Читать онлайн «Монголы XIII в. и «Слово о полку Игореве»». Страница 4

В империи Чингисхана несториане оказались в подчинении у монголов, но, будучи такими же кочевниками, они быстро использовали свою относительно большую интеллигентность, и их представители заняли ведущее положение в административной системе империи. Тогда они стали силой, отношение к которой каждый из соседей должен был выразить предельно четко. Следовательно, для русского политического мыслителя несторианская проблема стала актуальной лишь после включения Руси в Монгольский улус, и тогда же стало небезопасно поносить религию, пусть не господствующую, но влиятельную. Тогда и возникла необходимость в иносказании, и Калка могла превратиться в Каялу, а татары в половцев[прим. 7] . О послах же лучше было помалкивать, как потому, что монголы считали посла гостем, следовательно, особой неприкосновенной, и никогда не прощали предательского убийства посла, так и потому, что напоминать ханским советникам о религиозной ненависти к ним было рискованно. Об этой вражде мы имеем сведения из зарубежных источников. Венгерские миссионеры указывают со слов беглецов-русских, покинувших Киев после разгрома его Батыем и эмигрировавших в Саксонию, что в татарском войске было много «злочестивейших христиан», т.е. несториан [цит. по: 27, с. 283]. В «Слове» этот вопрос завуалирован, хотя есть намеки на то, что автору его было известно несторианское исповедание (см. ниже). Но ведь «Слово» – литературное произведение, а не история.

Но если так, то в «Слове» следует искать не прямое описание событий, а образное, путем намека, аллегории, сравнения подводящее читателя к выводам автора. Этот принцип, широко распространенный в новой литературе, применяли и в средние века – например, в «Песне о Роланде» вместо басков поставлены мавры. Такая подмена не шокировала читателя, который улавливал коллизию, воплощенную в сюжете, и воспринимал намеки, делая при этом необходимый корректив.

Следовательно, в «Слове» мы не должны отчленить сюжетное ядро, отражающее действительное положение, интересовавшее автора и читателя, от оболочки образов, которые, как во всяком историческом романе или поэме, не что иное, как вуаль. Однако и в образах есть своя закономерность, подсказанная жанром, и они, наряду с сюжетной коллизией, позволяют найти ту единственную дату, когда составление такого произведения было актуально.

Призыв, о котором говорилось выше, был адресован главным образом трем князьям: Галицкому, Владимирскому и Киевскому; во вторую очередь призывались юго-западные князья, отнюдь не призывались князья Северской земли и новгородцы, и проявлено особое отношение к Полоцку, о чем скажем ниже. Посмотрим, когда существовала политическая ситуация, отвечавшая приведенному условию. Только в 1249-1252 гг., не раньше, не позже. В эти годы Даниил Галицкий и Андрей Ярославич Владимирский готовили восстание против Батыя и пытались втянуть в союз Александра Ярославича, князя киевского и новгородского. Вспомним также предположение К. Маркса о том, что «Слово» написано непосредственно перед вторжением татар [28, с. 123]. Поскольку автор «Слова» не мог предсказать вторжения Батыя, то естественнее всего предположить, что он имел в виду вторжение Неврюя 1252 г.[прим. 8], которое за год или два предвидеть было несложно. И вряд ли возможно, чтобы такой патриот, как автор «Слова», в том случае, если наша гипотеза правильна и он действительно был современником этих событий, прошел мимо единственной крупной попытки русских князей скинуть власть татарского хана. Но для проверки нашего предположения обратимся к деталям событий и образам князей. Если мы на правильном пути, то детали и описания «Слова» должны изображать ситуацию не XII в., а XIII в. и под масками князей XII в. должны скрываться деятели XIII в. Рассмотрим в этом аспекте обращение к князьям.

Прежде всего, Святослав киевский, который отнюдь не был ни грозным, ни тем более сильным. Он и на престол-то попал при помощи половцев и литовцев, и владел он только городом Киевом, тогда как земли находились в обладании Рюрика Ростиславича. Зато Александр Невский был и грозен и могуч.

Очень интересен и отнюдь не случаен подбор народов, которые «поют славу Святославлю» после победы над представителем степи Кобяком (с. 18): немцы, венецианцы, греки и чехи-моравы. Тут точно очерчена граница ареала Батыева похода на запад. Немцы, разбитые при Лигнице, но удержавшие линию сопротивления у Ольмюца, венецианцы, до владений которых дошли передовые отряды татар в 1241 г., греки Никейской империи, при Иоанне Ватаце овладевшие Балканским полуостровом и, поскольку Болгария пострадала от возвращения Батыевой армии, также граничившие с разрушенной татарами территорией, и чехи-моравы, победившие татарский отряд при Ольмюце. Все четыре перечисленных народа – потенциальные союзники для борьбы с татарами в 40-х годах XIII в. Не должно смущать исследователя помещение Никейской империи в ряд с тремя католическими государствами, потому что Фридрих II Гогенштауфен и Иоанн Ватац стали союзниками, имея общего врага – папу, и император санкционировал будущий захват Константинополя греками, опять-таки назло папе, считавшемуся покровителем Латинской империи.

И эти четыре народа осуждают Игоря за его поражение. Казалось бы, какое им дело, если бы действительно в поле зрения автора была только стычка на границе. Но если имеется в виду столкновение двух миров – тогда это понятно.

Дальше, автор «Слова» считает, что на самой Руси достаточно сил, чтобы разгромить половцев. Вспомним, что того же мнения придерживались Андрей Ярославич Владимирский и Даниил Романович Галицкий в отношении татар. Автор перечисляет князей и их силы и опять-таки рисует картину не XII, а XIII в.

Во-первых, владимирский князь, якобы Всеволод, а на самом деле Андрей. У него столько войска, что он может «Волгу веслы раскропити, а Дон шеломы выльяти» (с. 21). Звать на юг Всеволода Большое Гнездо, врага Святослава и Игоря, более чем странно. А звать владимирского князя в 1250 г. к борьбе со степью было вполне актуально, ибо Андрей действительно выступал против татар и был разбит Неврюем, очевидно, уже после написания «Слова». Надо думать, что надежда на успех у Андрея и его сподвижников была.

Дальше идет краткий панегирик смоленским Ростиславичам, союзникам Всеволода Большое Гнездо в 1182 г., с призывом выступать «за обиду сего времени, за землю Русскую» (с. 22). Смоленск не был разрушен татарами во время нашествия и сохранил свой военный потенциал, и обращаться к смольнянам за помощью в 1249-1250 гг. было вполне целесообразно, тогда как в XII в. они были злейшими врагами черниговских Ольговичей.

Столь же уместно обращение к юго-западным князьям, про которых сказано, что у них «паробцы железные под шеломами латинскими» (с. 23) и «сулицы ляцкие» (с. 24). Но из перечисления исключены Ольговичи черниговские (с. 23), потому что они были в 1246 г. казнены Батыем по проискам владимирских князей [см.: 19, с. 26-28], а Черниговское княжество политически разбито.

Самым важным в списке является Ярослав Осмомысл, который высоко сидит «на златокованом столе подпер горы Угорскыи... затворив ворота Дунаю... отворяши Киеву врата, стреляеши с отня злата стола салътани за землями» (с. 22). Ему тоже предлагается автором «Слова» застрелить «Кончака, поганого кощея» (там же). Если призыв понимать буквально, то это вздор. Ярослав Осмомысл был окружен людьми, которые были сильнее его, боярами, лишившими его не только власти, но и личной жизни. В 1173 г. бояре сожгли любовницу князя, Настасью, а после его смерти в 1187 г. посадили на галицкий престол его старшего сына, пьяницу, а не любимого младшего сына (от Настасьи). К низовьям Дуная, где в 1185 г. возникло сильное валахо-болгарское царство, Галицкое княжество не имело никакого касательства. Никаких «салтанов» Ярослав не стрелял, а догадка о его участии в третьем крестовом походе (с. 444) столь фантастична, что не заслуживает дальнейшего разбора. Призывать князя, лишенного власти и влияния и умирающего от нервных травм, к решительным действиям – абсурдно. Но если мы под именем Ярослава Осмомысла прочтем – Даниил Галицкий, то все станет на свое место. Венгры разбиты в 1249 г. Болгария после смерти Иоанна Асеня (1241) ослабела, и влияние Галицкого княжества простерлось на юг, доходя, может быть, до устьев Дуная, где в Добрудже жили остатки печенегов – гагаузы, возможно, еще сохранившие кое-какие мусульманские традиции [29, с. 262]. Разрушенный Киев тоже был под контролем Даниила, и, наконец, его союз с Андреем Владимирским был заключен в 1250 г. и направлен против татар. Сходится все, кроме имени, зашифрованного, без сомнения, сознательно.

Так же невероятен в данном контексте Кончак. Почему он «поганый раб»? Чей раб, когда он хан? Почему его называть поганым, если он тесть благоверного русского князя? Кроме того, Кончак в недавнем прошлом привел на золотой стол киевский Святослава, а в 1182 г. был союзником Игоря и Святослава против Всеволода Большое Гнездо и смоленских князей. Допустим, что его так честят за то, что он участвовал в русской усобице, не будучи христианином; но в ней принимали участие литовские язычники на той же стороне, и их за это не осуждает автор «Слова», несмотря на свое уважение к великому князю Всеволоду.