Читать онлайн ««Русские идут!» Почему боятся России?». Страница 63

Я, конечно, слегка ерничаю. Идиллий, особенно на стыке миров и эпох, не бывает. Тем не менее факт остается фактом. Чем бы ни была на самом деле эпопея Сырыма Датулы, на геополитический вектор казахских родов она влияния не оказала. Напротив, в 1818-м о желании вступить под покровительство России и даже, если надо, покинуть ради этого традиционные кочевья объявили несколько родов далекого Старшего жуза, которым Петербург совершенно не интересовался и контроль над которым у Коканда вовсе не собирался оспаривать. Никаких волнений не возникло и после подписания императором в 1822-м «Устава о сибирских киргизах», разработанного, между прочим, главным либералом тогдашней России М. Сперанским и отменившего в казахских жузах институт ханской власти. Параллельно, однако, и уравняв султанов в правах с российским дворянством и превратив их в мундирных госслужащих. Впрочем, несмотря на это Россия еще долгое время управляла Великой Степью не напрямую, а через Коллегию иностранных дел, а представители жузов, прибывавшие в Россию, именовались посланниками (если их дела решались в Оренбурге) или, если вопрос требовал прибытия в столицу, «полномочными послами» – со статусом, формально равным статусу послов европейских держав. Мелочь, а приятно, а?

Думаю, мало найдется несогласных с мыслью, что критерием недовольства туземцев вновь появившимися, да еще и претендующими на главенство, пусть в разных формах, пришельцами, везде и всегда является сопротивление. Индейцы прерий из года в год разрушали форты и резали переселенцев, алжирские и кавказские шейхи поднимали знамя джихада, индийские набобы объявляли войну, а индийские же сипаи начинали резать офицеров вместе с семьями. По ходу продвижения на восток и юг в такие ситуации попадала и Россия – на Северном Кавказе, о чем мы уже говорили, на Урале, о чем мы еще поговорим, и на Крайнем Севере, о чем мы поговорим непременно. Но не в казахских степях. То есть на местном уровне всякое случалось, и открытые стычки, и (куда чаще) нападения исподтишка, и откочевки в знак протеста против чего угодно. Однако события, прямо подходящие под понятие «восстание», имели место лишь дважды. Да и то, в первый раз не в «жузовых» землях, а на российской территории, во Внутренней, она же Букеевская, Орде, той самой, которая (помните?) была учреждена не кем иным, как Петребургом, милостиво соизволившим создать на российских землях дом для кочевников, истребляемых и ловимых в рабство хивинцами. Точно так же, между прочим, как когда-то было разрешено малороссийским казакам спасаться от панского террора на российской земле, впоследствии ставшей украинской Слобожанщиной. Но это так, к слову.

Земли в междуречье Урала и Волги было немного, а численность населения ввиду отсутствия хивинцев росла быстро, так что пастбищ категорически не хватало, уральские казаки свои хутора не отдавали, а лучшие угодья, естественно, прихомячил хан Джангир и его ближний круг. Таким образом, шаруа (чернь) нищала, голодала, а голод не тетка, и ханские табуны вкупе с отарами начали терпеть ущерб. Скот угоняли сперва осторожно, под покровом ночи, затем в открытую, разгоняя ханских стражников, а старшины голодающих родов покрывали скотокрадов, понимая, что иначе получат по мозгам. С февраля 1836-го власти в Орде по факту не было, а поскольку тонкостей земельного кодекса шаруа не понимали, начались налеты и на выгоны, принадлежащие Уральскому казачьему войску, что вылилось в ожесточенные стычки. Впрочем, лидеры движения, старшина Исатай Тайманов и народный сказитель Махамбет Утемисов, были люди приличные, по степным меркам цивилизованные и, если говорить об акыне, в известной степени западнически настроенные, и попытались унять страсти, обратившись к российскому арбитражу. «Просьбы и жалобы наши, – писал Исатай в личном письме генерал-губернатору Василию Перовскому, – никем не принимаются, имущество у нас отнимают и мы, точно иностранцы, страшимся всего, несмотря на то, что принимали присягу на верноподданство государю императору. Но так как Ваше Превосходительство представляет здесь лицо главного начальника, то я почел довести до Вашего сведения и просить об откомандировании к нам правдивых чиновников, которые вникли бы в наше бедственное положение и произвели по жалобам нашим всенародное исследование. Особенно мы желаем, чтобы жалобы наши были исследованы господином подполковником Далем». В скобках: упомянутый «господин подполковник Даль» – тот самый Даль-Луганский, автор бессмертного Словаря; он слыл среди кочевников справедливым человеком, дружил с Махамбетом и, имея некоторое влияние на генерал-губернатора, пытался помочь голодающим, добившись в итоге изгнания со службы пары взяточников и приказа о создании «передельной комиссии» для решения вопроса.

Увы, как известно, жалует царь, да не жалует псарь. Пока в Оренбурге утрясались документы, хан Джангир, приватно договорившись с руководством уральского казачества и (как выяснилось при следствии, впрочем, ничем не закончившемся) сунув кому надо бакшиш, не стал дожидаться приезда комиссии, а бросил на подавление отряды наемников, усиленные сотней казаков. В ноябре 1837-го разбитые повстанцы отступили с российской территории на левый, «вассальный», берег Урала, перегруппировались и, уже ничего хорошего от жизни не ожидая, вступили на тропу войны. «Скопище, – доносил в Петербург Перовский, – постепенно возрастая, начало довольно положительно приближаться к линии и, наконец, по последним известиям, находилось уже не далее двух переходов. От двух-трех тысяч человек при внезапном нападении может прорваться на всякой точке линии и наделать большие беспорядки». Попытки поладить окончились, не начавшись: хотя хан Джангир, получивший от Оренбурга по ушам за перегибы на местах, готов был кое-чем поступиться, беглецы к этому времени успели присягнуть самозваному степному хану Кенесары Касымову, речь о котором впереди, и, соответственно, считали себя не бунтовщиками, а воюющей стороной. Так что за Урал двинулись регулярные войска при поддержке оренбургских и, естественно, уральских казаков, в сражении 12 июля окончательно решившие вопрос; Исатай погиб в бою. Махамбет с немногими уцелевшими бежал на юг, где занялся сочинением сатир антиханской направленности, за что и был зарезан подосланными убийцами, а Букеевская Орда вскоре была расформирована как не оправдавшая себя. Уместно заметить, что сей акт насильственного упразднения «последнего очага национальной государственности» массы шаруа, судя по народным песням, встретили не то что без возмущения, а с нескрываемым злорадством.

Еще одно, второе и последнее, событие – восстание Кенесары Касымова, трактуемое ныне как «яркое проявление национально-освободительной борьбы против российского империализма», я, честно говоря, не знаю, как назвать. Дело в том, что оно, в сущности, к России никакого отношения не имеет. Султан Кенесары, сын Касыма, внук известного нам Аблая и, как водится, в энном колене прямой потомок Чингисхана, происходя из Среднего жуза, да еще и из южных его регионов, был подданным то ли Коканда, то ли Бухары, то ли и Коканда, и Бухары одновременно. Однако сам себя считал достойным куда более высокой доли. Как минимум ханом родного жуза, но еще лучше, если всей Великой Степи. Отчего и тусовался по ничейным, еще не демаркированным просторам, избегая встреч с разъездами бухарцев (уже успевших отсечь голову двум его старшим братьям) и кокандцев (столь же вызывающе поступивших с его батюшкой), поскольку и сам был объявлен в розыск, и собирая под свой бунчук всех, хоть сколько-то и хоть чем-нибудь недовольных. Которых было немало. Претензии в основном были к Коканду, относившемуся к «своим» казахам примерно как поляки к малороссам до Хмельниччины, а также (и в связи с тем же) к Бухаре, но и российских пограничников, запрещавших «неприсяжным» туземцам кочевать по территории Империи, тоже не любили. Да и многие пылкие батыры, бии и тюре были огорчены новыми реалиями. Так что, в конце концов, орда под бунчуком «законного хана» собралась солидная.

Начал Кенесары довольно бойко. Исходя из того, что русских, с одной стороны, в местах его обитания совсем мало, а с другой, они в принципе куда сильнее Коканда, и, значит, PR от нападения на них будет круче, он весной 1838-го осадил, взял штурмом и разрушил до основания Акмолинский форпост. Произведя на потенциальных подданных именно то впечатление, которое и предполагалось. После чего, крайне быстро уйдя от греха подальше, занялся государственным строительством на территории Кокандского ханства. Что, конечно, было и мудро, и правильно. Бить кокандцев у него получалось весьма удачно, сторонников становилось все больше, а поскольку среди них были люди из самых разных родов, ранее входивших во все три жуза, избрание «нашего Кене» великим ханом всей Степи, состоявшееся в сентябре 1841 года, стало простой формальностью. На правомочность и кворум, естественно, никто внимания не обращал, а любые упоминания о недостаточной легитимности хан, обладая от природы тяжелым характером, карал по законам военного времени эпохи своего великого предка. Впрочем, отдадим должное: по личным данным сын султана Касыма, судя по всему, в самом деле этого самого великого предка напоминал, а возможно, и повторял. Он умел побеждать, умел подбирать кадры, умел даже наводить порядок в степи. После сотни сломанных за ослушание спин грабежи караванов и несанкционированные угоны скота прекратились, клановая вражда сменилась полным взаимопониманием, а владыки Коканда, далекой Хивы и даже Благородной Бухары, по местным меркам, региональной сверхдержавы, заговорили с самозванцем не то что на равных, а даже несколько заискивающе. В какой-то момент о создании некоей «степной автономии» задумался даже Василий Перовский.