Читать онлайн «Костер Монсегюра. История альбигойских крестовых походов». Страница 68

Тем временем участившиеся эксгумации и посмертное осуждение еретиков порождали в городе волнения. Консулы и графские чиновники пользовались своей властью, чтобы устраивать побеги приговоренных к пожизненному заключению или к сожжению. Чтобы положить конец почти открытому противостоянию светских властей, инквизиторы решили вызвать в суд как еретиков многих городских нотаблей. Среди них были известные катары и даже лица духовного звания, заподозренные в сочувствии еретикам, причем трое из них – Бернар Сегье, Моран и Раймон Роже – являлись консулами. Они отказались явиться в суд и потребовали от Гильома Арно приостановить все процессы или покинуть город. Инквизитор пропустил их требования мимо ушей, и тогда они явились в доминиканский монастырь с вооруженным отрядом, выгнали Гильома Арно и приказали ему покинуть территорию графства.

Гильом отправился в Каркассон, во владения французского короля, и там огласил сентенцию об отлучении консулов (5 ноября 1235 года).

Доминиканцы, чтобы не выглядеть спасовавшими перед оппозицией, решили отдать обвиняемых под суд, невзирая на решительную защиту консулов и на их угрозы казнить любого, кто осмелится это сделать. Для исполнения рискованной миссии приор выбрал четырех монахов, которые приняли выбор как мученический жребий. Среди них находился и Г. Пелиссон. Их противники, не обладавшие жестокостью воинствующих монахов, в жизни своей ничего подобного не представляли и не ожидали, однако в доме старика Морана побили церковников и оттаскали их за волосы[162].

На другой день консулы явились к монастырю доминиканцев в сопровождении оруженосцев и толпы горожан. Они потребовали, чтобы монахи убирались из города, и в ответ на отказ подчиниться приказали их похватать и выбросить на улицу. Монахи ушли из города, распевая Символ веры, Те Deum и Salve Regina. Они вынуждены были тут же рассредоточиться, потому что консулы запретили горожанам помогать им пропитанием. Приор отправился к Григорию IX в Рим с отчетом о покушении на доминиканцев, имевшем место явно с согласия и даже по приказу графа Тулузского. Епископа Раймона дю Фога тоже изгнали из Тулузы.

Несомненно, Раймон VII не мог рассчитывать на то, что папа одобрит все эти мятежные действия, но доминиканцы в Тулузе были повинны в столь страшных злоупотреблениях, что он все-таки надеялся оправдаться перед папой. Непрерывно доказывая свою верность Церкви, он настойчиво упрашивал папу не навязывать ему присутствие доминиканцев или, по крайней мере, не доверять им дело инквизиции.

Узнав о том, что произошло в Тулузе, папа адресовал Раймону VII одно из своих самых суровых посланий, в котором заявил, что это с согласия графа консулы запретили горожанам что-либо давать или продавать епископу и его людям, ворвались в епископский дом, ранили каноников и писарей, а епископу не позволили проповедовать. Сам же граф не уплатил жалование профессорам нового Университета, что привело к прекращению занятий. К тому же он вместе с консулами приказал, чтобы никто не являлся на суд к инквизиторам, а явившегося ждет телесное наказание и конфискация имущества. Перечислив все эти и множество других проступков, гораздо более серьезных, чем те, которые вменяли в вину Раймону VI, папа пригрозил графу новым отлучением, если тот будет упорствовать в своей враждебности к Церкви.

Раймон старался жить в мире с Церковью, и не раз доказывал это, лично арестовывая Пагана Бесседского или участвуя в процессе над братьями Ниорами. Он вел себя как государственный человек, который хочет хотя бы минимально выполнять требования своих подданных, однако не поддерживал ересь, боясь одновременно и войны с Францией, и отлучения от Церкви, и силился избежать беспорядков и волнений в стране. Ему явно удалось частично убедить короля и папу, поскольку король через регентшу сообщил папе жалобы графа на инквизиторов, и 3 февраля 1236 года папа написал архиепископу Вены, легату провинций, и выдал ему инструкции урезать полномочия инквизиторов, чтобы они вновь приступили к обязанностям, «сообразуясь с волей графа Тулузского». Однако, хотя папа и рекомендовал им действовать мягче, не похоже было, чтобы они обратили внимание на его рекомендации, а их полномочия хоть чуть сократились.

С возвращением инквизиторов в Тулузу процессы возобновились с новой силой. На многих донес совершенный Раймон Гро, сам решивший обратиться в католичество. Его разоблачения вызвали множество посмертных процессов: знатных и богатых усопших выкапывали из земли и сжигали. Сентябрь 1237 года ознаменовался настоящим налетом на кладбища. Около двадцати могил самых именитых горожан были нарушены, а кости или разложившиеся трупы их обитателей протащили по городу под вопли глашатаев, выкликавших их имена и кричавших: «Кто поступал, как они, как они и кончит».

Что касается живых, Г. Пелиссон называет список около десяти сожженных, хотя приговорить к смерти было проще, чем привести приговор в исполнение. Многие приговоренные принадлежали к очень знатным или консульским фамилиям, и инквизиторы не могли их схватить из-за того, что консулы и пристав отказывались их арестовывать, чем навлекали на собственные головы отлучение от Церкви. При поддержке властей тулузские еретики уходили из города и прятались либо в тайных укрытиях, не известных инквизиторам, либо в замке Монсегюр, который был практически неприступен и стал признанным центром сопротивления катаров.

Как в Тулузе, так и в других землях, подвластных королю Франции, инквизиция наталкивалась либо на глухое, либо на яростное сопротивление, и добивалась успехов только за счет внушаемого ею страха. В начале своей деятельности, в 1233 году, инквизиция насчитывала двоих мучеников: прибывшие для расследования в Корд инквизиторы были убиты во время мятежа. Никогда они не передвигались без вооруженного эскорта, однако в Альби инквизитора Арно Катала, решившего собственноручно выкопать покойницу-еретичку (пристав это сделать отказался), толпа выволокла с кладбища и забила насмерть.

В Нарбонне, снискавшей себе репутацию католического города и тем самым избежавшей горестей крестового похода, появление инквизиторов тоже вызвало беспорядки. Пригород был больше центра подвержен еретическим настроениям и уж во всяком случае враждебен к доминиканцам и архиепископу. Здесь мятеж сразу приобрел политический характер, консулы предместий обвинили архиепископа и инквизиторов в желании урезать их привилегии. Нарбонна, подобно итальянским городам, разделилась на два клана: городской клан принял сторону архиепископа и инквизитора брата Ферье, а клан предместий требовал их отзыва. Как и везде, доминиканцы в Нарбонне были крайне непопулярны и страдали от междоусобиц в первую голову. В 1234 году восставшие горожане ворвались в их монастырь, разорили его и разграбили. Разгневанные консулы обратились за помощью к графу Тулузскому, и он сам приехал восстанавливать мир (хотя Нарбонна и принадлежала французской короне), посадил в предместье своего баиля и вызвал туда Оливье Термесского и Гиро де Ниора, могущественных аристократов-еретиков, заведомых врагов архиепископа.

Благодаря вмешательству королевской власти в лице сенешаля Ж. де Фрискампа, дело кончилось победой городского клана. Чтобы защитить себя от постоянной враждебности населения предместий, консулы долго упрашивали брата Ферье вернуться в Нарбонну к своим инквизиторским обязанностям.

Действуя, как выразился граф, «скорее, чем запутать, нежели чтобы установить истину», инквизиторы за пять лет создали в Лангедоке атмосферу такого террора, что многие жители сами приходили с повинной, не имея за собой никакой вины, кроме простой симпатии к еретикам. Например, П. Селиа наложил в 1241 году в Монтобане на неделе перед Вознесением 243 канонических покаяния, 110 покаяний разной степени тяжести на следующей неделе в Муассаке, еще 220 в Гурдоне и 80 в Монкюке, хотя не все инквизиторские турне были столь плодотворны. Многие протоколы и отчеты по процессам до нас не дошли. Цифры в существующих документах отражают лишь небольшую часть фактов, но нужно заметить, что инквизиторы не пользовались приговорами без суда, как в Минерве и Лавауре во время крестового похода, а, наоборот, старались регистрировать процессы по всей форме. Это тем более интересно, что целью допросов было получить списки имен, и записи процессов служили вещественными доказательствами против многих подозреваемых. Эти списки тщательно охранялись и были источником волнений огромной части населения, ибо никто не мог быть уверен, что на него не донесли хотя бы раз. Достаточно было двадцать лет назад поздороваться на улице с кем-нибудь из совершенных или поужинать за одним столом с еретиками. Иногда хватало и ложного доноса, который невозможно было отвести, поскольку кто может доказать, что где-то когда-то ты не попался навстречу доносчику об руку с совершенным?