Читать онлайн ««Сыны Рахили». Еврейские депутаты в Российской империи. 1772–1825». Страница 40

Совокупность рассмотренных выше источников позволяет предположить, что Перетц, несмотря на свои усилия по интеграции в российское общество, продолжал оставаться для него абсолютно «чужим». Более того, на Перетца проецировались негативные стереотипы, связанные с евреями в целом. Аналогичная ситуация имела место с Ноткиным, который и в прошении московских купцов о высылке евреев в 1790 г.[752], и во «Мнении»[753] и «Записках» Державина выступал воплощением всех негативных качеств, приписывавшихся евреям. В то же время оба деятеля сохраняли высокий статус в еврейском обществе, не пошатнувшийся из-за их тесных контактов с христианским окружением. Даже крещение Перетца не означало полного разрыва его связей с еврейством. Так, он продолжал вести переписку с родственниками на древнееврейском языке[754], а Й. Цейтлин, отец умершей в 1813 г. первой жены Перетца, оставил ему немалую сумму по завещанию[755].

Отдельные документальные свидетельства о евреях в Санкт-Петербурге начала XIX в. позволяют несколько скорректировать точку зрения Б. Натанса, относящего возникновение феномена «петербургского еврейства» к середине XIX в. Все отмеченные Натансом для позднейшего периода процессы (ассимиляция, аккультурация, интеграция в форме «селективной эмансипации») имели место уже в первой четверти XIX в. Безусловно, эти процессы приобрели массовый характер только в 60-х гг. XIX в., однако понимание генезиса этих моделей социального поведения евреев будет неполным без обращения к ситуации, кратко охарактеризованной в данном разделе.

К особенностям еврейского представительства в 1801–1812 гг. следует отнести прежде всего четко выраженную преемственность с предыдущим периодом, при том что деятельность еврейских депутатов и поверенных осуществлялась в новых институциональных рамках. Высказанные еврейскими представителями предложения представляли собою широкий спектр моделей реформирования еврейской жизни – от укрепления традиционных общинных институтов до полного переустройства религиозных и социально-экономических основ еврейского общества. При этом все упоминавшиеся выше проекты объединяла тенденция к альянсу еврейской элиты (традиционной или в той или иной степени «просвещенной») с представителями власти и приближению ее статуса к статусу российского дворянства (чины, покупка земли, включение кагалов или соответствующих им структур в систему государственного управления). Это стремление контрастировало с основным направлением правительственной политики того периода, которое привело к значительному ухудшению правового и экономического положения евреев. Примечательно также активное сопротивление подавляющего большинства еврейских общинных лидеров попыткам централизации управления евреями, выразившимся, в частности, в так и не осуществленном проекте создания «российского Синедриона» в 1803–1804 гг. Сохранившиеся документы позволяют реконструировать некоторые важные аспекты восприятия российскими евреями «политического» и разные способы адаптации к изменениям, проявившиеся в еврейском обществе в первые годы XIX в.

Сосуществование различных форм еврейского представительства в данный период было обусловлено как неоднородностью еврейского населения, так и колеблющейся позицией власти по отношению к еврейским депутатам. Мнения высших государственных чиновников представляли собою широкий спектр: от убеждения в полной бесполезности и даже «вредоносности» депутатов до веры в необходимость сотрудничества с ними на постоянной основе. При этом один и тот же государственный деятель мог кардинальным образом менять свои взгляды под влиянием не всегда ясных для нас обстоятельств. Подозрительное отношение к депутатам, во многом обусловленное противоречием между неограниченным самодержавием и самой идеей представительства, усугублялось распространенной в тот период в правительственных кругах боязнью «еврейского бунта» и еврейского шпионажа. Постоянные ограничения деятельности депутатов и подозрения в политической неблагонадежности, высказывавшиеся в их адрес представителями российской администрации, не привели к упадку этой формы еврейского представительства в последующий период. Наоборот, он характеризовался переходом еврейской депутации при центральной власти на более высокий уровень. Именно после войны 1812 г. была в полной мере реализована попытка заимствования французского опыта привлечения еврейских депутатов к управлению еврейским населением империи.

В одной из «вставных новелл» в романе еврейского писателя А.М. Дика «Первый еврейский рекрут, или как это было в 1828 году» (1871 г.) описывается жизнь еврейских депутатов в Петербурге в 1820-е гг. Чтобы заработать себе на жизнь, они торговали с уличных лотков зеленью и печеньем и старой посудой на толкучем рынке. Те из них, кто хоть немного знал русский язык, писали прошения за своих единоверцев. Не желая нарушать религиозные законы о кошерной пище, они не покупали молоко у уличных разносчиц[756], а завели собственных коз. Козы отличались строптивым нравом и часто сбегали. Депутаты гонялись за ними по центральным улицам Петербурга и нередко попадали в полицейский участок[757]. Повествование Дика строится как пародия на типичный фольклорный рассказ о депутатах. Характерное для традиционного фольклорного нарратива представление о депутатах как о влиятельных персонах, живущих в роскоши, в месте, запретном для основной массы евреев, и имеющих доступ к императору и министрам, противопоставляется здесь описанию различных мытарств депутатов в столице.

Вопреки сатирическому описанию Дика, период с 1812 по 1825 г. можно назвать скорее эпохой «расцвета» еврейской депутации. Депутация, как никогда ранее, приближается к форме государственного учреждения.

Военные действия 1812 г., проходившие на территориях со значительным еврейским населением, не могли не затронуть евреев. Евреи, которым военная служба была заменена «рекрутским сбором», занимались шпионажем в пользу российской армии, некоторые из них даже попадали в партизанские отряды. Еврейские купцы принимали участие в военных поставках, при этом их запутанные отношения с казной часто приводили к их разорению. Отечественная война 1812 г. знаменовала также «открытие еврейства» образованным российским обществом. К этому времени следует отнести формирование многих мифологем, связанных с евреями и отразившихся как в литературе, так и в документальных источниках[758]. С войной 1812 г. связан и новый этап в истории еврейского представительства при центральной власти. Особую роль в этих событиях сыграли еврейские депутаты – военные подрядчики Лейзер Диллон и Зундель Зонненберг, которые использовали свое влияние при Главной квартире российской армии для воздействия на правительственную политику по отношению к евреям[759].

Диллон и Зонненберг являлись во многом типичными представителями еврейской элиты того времени. Лейзер Диллон из Несвижа возводил свое происхождение к средневековому кастильскому каббалисту Моше де Леону[760] и, таким образом, как и некоторые другие еврейские деятели того времени, возводил свой род к сефардам. Его отец, Борух-Бендет Диллон, был доверенным лицом князя Карла-Станислава Радзивилла, иными словами, «держал аренду» города, контролируя производство и продажу водки и сборы с приезжающих на базар, а также организовал сложную систему субаренды. К тому же он пользовался среди евреев славой выдающегося талмудиста[761]. Согласно семейному преданию, старший сын Боруха-Бендета Диллона Лейзер с раннего детства проявлял необычайные способности к языкам и уже к восьми годам бойко говорил и писал по-польски, по-немецки и по-русски, что сочеталось с поразительными успехами в изучении древнееврейских священных текстов[762]. В довольно юном возрасте (13 лет) – тогда это было обычной практикой, в особенности среди еврейской элиты, – его женили на дочери одного из глав минского кагала, чье имя, к сожалению, до нас не дошло, и последующие несколько лет он жил в Минске в качестве «зятя на содержании», а впоследствии был привлечен к участию в деятельности тестя по снабжению армии.

Зундель Зонненберг, уроженец города Гродно, в 1800-е гг. был «при гродненском кагале штадлером, или зачинщиком»[763], как сообщал в своей записке министру духовных дел и народного просвещения А.Н. Голицыну в 1820 г. резко критиковавший еврейскую депутацию «ученый еврей» Гиллель Маркевич.

О том, как была учреждена еврейская депутация при Главной квартире, известно из прошений Диллона Николаю I[764] и главе Третьего отделения А.Х. Бенкендорфу[765] 1829–1830 гг., а также из докладных записок первой экспедиции Третьего отделения о следственных делах, по которым привлекался Диллон с 1815 по 1829 г.[766] Отметим, что авторы последних двух документов, содержащих в целом негативную характеристику бывшего депутата, подтверждают содержавшиеся в его прошениях данные о депутации и оценивают его деятельность в 1812–1814 гг. как «прежние заслуги»[767]. Итак, согласно признанию Диллона, «в 1812 г., во время французской кампании, когда государю императору по представлению верховного военного начальства о приверженности еврейского народа к всеавгустейшему престолу благоугодно было повелеть об отряжении из того народа особых достойных депутатов для нахождения при Главной квартире, удостоился я быть избран в сию должность»[768]. В справке Третьего отделения о Диллоне он фигурирует как «избранный по высочайшему повелению в 1812 г. депутатом еврейского народа»[769]. Здесь очень важно указание на избрание депутатов, вопреки утвердившемуся в историографии мнению о «самозванстве» Зонненберга и Диллона. В свете этих данных становится более понятно выражение, употребленное Зонненбергом в официальном письме витебскому кагалу в ноябре 1817 г.: «Я осчастливлен быть назначенным по высочайшему соизволению в звание депутата»[770], т. е., видимо, избран еврейскими общинами, а затем утвержден в этом звании императором («по высочайшему соизволению», а не, например, «повелению»). Зонненберг, так же как и Диллон, считал началом своей деятельности в качестве официального депутата 1812 г.[771] Итак, согласно данным источникам, выборы депутатов в 1812 г. осуществлялись по личной инициативе императора еврейскими общинами. Весьма интересно, как все это происходило в условиях войны. Возможно, избрание депутатов являлось тактическим ходом с целью привлечь на сторону российского правительства еврейское население. Упомянутые выше прошения Диллона представляют определенный интерес и в качестве источника по начальному периоду деятельности депутации. Свое повествование об этих событиях Диллон стремился привести в соответствие с предпочтениями адресатов и «духом времени»: даже его взаимодействие с кагалами представлено в виде отношений агента политической полиции с завербованными им информантами. Переписка с кагалами велась им якобы только «для предоставления мне нужных сведений по важнейшим даже и по политическим делам, о коих имел я счастие своевременно его императорскому величеству доносить»[772]. Как будет показано ниже, отдельные письма кагалов депутатам, написанные по-русски и рассчитанные на внимание российского командования, действительно включали элементы доноса, однако, по-видимому, взаимоотношения кагалов с депутатами больше походили на отношения традиционных штадланов с еврейскими общинами.