Читать онлайн «Постижение Петербурга. В чем смысл и предназначение Северной столицы». Страница 46

Антисемитизм в полную силу проявил себя в городе сразу после начала войны. Информаторы партийных организаций и НКВД сообщали: рабочие говорят, что на основании пакта 1939 года «не надо было давать немцам хлеб и нефть», что «зря кормили немцев — не русские люди нами управляют, а евреи, поэтому так и получилось» [21. Т. 1. С. 219], отдельные рабочие выражали радость, что евреев, «занимавших “тёплые” места на предприятиях (нормировщиков, кладовщиков и т. п.)», призывают в армию [21. Т. 1. 218].

Ксенофобия захватила и затравленные большевиками остатки былой интеллигенции. Так, относящиеся к началу войны страницы дневника Анны Остроумовой-Лебедевой изобилуют открытой ненавистью к евреям. Вот всего одна характерная запись: «…особую агитацию <в пользу эвакуации> и истеричность вносят евреи, которые по натуре своей, в большинстве случаев, страшные трусы и необыкновенные ловкачи в уклонении от призыва на фронт. А если уж никак нельзя было этого избегнуть, то отыскивают себе места в канцеляриях штаба, в обозе и т. д. Также многие из них избегают трудовую повинность, уклоняются копать окопы, и в то же время, когда все отпуска прекращены, они живут дома в отпуску» [21. Т. 1. С. 330]. Совершенно очевидно, что это взгляды не только самой художницы, которая мало где бывала, поскольку работала дома и выезжала лишь на предоставляемой ей машине с шофёром; таковы были мнения людей, с которыми она общалась, — заходивших в гости друзей, соседей, прислуги.

Поначалу власти Ленинграда не предпринимали никаких мер, чтобы обуздать юдофобию. Но когда антисемитские выпады приобрели по-настоящему массовый характер, партийная номенклатура взялась за привычные рычаги. Выступая на заседании ленинградского партактива 20 августа 1941 года, Андрей Жданов с присущей ему лексикой заявил: «…необходимо скрутить голову пятой колонне, которая пытается поднять её, начинает шевелиться <надо>… решительно покончить с профашистской агитацией насчёт евреев. Это конёк врага: бей жидов, спасай Россию! Бей евреев и коммунистов!”» [21. Т. 1. С. 223–224]. Спустя девять дней Кировский райком ВКП(б), отмечая в своём специальном постановлении, что антиеврейские выпады встречаются среди рабочих Кировского завода, фабрики «Равенство» (характерное название для коллектива, в котором наличествуют антисемитские настроения. — С. А.), на ряде номерных заводов, а также в домохозяйствах, потребовал от партийных и правоохранительных органов, включая НКВД, «вести беспощадную борьбу с… агитаторами антисемитизма» [21. Т. 1. С. 224].

Великодержавный шовинизм Сталина, его соратников и многочисленных — вплоть до наших дней — последователей хорошо известен. Безопасность еврейской части населения, — впрочем, как и других нацменьшинств да и вообще всех рядовых жителей — мало волновала руководителей Ленинграда. Тревожило, что антисемитские выступления могут перерасти в нападения на партийных функционеров. Неслучайно, как отмечает современный историк ленинградской блокады Никита Ломагин, обком, горком и райкомы партии выступили против разгулявшегося антисемитизма только тогда, когда призывы против евреев стали звучать наряду с откровенно антикоммунистическими лозунгами.

Опять-таки: и в те дни до погромов не дошло. Агенты СД, поставлявшие своему командованию достаточно полную информацию о положении в Ленинграде, вынуждены были признать, что антисемитизм в осаждённом городе так и не вышел за рамки ругани в магазинных очередях и на улицах. Н. Ломагин считает, что «эвакуация большей части еврейского населения сама собой сняла остроту этой проблемы» [21. Т. 1. С. 22]. Однако на самом деле причина, думаю, была в том, что ленинградцы очень быстро убедились: оставшиеся в городе евреи испытывают неимоверные тяготы начавшейся блокады наравне с остальными. Недаром говорят: смерть уравнивает всех.

Последний социальный катаклизм — на рубеже 1990-х годов, когда произошёл развал СССР, — вновь вызвал резкий рост юдофобских настроений. Ленинградское отделение пресловутого общества «Память» и его сторонники развернули бешеную энергию: страстные митинги, грязные газетки, листовки с призывами к еврейским погромам встречались то тут, то там. Но на волне массовых демократических устремлений той поры антисемитские призывы не нашли — да и не могли найти — широких сторонников. Не было не только погромов, но даже отдельных открытых эксцессов на межнациональной почве. Единственное, чего добились тогда антисемиты, так это самой мощной в истории города волны еврейской эмиграции, которая, впрочем, была вызвана не только и не столько страхом, сколько впервые появившейся возможностью беспрепятственного выезда из России.

Параллельные заметки. Наибольшее межэтническое согласие царило всегда в среде петербургских национальных меньшинств. Вот как, например, рассказывает об этом в своих мемуарах Александр Бенуа: «В Петербурге… дедушка (Луи Жюль, приехавший из Франции в Россию в 1794 году и основавший здесь русский род Бенуа. — С. А.) женился… на фрейлен Гроппе, происходившей от одной из тех многочисленных немецких семей, которые при всей скромности своего общественного положения образовывали как бы самый фундамент типичной петербургской культуры. Прибавлю для характеристики самого дедушки и бабушки, что, по заключённому при их вступлении в брак договору, всё их мужское поколение принадлежало католической церкви, всё же женское — лютеранству (каковым было вероисповедание самой бабушки). Эта религиозная разница нисколько не отразилась на сердечности отношений между братьями и сёстрами, и скорее именно ей следует приписать ту исключительную широту взглядов, ту веротерпимость или, точнее, “вероуважение”, которыми отличался мой отец, да и вообще все члены семьи Бенуа» [6. Т. 1. С. 31–33]. И далее: «В отце… не было и тени какого-либо ханжества или однобокого фанатизма. Веря безоговорочно во всё то, чему учит католическая церковь, он в то же время крестился на все православные храмы, а когда ему случалось присутствовать при каком-либо богослужении в них, то он и подтягивал вполголоса певчим, так как с академических времён знал все русские обрядовые песни и напевы. С великим почтением он относился также к лютеранским реформаторским священнослужителям, а также к представителям еврейства» [6. Т. 1. С. 43].

Мир и согласие, столь характерные обычно внутри петербургских национальных меньшинств, нельзя объяснить исключительно семейным, религиозным воспитанием или чаще встречавшейся в этих кругах более высокой бытовой культурой. Немалое значение имела и вполне естественная корпоративность людей, которые ощущали себя меньшинством. По той же причине, к примеру, в советские времена в республиках Прибалтики почти полностью отсутствовал антисемитизм, а грузинские и армянские студенты, несмотря на печально известную напряжённость между этими народами, обычно мирно уживались друг с другом в общежитиях московских и ленинградских вузов.

Существует расхожее мнение, что в разумно устроенных империях разные народы живут мирно и даже обладают преимуществами — в виде большей защищённости от внешних врагов, использования больших инновационных средств для развития экономики, расширения культурного пространства, доступа к лучшим вузам, возможности карьерного роста и т. д. Но идеальных империй, как и вообще идеальных государств, не бывает. Поэтому во всех империях, едва ослабевает центральная власть, народы начинают стремиться к отделению и объявляют себя суверенными государствами. В итоге ещё вчера, казалось бы, прочная имперская конструкция разваливается, и хорошо, если при этом удаётся избежать кровопролития.

Русский великодержавный шовинизм, замешанный на мании имперского величия, дважды на протяжении ХХ столетия приводил — наряду, конечно, с другими причинами — к развалу России. Так было в 1917 году, так случилось и на рубеже 1990-х.

Начавшаяся в 1918 году Гражданская война продолжалась больше трёх лет. Она носила не только политический, но и ярко выраженный межнациональный характер — с массовыми убийствами «краснозадых москалей», «самостийных» украинцев, вольного кубанского и донского казачества, «диких» кавказцев и, конечно же, евреев как «главных виновников» всей революционной драмы. В конце 1980-х — начале 1990-х на территории России массовой междоусобицы удалось избежать. Однако все кровавые события, которые происходили в те годы в Средней Азии, в Прибалтике, в Закавказье и на Кавказе, имели национальную окраску: кого бы ни убивали — безоружных детей, женщин, стариков или вооружённых мужчин, — убивали прежде всего потому, что они были чужой, а точней, чуждой крови.

Ни в Петрограде конца 1910-х годов, ни в Ленинграде спустя семь десятилетий межнациональная напряжённость, к счастью, не переросла в открытую вражду. В первые месяцы после Октября агрессия городских низов была направлена главным образом против состоятельных граждан, а малейшие — даже словесные — попытки националистических выступлений, в первую очередь антиеврейских, тут же пресекались большевиками, которые повсюду кричали о своём «пролетарском интернационализме», потому что тогда ещё были одержимы идеей скорейшей мировой революции. На исходе 1980-х свою благотворную роль сыграл в Ленинграде общий подъём демократических настроений.