Читать онлайн «Опричнина. От Ивана Грозного до Путина». Страница 21

Тут необходимо сказать несколько слов о кавказцах и их роли. Хорошо известно, что через год после смерти первой жены Иван Грозный женился вторично, сделав своей избранницей черкесскую княжну Кученей (в крещении – Марию) Темрюковну. Менее известно о связях этого черкесского княжеского дома с бывшими золотоордынцами.

Так вот, еще одна дочь Темрюка Алтынчач была женой казанского царевича Бекбулата, который и возглавил посольство-сватовство к Темрюку. Бекбулат же приходился родным братом Шиг-Али, бывшему казанскому хану – ставленнику Москвы (после свержения которого Россия в 1552 г. Казань и завоевала), а позднее касимовскому царю и главнокомандующему русской армии. Кроме того, Шиг-Али и Бекбулат состояли в близком родстве с последним казанским ханом Едигером (с 1553 г. – Симеоном), жившим после покорения в 1552 г. Казани в Москве.

Можно еще добавить и то, что еще две дочери Темрюка были замужем за ногайскими князьями Тинехматом и Казыем, и кое-что еще, однако, на наш взгляд, и этого достаточно, чтобы понять: ордынские кланы, соединив усилия, сумели женить царя на своей кандидатке, которая «на всякий случай» была выбрана не прямо из Орды, а из тесно связанного с последней кавказского рода. Возможно, что и отравление царицы Анастасии, и опала Сильвестра и Адашева (на которых попутно и гибель царицы свалили) явились началом этой огромной интриги.

Вторая свадьба царя состоялась 21 августа 1561 г. Помимо всего прочего, во время свадебных торжеств произошла «зачистка» города от «посторонних элементов»: москвичам, не имевшим приглашения на свадьбу, и тем более жившим в Москве иностранцам было запрещено покидать свои дома[293]. Вероятно, для Московской Руси это было необычным явлением, иначе англичанин вряд ли стал бы специально об этом упоминать. В дальнейшем москвичам было запрещено общаться с иностранцами[294].

Сразу после свадьбы брат новой царицы Салтан-кул (в крещении – Михаил) был назначен окольничим и главным воеводой в Большом полку и сразу попал в число «великих бояр», которых было около десятка на всю страну, став выше многих Рюриковичей и Гедиминовичей. Другие родственники Марии Темрюковны получили чины, жен из знатнейших русских родов, в том числе из родственников первой жены царя. В то же время многие другие родственники Анастасии Романовны подверглись опале. При этом позиции ордынцев настолько усилились, что многие боярские роды почли за честь породниться с новым царским окружением[295]. Или, как Годуновы, выдумывать себе «ордынские» родословные…

Помимо всего прочего, Мария Темрюковна сама поощряла развратный образ жизни царя – именно тогда царь, если верить Дж. Горсею, хвалился, что «растлил тысячу дев и тысячи его детей лишены им жизни», но при этом и сама чуть не каждый день меняла любовников. Поощряла она и репрессии – есть даже точка зрения (скорее всего, преувеличенная), что в значительной мере ей обязана своим возникновением Опричнина как таковая[296].

И все же – почему такие последствия переселения на Русь степняков? Этот вопрос заслуживает самого серьезного анализа в аспекте отношений Руси и Степи как таковых.

Большинство исследователей придерживается классической точки зрения об «извечной враждебности Руси и Степи». Вот, например, и Р. Пайпс пишет об этом[297]. При этом он полностью игнорирует тот факт, что на рубеже XI–XII вв. (точнее, с 1093 по 1116 г.) Русь провела успешную войну с кипчаками, и геополитическим итогом этой войны стало то, что в первой четверти XII в. Владимир Мономах создал русско-кипчакское полицентрическое государство. Победив кипчаков (половцев) в длительной войне, он, однако, не стал их завоевывать, порабощать и унижать, а предложил отношения партнерства и симбиоза (предварительно убив, правда, нескольких самых одиозных ханов).

На территории Руси и кипчакской степи возникло единое образование – русско-кипчакское полицентрическое государство, и теперь кипчаки приходили на Русь только как союзники тех или иных русских князей в борьбе с другими князьями, равно как русские князья ходили походами в Степь исключительно как союзники одних ханов против других[298]. В период с 1116 по 1236 г. имело место всего пять походов русских князей на половцев и пять обратных случаев (т. е. едва ли больше, чем столкновений между самими русскими князьями или половецкими ханами), причем не исключено, что и эти походы были частью междоусобиц – например, кипчаки пошли на одного князя или, наоборот, русичи на одного хана по просьбе другого; зато зафиксировано целых 16 случаев участия половцев в междукняжеских войнах на Руси (надо думать, имело место и сопоставимое количество обратных вмешательств. – Д. В.)[299].

Здесь надо отвлечься и несколько слов сказать о евразийстве. Зародившаяся в 1920-х гг. в среде русских эмигрантов и развитая в конце XX в. Л. Н. Гумилевым теория (и выросшая из нее идеология) «евразийства» являлась весьма антизападной, антилиберальной и тоталитарной. Так, «евразиец № 1» Н. С. Трубецкой говорил о «евразийской партии» как о «государственно-идеологическом союзе, не делящемся властью с другими партиями и даже не допускающем существования других партий»[300]. Евразиец Л. П. Карсавин выступал и против разделения властей – опять же подобно большевикам, которых он за это хвалил; говоря об идеологической монополии, он добавлял, что «кто против единой идеологии, тот против сильного государства, поскольку у многопартийного государства не может быть единого идеологического пути, так как его путь – путь компромиссов, и потому эволюция демократии – тирания или бессилие; дальше он, правда, «уточнял», что многопартийная демократия плоха не «вообще», а для России, где «истинная многопартийность невозможна: не она (единая идеология. – Д. В.) уничтожает партии, а невозможность партий вызывает ее к жизни»[301]. Эта точка зрения, в свою очередь, привела Карсавина к повторению гнусного мифа о принципиальном вреде свободы и полезности несвободы для нашей страны, с разбора которого я начал свою книгу: «Эта страна может существовать только в условиях сильной и жесткой власти»[302]. Правда, не все евразийцы были согласны с государственной монополией, по крайней мере в вопросах экономики – так, П. Н. Савицкий писал, что «там, где требуется только сохранение, нужен хозяин-общество, там же, где необходимо творчество и развитие – хозяин-личность»[303].

Однако и противники евразийства не желали видеть в нем ничего, кроме пропаганды нового Чингисхана и «свирепой диктатуры со сгибанием всех инакомыслящих в бараний рог»[304]. Не желали они видеть, что были и есть и другие евразийцы, которые утверждали и утверждают, что признание евразийской сущности России не противоречит ее интеграции в Европу и восприятию европейских ценностей. Например, этой точки зрения придерживался П. М. Бицилли[305]. Ф. А. Степун, будучи евразийцем, полагал, что Россия-Евразия – скорее Европа, поскольку «православие не настолько отличается от католичества, чтобы оторвать их друг от друга»[306]. Г. П. Флоровский говорил, что Россия все же ближе к неправославной Европе, чем к совсем не христианской Азии[307]. Г. В. Вернадский, будучи евразийцем в геополитической и культурной областях, по политическим симпатиям был ближе к кадетам[308] и, признавая, что «монгольское иго способствовало отрыву России от Европы», добавлял: «Большой вопрос, насколько глубок был этот отрыв».[309] Имеются сторонники подобной точки зрения и среди нынешних евразийцев – например, Р. Я. Евзеров[310].

При этом в евразийстве есть положение, которое я считаю абсолютно правильным. Имеется в виду представление о России как об органическом единстве некоторых народов России, а именно восточных славян и населения Великой Степи.

И сами евразийцы, и их критики не желали видеть того, что, подобно тому, как Русь и выросшая из нее Россия, как мы убедились, не всегда были самодержавны, так и в евразийской Степи не всегда царила ханская деспотия, до эпохи Чингизидов там имела место степная демократия.

Если говорить об объединении тех восточнославянских и тюркских народов, которые составляют основу Евразии сейчас (помимо России, в Евразийское пространство входят, по моему мнению, Украина без Галичины, Белоруссия, Казахстан и Киргизстан)[311], то практически все эти народы объединило Русско-Кипчакское полицентрическое государство Владимира Мономаха[312].