Читать онлайн «История России с древнейших времен. Книга VI. 1657-1676». Страница 137

Служа великому государю, Мазепа объявил: «Дорошенков резидент в Константинополе Порывай писал: хан крымский конечно на том положил — помирить поляков с турками и обратить войско на Московское государство», Мазепа рассказал кой-что и о самозванце Семене, который был при нем в Запорожье: Серко называл его прямым царевичем и сказал мне: просит царевич у него войска ста с два и с ними хочет ехать на остров Чертомлик, а оттуда писать на Дон к черни, чтобы на Дону всех старшин вырубили и к нему приклонились; а когда чернь приклонится, то он, собрав по городам людей, пойдет к Москве. Серко ему говорил: «Зачем тебе собирать войско? Если хочешь ехать в Москву, то я тебя и так отпущу с провожатыми». «Нельзя мне ехать в Москву, — отвечал самозванец, — меня бояре убьют». G тех пор Серко велел его беречь, чтобы он куда-нибудь не уехал из Сечи. А как были у Серка царские посланцы, то вор, взявши лошадей, гонял за ними, хотел их порубить; Серку дали знать, и он тотчас послал за ним козаков, которые не дали ему убить посланцев.

Мазепа был неистощим в важных показаниях: «Крепка и подлинна приязнь у Собеского с Дорошенком. Приезжал Ореховский в Чигирин уговаривать Дорошенка, чтобы, покинув протекцию турецкую, обратился в подданство к Речи Посполитой; Ореховский подал и статьи, на которых должно было свершиться это подданство: 1) Быть комиссии о том, какие убытки униаты сделали церквам православным в Польше и Литве. 2) Границе Войска Запорожского быть до воеводства Киевского и Браславского; однако обывателям этих воеводств должен быть сыскан особливый способ вознаграждения от Войска Запорожского. 3) Войскам польским кварцяным никогда в Украйне не быть, разве только само Войско Запорожское их потребует. 4) Дорошенко должен послать в Варшаву бунчуки турецкие: если же по каким-нибудь причинам нельзя бунчуков прислать, то пусть пришлет брата с другими козаками в аманаты, за что Собеский обещал выпроводить коменданта из Белой Церкви. И то положено между статьями: нечего упоминать и просить у Речи Посполитой таких вольностей, какими козаки пользуются на восточной стороне под Москвою. Какие это вольности? Посмотри, что терпит народ под воеводами московскими? Гетман нынешний выбран не по вольностям и правам войсковым, под бердышами и мушкетами; дети его забраны в неволю в аманаты; власть вырвана у гетмана из рук, потому что виновных козаков наказывать не может, а должен отсылать их в Москву в неволю; наконец, бесчестье Многогрешного! Собеский указывал Дорошенку средство защиты от царской рати: послать в Варшаву с предложением подданства, а он, Собеский, тотчас напишет царю грамоту, чтобы не велел своим войскам наступать на подданного Речи Посполитой. Поляки, — продолжал Мазепа, — просят хана и Дорошенка, чтобы уговаривал султана помириться с Польшею и поднять войну на Московское государство. Турки говорили: какие разумные люди ляхи! Вместо того чтобы нам у них в Кракове обедать, будем теперь под Киевом ужинать. Резидент Дорошенка в Константинополе писал гетману: не кручинься, что потерял Украйну, нетрудно ее назад взять: нет у вас на Украйне Крита и Каменца-Подольского. Султан нынешней войною хочет взять Хмельницкого из неволи с собою про запас: если бы Дорошенко изменил, то Хмельницкого на его место поставить». Мазепа объявил подробно и о средствах Дорошенко в Чигирине: всего и с чигиринскими жителями около 5000 человек. Пушек больших и малых в обоих городах с 200 будет: пушечных запасов много; хлебных запасов у жителей будет на год, а у ратных запасов никаких нет и солью очень скудно. Дорошенко говаривал тайно: как послышу приход Москвы, то побегу из Чигирина к турскому султану; а теперь он сидит в осаде разве для того, что есть к нему грамоты от турского султана или Собеского о помощи. Большая половина чигиринских жителей Дорошенка не любят, желают, чтобы он поддался царскому величеству, а родичи и приятели в одной с ним думе. Сотник Блоха уговаривает конных козаков тайно, чтобы соединились с войском царским. Дорошенко и старшина говаривали между собою, что если придет под Чигирин царское войско, то им лучше вести переговоры с князем Ромодановским, чем с своими козаками.

Мазепою остались очень довольны в Москве: он видел царские пресветлые очи, пожалован государским жалованьем и отпущен без задержанья; отправлена с ним призывная грамота к Дорошенку и чигиринским жителям; но Иван Степанович отправлялся в Чигирин не с тем, чтобы там остаться: он должен был возвратиться в полк к Ромодановскому и гетману, которым наказано было беречь его, чтобы никуда не ушел.

Отправляя в Москву Мазену, Самойлович бил челом, чтобы государь отпустил к нему сыновей его. «Твои дети, — был ответ, — пребывают при его царском величестве в премногой милости, которая никогда отменна не будет; отпустить же их к тебе за нынешними украинскими смутами невозможно, чтобы украинские народы непокорные не подумали, что гетманские сыновья высланы из Москвы по немилости». Предлог отказа был не очень искусно придуман, но пример четырех гетманов заставил Москву быть подозрительною.

Между тем военные действия продолжались на западной стороне. 23 июля Ромодановский и Самойлович подошли к Чигирину, поделали шанцы и начали беспрестанную стрельбу в город. Много домов было разбито, много козаков и горожан перебито и переранено. Дом Тукальского также был разбит гранатами; митрополит ушел в верхний город и там заболел от страха; крымский хан прислал своего доктора лечить его. В конце июля московские войска под начальством копейного и рейтарского строя полковника Сасова и других чинов начальных людей, а малороссийские под начальством бунчужного Леонтья Полуботка и черниговского полковника Борковского отправились под Чигирин с крымской стороны. В двух верстах от города встретил их брат гетманский. Андрей Дорошенко был разбит, победители преследовали его до городской стены и истребили весь хлеб в окрестностях Чигирина, потерявши только шесть человек убитыми и одного прапорщика, взятого в плен. Но в то же время пришла весть, что крымский хан переправился через Днестр под Сорокою, где строят мост для переправы самому султану со всем турецким войском, которое двинется в Умань, а из Умани прямо под Киев. 6 августа турецкий отряд явился под Ладыжином. Здесь сидел известный своими партизанскими подвигами против татар и турок грек Анастас Дмитриев, из купца ставший начальником вольной сбродной дружины, козацко-польско-волошской. С Анастасом же заперлись в Ладыжине полковник Мурашка и Савва; ратных людей было 2500 человек да мещан с женами и детьми с 20000, из них боевых людей тысячи с четыре, пушка одна, и та испорчена, вал худой, запасов никаких. 80 турецких пушек загремело против города. Мурашка с протопопом и сотником перебежали в неприятельский стан; но защитники Ладыжина выбрали в полковники Анастаса, чтоб биться до смерти. Отбивши пять приступов, ладыжинцы отчаялись, сдались и были все объявлены пленными. Анастас, переодетый, пошел за простого мужика и успел потом освободиться из плена. Мурашку взяло раскаяние: стал он браниться, называл визиря и султана воришками, проклинал Магомета и потерял голову.

Из-под Ладыжина турки двинулись под Умань. Уманцы сдались; турки, оставя залогу в их городе, двинулись далее по Киевской дороге; но уманцы, раздраженные насилиями турецкого гарнизона, перерезали его и заперлись в городе. Визирь и хан, услыша об этом, возвратились и взорвали Умань подкопом. С другой стороны татары пошли освобождать Чигирин; но, как скоро 9 августа появились они под городом, Ромодановский и Самойлович отступили к Черкасам, куда пришли 12 августа. На другой день явились к Черкасам и хан с Дорошенком: от второго часа дня до вечера был бой; государевы люди, как доносили воеводы, многих татар и козаков побили и пришли в обоз в целости; но выходцы из неприятельских полков объявили, что хан и Дорошенко переправляются на восточную сторону Днепра, а турецкий визирь от Ладыжина прямо идет на Черкасы. По этим вестям Ромодановский и Самойлович сожгли Черкасы, оставленные еще прежде жителями, переправились на восточную сторону и стали против Канева. В то же время татары явились с азовской стороны; подошли под степные города Змеев и Мерехву и побрали многих жителей в плен; но харьковский полковник Григорий Донец выступил против них, настиг за Торцом, на речке Бычку, побил наголову, освободил всех пленников, захватил мурзу татарского и одного знатного турка.

Страх, нагнанный на Украйну турецким и татарским нашествием, не был, однако, продолжителен: в первых числах сентября турки были уже на дороге в свою землю; хан и Дорошенко, проводя султана до Днестра, повернули назад и сначала, казалось, имели намерение перейти на восточную сторону Днепра: загоны их уже явились здесь, но были побиты, и 8 октября хан отправился в Крым. Из Польши присланы были к Ромодановскому и Самойловичу грамоты с убеждениями идти вместе с королевским войском промышлять над неприятелем; но и воевода, и гетман были далеки от этого. Гетман говорил присланному к нему подьячему Щеголеву: «Поляки пишут ко мне и к князю Григорью Григорьевичу, чтобы теперь выйти с ними промышлять над неприятелем. Лукавый народ! когда неприятель отступил и слуху об нем нет, тогда они о соединении войск пишут. Тут явная их неправда, потому что беспрестанно с султаном и ханом тайные договоры чинят. Спрашивается, кого теперь воевать, против кого стоять, под которые города ходить? В Валахию и Молдавию незачем: и без них разорены турками; если же им надобны Молдавия и Валахия, так пусть идут, им ближе. Под Чигирин идти — чем самим сытым быть и лошадей кормить? Около Чигирина и других мест степи, как пахотная земля, черны. Для чего поляки пропустили на нас с боярином султана, визиря и хана, для чего с тылу над ними не промышляли? Лживые их поступки я подлинно знаю: турецкая и крымская на Украйне война не от одного Дорошенка, поляки сами рады были. чтобы обе стороны Днепра и Киев из рук царского величества вырвать, и явно Украйну отдали таким образом: калга, султан крымский, во всю прошлую зиму стоял в Волошской земле и беспрестанно с Собеским ссылался, и, пока не договорились, никто в Украйну не смел вступать; а как договорились, что султану, визирю и хану их, поляков, не воевать и разоренья никакого не чинить, тогда неприятелю в Украйну и под Киев вольную дорогу отворили, тогда турки и татары в Украйну вступили и что хотели, то и делали. Слыша о таких их злых поступках, я усматривал всяких способов, как бы тот их злой совет и союз прекратить, и господь бог такой способ мне дал: как взят был Гришка Дорошенко на бою, то у него взято 8 листов белых за Дорошенковою рукою и печатью войсковою: дал ему Дорошенко эти листы с приказом писать от его имени в города к старшине и поспольству. На одном таком листе велел я написать по-польски от Дорошенкова имени к калге крымскому, что Собеский хитрыми своими поступками учинился королем польским и чтобы калга боялся хитростей королевских. В это время был в Межибожье польский комендант; я велел полковнику Райче передать лист к коменданту, будто перехватили его на дороге, а комендант переслал к королю. Когда мы с боярином отступили от Чигирина, а хан с Дорошенком на нас напирал, то вдруг прибежал от султана гонец, чтобы хан с Дорошенком, оставя все, шли под Умань, потому что поляки начали договор нарушать, и, дождавшись хана и взявши Умань, султан дальше не пошел, а хану на нашу сторону Днепра ходить не велел. Приезжал после того к нам полковник польский Лазицкий и сказывал: враг-то, Дорошенко, писал к крымскому калге, будто король на престоле сел хитрыми поступками; до этого времени король был к Дорошенку совершенно милостив и во всем его остерегал; а теперь, когда так делает, то рук наших не уйдет. Таким образом, прошлая турецкая и крымская война отвратилась моею службою, этим листом, который я послал межибожскому коменданту. Теперь Дорошенко, слыша, что король на него сердит, просит прощенья и обещается ему служить для того, чтобы короля задержать и между тем крымского хана вызвать, как прежде клялся быть под рукою царского величества и вызвал султана с визирем и ханом. А на все зло подучает его кошевой Серко. Была у Дорошенка с митрополитом Тукальским рада; митрополит говорил: нас никто не любит, и жить тут нам нельзя, пойдем к султану и будем бить челом, чтобы дал место, тебя пусть сделает господарем волошским, и я буду там же. На том и постановили и, пожитки свои в сундуки прибрав, живут в готовности, смотрят времени».