Читать онлайн «Философия бунта». Страница 13

Автор Эдуард Баталов

Завершающий аккорд «Одномерного человека», впервые опубликованного в 1964 г., – программное декларирование «Великого Отказа»: «Экономические и технические возможности стабилизированного общества достаточно велики, чтобы пойти на некоторые уступки побежденным и отрегулировать положение. А армия этого общества достаточно обучена и вооружена, чтобы предотвратить подобную ситуацию. И, однако, призрак появляется снова и снова внутри и вне развитого общества. Простая историческая аналогия с разрушением римской цивилизации варварами подсказывает решение вопроса… Критическая теория общества не владеет понятиями, способными перекинуть мост над пропастью, разделяющей настоящее и будущее; не давая обещаний и не показывая примеров успеха, она остается верной тем, кто, не имея надежды, отдавал и отдает свою жизнь Великому Отказу»

[H. Marcuse. One-dimensional Man, p. 257. В первоначальном виде принцип «Великого Отказа» как ниспровержения того, что кажется истинным, но в сущности неистинно, был выдвинут Маркузе в «Эросе и цивилизации» применительно к художественному творчеству: «Этот Великий Отказ есть протест против не являющейся необходимой репрессии, борьба за высшую форму свободы – «жить без страха»… Но эта идея могла быть сформулирована без наказания только на языке искусства. В более реалистическом контексте политической теории и даже философии ее почти повсеместно поносили как утопию» [40]. Десять лет спустя, когда Маркузе пришел к выводу о «конце утопии», он счел возможным распространить принцип «Великого Отказа» на весь социальный мир. ].

«Великий Отказ», выступающий у Маркузе в качестве принципа и теоретической «критики» и «критического действия», – это тотальное отрицание существующего общества, не сопряженное с поисками позитивного внутри него, с поисками конкретных «точек опоры», которые позволили бы перебросить мост от настоящего к будущему. В более поздних работах, особенно в «Очерке об освобождении», Маркузе пытается, правда, связать «Великий Отказ» с некоторым «позитивным содержанием»: «Ныне, однако, эта угрожающая монолитность ослаблена и сквозь завесу угнетения начала пробиваться некая альтернатива. Она выражается не столько в каком-то особом пути к социализму, сколько в возникновении новых целей и ценностей, новых чаяний у мужчин и женщин, которые сопротивляются жестокой эксплуататорской власти корпоративного капитализма и отвергают даже самые приемлемые и либеральные ее воплощения…» [41]

Обнаружив признаки «ослабления монолитности» существующего общества и появления «альтернативы», Маркузе считает возможным переход от пассивной формы «Великого Отказа» как проявления «отчаяния в страхе» к активной его форме – к бунту как проявлению «надежды в отчаянии».

При этом, не связывая возникновение «новых целей и ценностей, новых чаяний» с движением к социализму, Маркузе вырывает пропасть между ними и существующими институтами и ценностями. Провозглашая «перманентный вызов», «перманентное восстание», бунт, он находит «социальную репрессию» «даже в наиболее возвышенных проявлениях традиционной культуры, даже в наиболее эффектных проявлениях технического прогресса» [42].

Такое понимание отрицания «мира репрессии» вытекало не из конкретно-социологического анализа системы господствующих в современном капиталистическом обществе отношений, а из чисто умозрительного представления о способе разрешения социальных противоречий, из «негативной диалектики».

Леворадикальные идеологи, настаивая на абсолютно отрицательном отношении к данному миру, стремятся тем самым выразить свое отношение и к позитивизму как идеологической основе «политического конформизма», как «абсолютизации непосредственно данного» [43 - «Позитивизм со своей теоретико-познавательной исходной позиции, – пишет Хайзе, излагая точку зрения «негативных диалектиков», – уже не дает никакой возможности для критического подхода к общественной реальности: абсолютизация непосредственно данного, фактического, уже существующего имеет в виду слепое позитивное отношение к буржуазному обществу, утверждение власти уже существующего».]. Позитивизм как воплощение «одномерного» мышления, полагают леворадикальные идеологи, должен быть отброшен, и ему должна быть противопоставлена диалектика. Здесь имеется в виду, конечно, не материалистическая диалектика, которая как ориентирующая на поиски действительных материальных предпосылок возникновения нового общества и отрицания старого, с точки зрения леворадикальных идеологов, недостаточно «критична» и «революционна».

Диалектика «критична» и «революционна», по мнению Маркузе, Адорно и их сторонников, лишь постольку, поскольку она «негативна». Современный развитый капиталистический мир, погрязший в позитивистском эмпиризме, политическом реформизме и социальной апологетике, утверждают леворадикальные идеологи, убивает «негативное мышление» как воплощение опасной альтернативы.

Поэтому разработка так называемой «негативной диалектики» занимает одно из центральных мест в деятельности философов и социологов, оказавшихся волею судеб идеологами современного левого радикализма.

В своей разработке «негативной диалектики» Маркузе и Адорно пытаются опереться на Гегеля, полагая, что и диалектика Гегеля, как и диалектика Маркса, при всем различии между ними была пронизана духом негативности. Маркузе прямо связывает свое обращение к Гегелю с насущными потребностями возрождения «негативного мышления». «Эта книга, – говорит он в предисловии 1960 г. к «Разуму и революции», – была написана в надежде, что она внесет маленький вклад в возрождение не Гегеля, но способности ума, которая испытывает опасность быть преданной забвению: силы негативного мышления» [44].

Маркузе в целом не приемлет гегелевскую диалектику из-за ее внутренней противоречивости, но он (как, впрочем, и Адорно) пытается «подтянуть» Гегеля под собственную «негативную диалектику», что находит свое выражение и в определении гегелевской философии как «философии отрицания», и главным образом в понимании самого отрицания.

Характерная для маркузианства абсолютизация стимулирующей роли отрицания, превращение отрицания в абсолютный способ развития связаны с трактовкой сущности отрицания.

Каждое явление отрицает себя и переходит в другое именно потому, что оно противоречит самому себе внутри самого себя, т. е. противоречит своей собственной односторонности, абстрактности, но отнюдь не своей собственной целостности, в противном случае противоречие не могло бы развиваться внутри объекта (системы). Развитие происходит потому, что оно не сводится к отрицанию и не останавливается на нем. Отрицательное для диалектики «есть вместе с тем и положительное», поскольку содержит в себе отрицаемое как момент, именно то, говоря словами Гегеля, «из чего оно происходит и не существует без последнего». Позитивность отрицания является, следовательно, не только функциональной (отрицание как стимул исторического развития), но и содержательной (структурной). Новая структура есть момент развития лишь постольку, поскольку она включает в себя преобразованные (снятые) элементы старой структуры.

Абсолютная отрицательность, характерная для Маркузе и приводящая его в царство абстрактности и скептицизма, во многом объясняется тем, что способ его «критики» оказывается заданным самим ее объектом – рассудочным мышлением и позитивистской софистикой. «Радикальный» критик мыслит антиномиями: позитивное – негативное, утверждение – отрицание. При таком подходе отрицание сиюминутных субъективных интересов «интегрированных» индивидов может мыслиться только как утверждение противоположных – но опять-таки сиюминутных – интересов самих «радикальных» критиков. Метафизическое («радикальное») отрицание конечного, абстрактного, рассудочного мышления может быть осуществлено только на его собственной основе – на основе конечного, абстрактного, рассудочного мышления.

Такая позиция во многом объясняет и причину маркузианской критики гегелевского «разума». «Диалектическое мышление, – замечает Маркузе, – не помешало Гегелю развить свою философию в аккуратную и всеобъемлющую систему, которая в конечном счете эмфатически акцентирует позитивное. Я полагаю, что сама идея Разума, именно она, составляла недиалектический элемент философии Гегеля. Эта идея Разума охватывает все и в конечном счете прощает все, поскольку это имеет свое место и функцию в целом, а целое лежит за пределами добра и зла, истины и лжи» [45].

Вопрос, однако, сложнее, чем это пытается представить Маркузе. Дело в том, что «акцентирование позитивности», а правильнее сказать, гегелевский консерватизм, воплощенный в признании «завершенности процесса развития», связано у Гегеля не просто с идеей разума, не с изменой Гегеля собственной диалектике: оно предопределено самой гегелевской диалектикой как диалектикой идеалистической. «…Консерватизм – чтоб не сказать больше – диалектики Гегеля заложен в самой основе, он нигде не изменял своей диалектике, но ее консерватизм менее заметен в изложении абстрактных категорий и более ясно виден на материале социальной области» [46].