Читать онлайн «История семилетней войны». Страница 24

Казалось, что Силезия была уже потеряна для прусского короля. За все время прусских кампаний удачи австрийцев никогда еще не достигали таких размеров; имперцы питали самые дерзновенные надежды, так как выиграли сражение, завладели двумя крепостями и столицей провинции; кроме того, они имели громадную армию, с помощью которой могли удержать свои завоевания, и потому могли быстро окончить войну на самых выгодных условиях. Таково было положение дел счастливых австрийцев к концу ноября. Наступившая зима должна была, по-видимому, положить предел всем дальнейшим операциям пруссаков, и неприятели уже собирались на зимние квартиры, как вдруг на театре военных действий произошел неожиданный для всей Европы переворот. Имперцы сочли поход Фридриха последней бессильной попыткой отчаяния, а его маленькую армию прозвали «Берлинским вахтпарадом». Силезцы, преданные Пруссии, отказались уже от всякой надежды, а приверженцы пруссаков предавались отчаянию.

Яркой иллюстрацией тогдашнего настроения нации служит поведение князя Шафгоча, епископа бреславльского. Фридрих даровал этому священнику княжеский титул, сан епископа и вообще осыпал его благодеяниями. В Потсдаме он часто бывал в обществе короля и получил даже орден Черного Орла, которым Фридрих чрезвычайно редко награждал от вступления своего на престол и до самой своей смерти. Считая своего благодетеля совершенно погибшим, неблагодарный забыл все это и стал заискивать благосклонности у его врагов, причем упустил из виду самые элементарные правила благоразумия и приличия. Он ругал короля, сорвал с себя орден Черного Орла и попрал его ногами; поступок этот возмутил даже императорских генералов, которые отнеслись к этому с презрительной укоризной. Вскоре после того он бежал в Богемские горы, чтобы скрыть там свой позор. Затем он отправился в Вену, где знать отнеслась к нему с пренебрежением; Мария-Терезия и император Франц сильно порицали его и не согласились даже дать ему аудиенцию. В Риме он тоже не встретил ни защиты, ни сострадания; там его давно уже ненавидели за излишне свободный образ жизни; протянув уныло остаток дней своих, он умер изгнанником в Богемии в 1795 году.

Иезуиты были благоразумнее; очевидно, они имели лучшее мнение об удачах Фридриха, так как раненные в битве пруссаки нашли в их лице преданных друзей. Поместив несчастных в своей обширной коллегии, они заботливо ухаживали за ними; поведение это, вызванное политическими соображениями, прикрывалось личиной человеколюбия, и именно поэтому Фридрих не обратил на него внимания.

Победители опубликовали уже много распоряжений, касавшихся управления страной. Пленные пруссаки, уроженцы Силезии, были распущены по домам, и множество чиновников уже присягнуло на верность Марии-Терезии, как вдруг «Берлинский вахтпарад» подошел к столице Силезии.

В начале декабря холода до того усилились, что занятие зимних квартир являлось неотложной необходимостью. Всякий другой полководец на месте росбахского победителя удовлетворился бы в это суровое время года надеждами на будущую кампанию, занялся бы укреплением Одера, защитой Глогау и прикрытием Саксонии. Но планы Фридриха были совсем иные. Он хотел безотлагательно освободить Силезию. Совершив в двенадцать дней переход из Лейпцига к Одеру, он присоединил к себе по пути бежавшую армию герцога Бевернского и подошел к Бреславлю, где укрепился неприятель. Решившись на атаку даже в том случае, если бы пришлось взбираться для этого на вершины высочайших гор, король созвал всех генералов и штаб-офицеров и сказал им краткую, но сильную речь. Он изобразил свое бедственное положение, привел им на память храбрость предков их, кровь, пролитую прусскими героями, за которую надо было отомстить, и славу прусского имени; причем он выразил свое сильное упование на их мужество, усердие и любовь к родине, так как был намерен теперь же атаковать врага и отнять у него все приобре тенные тем преимущества. Этой торжественной речью он воспламенил своих воинов до энтузиазма; некоторые проливали слезы, все были растроганы. Знатнейшие генералы ответили от имени всей этой горстки героев и в кратких, но многозначительных словах поклялись королю победить или умереть. Такое настроение охватило вскоре всю прусскую армию; а когда узнали, что австрийцы покинули свою необыкновенно выгодную позицию, – атаковать которую дерзнул бы разве отчаянный человек, – и идут навстречу пруссакам, то последние сочли врага уже побежденным.

Выступление из лагеря австрийцев было решено на общем военном собрании, хотя Даун считал, что им теперь более, чем когда-либо, необходима осмотрительность для сохранения действительно многочисленных выгод, приобретенных ими. Безопасное положение необыкновенно сильного лагеря при обильно снабженной крепости относительно ослабленной, истощенной армии не могло быть сравнимо с сомнительным исходом битвы в поле. Для удержания в течение зимы всех завоеваний битва не была нужна, да ничто и не побуждало их к ней. Но спесь остальных генералов одержала верх над благоразумием. «Недостойно оставаться в бездействии нашим победоносным войскам», – говорили они; к ним присоединились льстецы, уверявшие принца Лотарингского, что от него лишь зависит окончание войны с помощью сражения, исход которого не подлежит никакому сомнению. Это мнение, поддерживаемое особенно Лукези, одним из знатнейших генералов, превозмогло; уверенность принца и остальных опытных генералов была так велика, что полевую пекарню не везли, как обыкновенно, в хвосте армии, а выслали вперед в город Неймарк, так что, собственно говоря, послали ее королю. Фридрих, уже атаковавший и рассеявший при Пархвице маленький отряд императорского генерала Герсдорфа[93], по прибытии своем в Неймарк немало был удивлен, встретя этот авангард, состоящий из пекарни. Чтобы не терять времени, высланные вперед драгуны и гусары должны были спешиться и осадить город[94], который, впрочем, скоро был взят вместе с 5000 пленных; после этого Фридрих пошел дальше.

5 декабря, близ деревни Лейтен, произошла одна из величайших битв нашего столетия. Обе армии во всем разнились между собой. Фридрих командовал 33 000 пруссаков, а Карл Лотарингский – 90 000 австрийцев[95], которые совершенно уповали на свое грозное могущество, на мощных своих союзников и на обладание уже наполовину завоеванной Силезией. Пруссаки же полагались на свою ученую тактику и на своего великого полководца. Одна армия изобиловала во всем, благодаря бреславльским запасным складам и беспрепятственному подвозу из Богемии; другая же нуждалась во многом. Одна из них пользовалась продолжительным спокойствием, другая же была истощена форсированными маршами в стужу[96]. В этот достопамятный день австрийцы были воодушевлены обыкновенным военным мужеством, пруссаки же находились в необыкновенно приподнятом настроении.

Обе армии встретились на обширной равнине, удобнее которой Фридрих не мог и желать для своих маневров. Австрийцы, впервые выступившие на бой в открытом поле, выстроились громадными необозримыми линиями и не верили своим глазам, увидя маленькую прусскую армию, собиравшуюся атаковать их. Здесь-то обнаружился великий гений Фридриха; он избрал косой порядок битвы, даровавший грекам столько побед, при помощи которого Эпаминонд преодолел непобедимых дотоле спартанцев. Он основывается на том, чтобы удерживать в бездействии большую часть неприятельских войск, оставляя их в нерешительности и приводя в замешательство, поставить на главный пункт атаки больше солдат, чем у неприятеля, и таким образом как бы исторгнуть победу у него; такой прием почитается высшим образцом военного искусства. Фридрих производил фальшивые маневры против правого крыла неприятеля, тогда как на самом деле готовился атаковать левый. С этой целью он произвел в одной части своей линии маневр, который, хотя и был заимствован у других войск, но который до этого лишь одни пруссаки могли выполнить в надлежащем порядке и с необходимой быстротой. Для такой эволюции разделяют линию на несколько плутонгов, сближают их и таким образом двигают всю массу людей. Фридрих изобрел этот маневр, который своими сомкнутыми рядами, глубиной и особым родом передвижения, приноровленного лишь лишь для боль ших пространств, весьма походит на македонскую фалангу, построенную и сражавшуюся в шестна дцать рядов и долго считавшуюся непобедимой, пока рим ские легионы не сокрушили ее, оставив о ней лишь одно воспоминание. При этом солдаты занимают сравнительно весьма небольшую площадь и, благодаря смешанным мундирам и знаменам, представляют издали весьма беспорядочную и скомканную толпу. Но достаточно одного мановения вождя, и живой этот узел развертывается с величайшим порядком и с быстротой, походящей на бурный поток[97].