Читать онлайн «Пограничные земли в системе русско-литовских отношений конца XV — первой трети XVI в.». Страница 50

Естественно предположить, что у разных городских слоев интересы были различны, неодинаковой была их позиция и роль в русско-литовских войнах. Сначала попытаемся разобраться, на чьей стороне в этом противоборстве двух держав оказалась городская верхушка — боярство.

Социальному облику, правовому статусу боярства Великого княжества Литовского, его роли в жизни городов посвящена обширная литература[1017]. Исследователями установлено, что бояре являлись мелкими и средними землевладельцами, большинство из них несло военную службу при великокняжеском дворе, а меньшая часть служила удельным князьям. Щедрые земельные пожалования великих князей в XV в. заложили основу могущества ряда боярских родов. В конце этого столетия боярство играло активную роль в хозяйственной и политической жизни восточных земель Литовского государства[1018].

Учитывая важную роль городской верхушки, московские власти при взятии городов старались изолировать ее от основной массы населения. Так, зимой 1492/93 г. после овладения Мезецком, Серпейском и Опаковым жители были приведены к присяге, а «градских больших людей приведоша на Москву»[1019]. Та же ситуация повторилась при вступлении Василия III в 1514 г. в покоренный Смоленск: согласно Архангелогородскому летописцу, великий князь велел владыке смоленскому, королевскому воеводе и «многим князем смоленьским и паном приметным» идти в его шатер, где их продержали под стражей до утра[1020].

В небольших пограничных городках — как удельных, так и центрального подчинения, — где, как мы уже выяснили, посадское население было крайне малочисленным, первенствующее положение принадлежало местному боярству, причем в силу неразвитости мещанского слоя никто это преобладание не пытался оспорить: в этих городах не заметно и следа какой-то сословной борьбы. Однако разница в статусе города проявлялась в том, что удельное боярство (оставляя пока в стороне крупные частновладельческие города вроде Мстиславля) не решало самостоятельно судьбу своего города: это была прерогатива князей, а на долю боярства господарских городов подчас выпадала такая роль. Рассмотрим этот вопрос подробнее.

Удельному боярству не приходилось делать выбор между Москвой и Литвой, ведь они зависели не от великокняжеской власти, а от воли местных князей, которым служили. Неудивительно поэтому, что переход того или иного князя со своей вотчиной на сторону московского государя не вызывал, как правило, никакой реакции местного боярства. Никто из гомельских или бельских, стародубских или одоевских бояр не бежал в Литву, когда их сюзерены-князья «приехали со своими городы» к Ивану III. Правда, среди господарских дворян при Сигизмунде I упоминаются несколько радогощан, воротынцев и вязьмичей[1021], но неизвестно, были ли они боярами. Сохранилось только одно определенное известие такого рода — о черниговском боярине Хилимоне Андреевиче Микулича, «отъехавшем» к королю[1022], но общей картины это не меняет. Зато много позднее, уже после ликвидации Василием III северских уделов, когда в 1535 г. польско-литовская армия осадила Гомель, в котором, по словам летописи, тогда только «были тутошние люди немногие, гомьяне»[1023], — гарнизон сдался, причем «некоторые бояре и люди, — узнаем из другого источника, — присягу вчинили, хотячи господарю… его милости верне служити»[1024]. Так гомельские бояре после более чем 30-летнего перерыва вернулись вместе с городом в литовское подданство.

Гораздо активнее, чем боярство порубежных удельных городков, влияли на судьбу своего города Мстиславские бояре: в 1514 г., как мы помним, они вынудили князя Михаила Мстиславского сдаться, дабы избежать разорения города московскими войсками, но при изменении военной обстановки вернулись под власть Литвы. Впрочем, подобная склонность к компромиссу была свойственна и боярству небольших господарских городов, положение которых, как уже отмечалось, имело черты сходства с частновладельческими городами типа Мстислав ля.

Примером такого небольшого великокняжеского городка, судьба которого находилась в руках местных бояр, может служить Мценск. Летом 1492 г., когда этот город был взят московской ратью, в плен попали многие местные бояре[1025]. Литовская сторона неоднократно в 1492–1494 гг. настаивала на их освобождении; наконец, в августе 1495 г. (уже после заключения мира) Иван III заявил, что всех пленных «мченян» освободил[1026]. Нет никаких упоминаний о том, что кто-нибудь из них, находясь в плену, перешел на московскую службу. Еще в 1498 г. мценские бояре требовали освобождения из плена своего собрата, боярина Луни (или Голуни), захваченного во время набега 1492 г. со всем семейством и челядью; кроме того, они жаловались на «шкоды великие» со стороны кн. Белевских[1027]. Таким образом, мценские бояре в эти годы сохраняли верность Литве. Именно этим обстоятельством, видимо, объясняется тот уже известный нам факт, что по миру 1494 г. Мценск, захваченный было московской ратью, был возвращен Литве.

Однако в условиях непрерывного натиска со стороны «слуг» московского великого князя и отсутствия какой-либо помощи и защиты со стороны господаря среди мценских бояр начались колебания. В апреле 1499 г. великому князю Александру стало известно о бегстве «к Москве» мценского боярина Сеньки Бунакова, родня которого тут же затеяла тяжбу из-за земель беглеца[1028]. А уже год спустя, после того как в начале 1500 г. «люди» Ивана III (по сделанному нами выше предположению — те же Белевские князья) в очередной раз захватили Мценск, случилось неизбежное: «мченские бояре и со Мченском» «приехали служити» к Ивану III[1029]. Однако, похоже, они быстро смирились со своим новым положением: не известно ни одного случая «отъезда» бояр из Мценска в Литву после 1500 г. Здесь сказалось отсутствие у местного боярства прочных связей с великокняжеским двором: в Метрике за период до 1500 г. записи о пожалованиях мценским боярам буквально единичны[1030]. Сказанное относится (с некоторыми нюансами) и к боярству Торопца, Дорогобужа, Путивля — великокняжеских городов, присоединенных к Русскому государству в том же 1500 г. Здесь также связи местного боярства с господарской властью были слабы: пожалования торопецким и дорогобужским боярам исчисляются единицами[1031]; пожалования путивльским боярам тоже очень редки, а по именам названо лишь шестеро из них[1032]. Вполне понятно поэтому, что большинство здешних бояр осталось после 1500 г. на родине, перейдя на московскую службу. Однако, в отличие от Мценска, в названных городах в боярской среде произошел раскол: какая-то часть предпочла сохранить верность господарю и «отъехала» в Литву, остальные же перешли на службу Ивану III. К сожалению, мы располагаем об этом лишь отрывочными сведениями.

В 1507 г. по челобитью торопецких бояр Нефедея и Михалка, «штож неприятель наш великий князь Московский отчину их забрал и посел и не мають на чом поживитися», — им было дано две службы «людей» в Витебском повете «до тых часов, поки, даст Бог, отчину их от неприятеля нашого очистим»[1033]. Перед нами образец традиционных отношений вассала и сюзерена: бояре, даже утратив свои отчины, сохраняют верность великому князю, а тот за это жалует им новые земли взамен потерянных. Под 1508 г. в Метрике сохранилась запись о выдаче «торопчаном» жита, а в жалованной грамоте 1541 г. упомянут торопецкий боярин Алексей Лукьянович Теребужский, получивший некогда имение в Полоцком повете[1034].

Еще меньше известно о боярах — выходцах из Дорогобужа. Хотя в одной челобитной 1530 г. сохранилось упоминание о том, что «кождым смоляном и дорогобужаном подавали… хлебокормления» в Литве[1035], но пока удалось найти имя только одного такого выходца: в списке гоподарских дворян (ок. 1509 г.) значится и Яцко Прокопович «з Дорогобужа»[1036].

Чуть больше сведений дошло до нас о путивльских боярах, выехавших в Литву. В Метрике сохранилась запись о выдаче в октябре 1509 г. пяти путивльским боярам — Вепру Колениковичу, Ивану Олехновичу, Михаилу Лопатину, Якиму и Павлу Демидовичам — соли из казны[1037]. Двое последних упомянуты еще раз в жалованных грамотах 1522 г.: оказывается, братья Демидовичи получили от короля «людей» в Ейшиском повете; половину этого имения унаследовал сын Павла, Михайло[1038]. Наконец, некоему Сороке взамен «именей его путивльских, который ж неприятель наш великий княз Московский забрал и посел», было пожаловано имение в Троцком повете[1039]. Не набирается, таким образом, и десятка путивльских бояр, покинувших родной город[1040]. Численность же тех из них, кто перешел на московскую службу, мы не можем оценить даже приблизительно: слишком скудны наши сведения о персональном составе местного боярства до 1500 г., чтобы найти путивльцев среди московских служилых людей XVI в. (то же относится и к торопчанам, дорогобужцам и т. п.). Но в отдельных случаях это удается: так, в списках «литвы дворовой» Дворовой тетради 50-х гг. XVI в. упомянуты Жеребячичи — потомки путивльских бояр[1041].