Читать онлайн «КРАМОЛА Инакомыслие в СССР при Хрущеве и Брежневе.». Страница 21

В конечном счете придется признать, что внутренний мир простого советского человека для нас не менее загадочен, чем, к примеру, популярный у историков «внутренний мир человека Средневековья». К этой аналогии мы прибегли не случайно. Разительная особенность наших материалов состоит в том, что в огромном большинстве случаев мы имеем дело с людьми, не включенными вполне в словесную, письменную культуру образованных слоев. Нашим персонажам оказалось свойственно такое количество воистину фольклорных взглядов и высказываний, что в поисках базиса, исходной модели для их описания мы были вынуждены прибегнуть к опыту исследователей Средневековья, классическим работам по теории мифа и свойствам мифологического сознания – словом, к инструментарию, которым обычно пользуются при анализе совсем других, гораздо более удаленных от нас эпох.

Содержание антисоветских высказываний многослойно. Люди осмысливали «наблюдаемую реальность» (пустые полки и очереди в магазинах, низкое качество изделий, бюрократизм, начальственные привилегии), сравнивая ее с заявлениями прессы об изобилии и процветании; толковали сообщения советской печати, передач западного радио, пересказывали разнообразные слухи. Даже в лояльных умах, не склонных подвергать сомнению основные положения пропаганды, на бытовом, обыденном уровне все же складывалось критическое и несколько насмешливое отношение к власти в разных ее обличиях – секретаря районного или областного комитета партии, председателя сельсовета или колхоза, директора, парторга, профорга завода и т.п. Ироничный взгляд на власти воплотился, помимо прочего, в обилии политических анекдотов.

Сказанное относится к сфере логики, разума, «дневного» сознания. Чем менее грамотен и втянут в жизнь больших городов был человек, тем большую власть над ним имели представления из области коллективного бессознательного. В наиболее чистом виде они выражены в суждениях социально неблагополучных людей: маргиналов, лиц без места жительства и работы, заключенных-уголовников, совершавших различные антисоветские преступления. Это неудивительно, поскольку криминальное сознание по природе своей инфантильно и примитивно-архаично[113]. Однако свойственен архаичный способ мышления не только маргиналам, но и людям малограмотным (пусть и вполне социально адаптированным) и вследствие этого вместе с воспитанием воспринявшим некий комплекс традиционных представлений, не подвергавшийся интеллектуальной, логической проверке.

Реальностью, в которой происходили описываемые нами события, был достаточно низкий образовательный уровень населения, особенно в 1950-е гг. Огромное количество осужденных «антисоветчиков» не имели не только высшего, но даже и среднего образования. Одновременно вопиющей безграмотностью поражают и документы, созданные в центральных и местных правоохранительных органах (прокуратура, суды, госбезопасность, милиция). Чем дальше от столиц и крупных городов, тем больше в документах ошибок орфографических, синтаксических, не говоря уже о стилистических. (Да что там, сам министр внутренних дел СССР С.Н. Круглов, налагая резолюции, ухитрялся делать ошибки в правописании.) Нам попадалось немало настоящих шедевров: «Признан виновным в том, что прежде был дважды судим»; «признан виновным в том, что в 1931 г. его отец был раскулачен» (действие происходит в конце 1950-х); «будучи вне трезвом состоянии» (так!); «в местах заключения занимался анонизмом» (загадочный состав преступления – может, анонимки писал?..) и пр., и пр.

Прокуроры надзорного отдела союзной прокуратуры нередко, читая документ, подчеркивали в тексте ошибки, ставили на полях вопросительные и восклицательные знаки, а иногда и писали ядовитые реплики[114]. В течение 1960-х гг. правописание постепенно приходило в надлежащее состояние, а годы 1970-е отличаются уже той бюрократической прилизанностью официальных документов, которая позволяет при нужде описать событие, решительно ничего о нем не сообщив.

«Новое марксистское мировоззрение», насаждавшееся большевистской пропагандой среди малограмотного, живущего по патриархальным нормам населения, было им переработано в соответствии с формами традиционного мышления. С марксизмом произошло нечто подобное тому, как в процессе христианизации языческой Европы новая религия впитала в себя такое количество трансформированных языческих обрядов и верований (когда поклонение Богоматери вобрало в себя черты языческих культов богини плодородия, христианские святые обрели свойства древних богов-покровителей различных ремесел, поклонение святыням приобрело признаки идолопоклонства.и т.д.), что это дало исследователям основание к дискуссии о времени реальной христианизации Европы: появились сторонники мнения, что его следует относить не к моменту крещения народов, а к эпохе Реформации, когда, выбирая между старой и новой церковью, массы людей наконец задумались об истинной сути вероучения. В обоих случаях, и с христианством, и с марксизмом, залогом устойчивости и жизнеспособности новой системы послужило то обстоятельство, что она в основе своей имела тот же набор основных, базовых структурных элементов (архетипов), на которых основано мифологическое мышление, свойственное всем без исключения традиционным культурам. Образно говоря, структура мышления, его каркас не менялись с самых седых времен, изменилось лишь наполнение, древние образы трансформировались в новые, сохранив первооснову (позволим себе сравнение: подобно тому как ребенок может играть в куклу из тряпичного кулька или новейшую Барби, скакать на палочке, изображающей коня, или кататься на автомобильчике с мотором и цветными лампочками – суть игры от этого не меняется). Анализируя мироощущение наших персонажей, уместно обратиться к классическим теориям мифа.

Базовым в любой мифологии является миф творения, так как мифологический тип мышления отождествляет сущность и происхождение, объясняет мир через рассказ о его сотворении. Суть акта творения состоит в космизации (упорядочении) первичного хаоса, дальнейшая история – это история борьбы обоих начал и победы сил космоса над хаосом[115]. Можно говорить о советской коммунистической идеологии как мифе, построенном «по всем правилам» этого жанра[116]. В центре его – аналог акта творения – революция, положившая начало «Новому миру», «Новой эре в истории человечества». Новая «общественная формация» мыслится в категориях упорядоченного космоса – как торжество социальной справедливости и классового мира, основанное на открытых Марксом законах исторического развития, – и противостоит хаотическому царскому и буржуазному миру, в которых царят эксплуатация и несправедливость. Социализм ассоциируется с порядком – планирование, уверенность в завтрашнем дне, кристальная ясность классовой позиции, пафос возведения геометрически правильных новых кварталов на месте бессистемной старой застройки, эстетика «широких, светлых улиц и площадей» и т.д. Капитализм же наделен явными свойствами хаоса: конкурентная борьба, нестабильность, безработица, социальная незащищенность, «власть чистогана», «религиозный дурман», наконец. Оппозиция космос – хаос очевидна.

Отсылками к мифологии и волшебной сказке изобилует сама революционная фразеология. Древнейшая символика увязывает хаос с тьмой, водной стихией, недрами земли и женским началом, космос – со светом, небом, огнем и мужским. Коммунисты сравнивали вражеские силы с образами чудовищ хаоса – «гидра контрреволюции», «акула империализма», «клубок шипящих змей» (гидры, драконы, змеи и прочие хтонические чудовища, являющиеся из подземной бездны или морских глубин – древнейшие образы, порождения хаоса; в легендах они становились объектом драконоборческого подвига героя, от Персея и Добрыни Никитича до св. Георгия, служившего космическому началу). Положительная же символика коммунистов сопряжена с символами космоса: солнце, небо, огонь, железо (и отсюда – кузнец, у многих народов считавшийся безусловно колдуном), птицы: пламенные борцы за светлое будущее, солнце новой жизни, «вместо сердца пламенный мотор», «мы кузнецы, и дух наш молод, куем мы счастия ключи», «пустить красного петуха», восхищение «железной птицей»-самолетом, упор на металлургию, а также пафос молота и оружия (пушки, штыки), атрибутов мужского начала. Читатель без труда подберет и образы, характеризующие коммунизм как свет, а капитализм – как тьму. Показательны также собирательные термины «за рубежом», «за границей», очерчивающие границы своего и чужого миров[117].

Однако у людей могли возникать сомнения в превосходстве советского образа жизни: тяжесть повседневности, нехватка товаров и продуктов, бытовая (и не только) несправедливость наводили на мысль, что утверждениям прессы о благоденствии советского человека верить нельзя; о том же говорили слушавшиеся всей страной и всеми социальными слоями передачи зарубежного радио[118], внушавшие заодно мысль о том, что западная демократия альтруистически сочувствует страждущим от коммунистической тирании.