поезд достиг Городища, а 25-го к великому князю пришли жители Славковой и Микитиной улиц с жалобой на большую группу бояр, которые, наехав «на те улицы, людей перебили и переграбили, а животов людских на тысящу рублев взяли, а людей многых до смерти перебили». С аналогичной жалобой выступили бояре Полинарьины. После предпринятого княжеской администрацией расследования обвиненные в этих нападениях бояре были закованы в цепи и отправлены в Москву, а великокняжеские пиры продолжались до самого отъезда Ивана III из Новгорода, состоявшегося 26 января 1476 г.[797]

Поводом для дальнейшего обострения событий послужили поездки в Москву дружественных Ивану III посадников. 23 февраля 1476 г. «прииде из Новагорода Великого к великому князю посадник Захариа Овинов, за приставом великого князя, с многими новгородци: иным отвечивати, коих обидел, а на иных искати, а того не бывало от начяла, как и земля их стала и как великиа князи учали быти, от Рюрика на Киеве и на Володимери и до сего великого князя Ивана Васильевичя; но сей в то приведе их». Вскоре после этой состоялась поездка в Москву посадников Василия Микифорова, Ивана Кузмина, «и иные мнози посадници, и мнози и жытьи Новогородци и поселяне приидоша о том же, о обидах искати и отвечивати, такоже и вдови и черници приидоша … и вси приобижении, много их множество»[798]. В марте 1477 г. архиепископ Феофил «и весь Великой Новъгород прислали к великому князю Ивану Васильевичю и к сыну его великому князю Ивану Ивановичю послов своих Назара подвойского да Захарию диака вечнаго бити челом и называти себе их «господари», а наперед того, как и земля их стала, того не бывало: никотораго великого князя «господарем» не зывали, но «господином»». В мае того же года «бысть мятежь в Новегороде: сотвориша вече, и пришед, взяша Василия Микифорова и приведоша его на вече и въскричаша: «переветнике, был ты у великаго князя, и целовал еси ему крест на нас». Он же рече им: «целовал есми крест великому князю в том, что ми служити ему правдою и добра ми хотети ему, а не на осподаря своего Великого Новагорода, ни на вас, на свою господу и братию». Они же без милости убиша его, а по обговору Захарии Овина, а потом и того Овина убиша, и з братом с Кузмою, у владыки на дворе; а от того часа возбеснеша, яко пьании, ин иная глаголяше, и к королю паки восхотеша»[799].

Антимосковская по своему духу боярская политика располагала лишь шаткими средствами дипломатии и социальной демагогии. Лишенная поддержки со стороны широких масс новгородского общества, она балансировала на туго натянутом канате дипломатических комбинаций, не будучи в состоянии отыскать более надежную опору. Эта позиция ставила перед боярством неизбежную тактическую проблему. Можно было стремиться к сохранению неизменными сложившихся отношений, продолжая дипломатическую борьбу. Но можно было также совершить попытку добиться военной победы в союзе с Литвой. Обе возможности не могли не привлекать сторонников, активность которых зависела прежде всего от общеполитической конъюнктуры. В определенные моменты, когда обстановка складывалась таким образом, что решительный успех боярства в борьбе с Москвой казался возможным, как это было, например, перед Яжелбицким и Коростынским поражениями, военные лозунги становились выражением общебоярской политики и собирали под военные стяги представителей обоих политических направлений, тогда как в обстановке разочарования после сокрушительных ударов со стороны Москвы, внешнеполитическая проблема вновь приобретала дискуссионный характер.

Вряд ли правильным было бы полагать, что крайности антимосковской политики или тяготение к проведению этой политики более умеренными средствами могут служить признаком принадлежности сторонников «литовской» и «московской» ориентации к тем или иным территориальным группировкам бояр. Вопрос об отношении к Москве был настолько важным для всего новгородского боярства и всех житьих, что методы его решения должны были обсуждаться в каждом конце, на каждой улице, они могли восстанавливать сына против отца и брата против брата. Однако кончанское соперничество своими корнями так глубоко уходит в почву внутрибоярских отношений, что попытка поставить вопрос о существовании каких-то определенных центров политических споров по крайней мере оправданна. Орудием распространения политических лозунгов и во второй половине XV в. оставалось кончанское вече, а от характера активности его руководителей во многом зависела политическая характеристика того или иного конца в целом.