Читать онлайн «Их величества пирамиды». Страница 21

Из этих рисовальщиков в историю египтологии вошел человек с биографией, точно созданной для кинофильма «Аристократ до и после 1789 года», — Доминик Виван Денон (1747–1825). При старом режиме он был фаворитом маркизы де Помпадур, а значит, и Людовика XV; помимо увеселений и галантных приключений, подобающих его месту в обществе, он занимался изучением античных статуй. В соответствии с родовой традицией Денон стал дипломатом и начал свою карьеру в Петербурге, где покорил сердца многих дам и завоевал симпатии Екатерины II. Во время пребывания в Швейцарии Денон сблизился с Вольтером, сумевшим оценить его остроумие. Он написал несколько деликатных и не слишком деликатных эротических рассказов, впоследствии заслуживших признание Бальзака, кроме того, рисовал, главным образом порнографические картинки, а за большое полотно «Поклонение волхвов Спасителю» стал членом Академии. Известие о революции застало его в Италии, где он изучал в дворцовых коллекциях своих друзей работы мастеров Ренессанса. Он тут же вернулся в Париж и, хотя никто не увольнял его со службы, нашел себя в списке эмигрантов. Денон пытался вернуть конфискованное имущество, но безрезультатно, ибо, несмотря на личное присутствие в столице, оставался, с точки зрения бюрократов, эмигрантом. Изгнанный из своего особняка, он поселился на Монмартре, снял плохонькую квартирку и жил продажей весьма фривольных рисунков; порой ходил на Гревскую площадь, чтобы прощальным взглядом обменяться с кем-либо из друзей, стоявших перед гильотиной. Когда он совсем пал духом, его спас «художник революции» Давид. Тому понравились рисунки Денона, и он пригласил его сотрудничать в работе пил костюмами «республиканской моды». Его рисунки, в свою очередь, обратили на себя внимание Робеспьера, который затем вычеркнул имя Денона из списка эмигрантов и вернул ему имущество. После термидора он вновь стал богатым светским львом. Денон познакомился с Жозефиной Богарне, и та представила его Бонапарту. Благодаря ее протекции он участвовал в египетском походе.

Денон восторгался Египтом. Его восхищали контраст пустыни и зелени, мечети, фольклор, но главное — древние памятники. Он в полном смысле слова пожирал их глазами и остро отточенным карандашом тут же делал набросок на бумаге. Во время «битвы у пирамид» Денон едва уцелел, потому что больше, чем сражением, интересовался пирамидами. «Я был до глубины души потрясен великолепием этих колоссальных монументов и, сожалел, что ночь слишком поспешно скрыла их под вуалью темноты. С первым утренним лучом я вернулся, дабы приветствовать их, и сделал несколько набросков. Мне хотелось запечатлеть их в нежной дымке, когда они проступают сквозь синеватую массу воздуха, окутывающую их и придающую их очертаниям такое благородство, что и в этом отношении, как и своими размерами, они превосходят все египетские памятники». За время пребывания в Каире Денон постоянно возвращался к пирамидам, потом вступил в корпус генерала Дезе, который преследовал разбитого Мурад-бея, отступившего в Верхний Египет, и так попал к Асуану. Дезе, который годился Денону в сыновья, предложил ему место в обозе, но тот, с благодарностью отвергнув предложение, попросил быстрого коня, чтобы всюду быть одним из первых и дольше задерживаться, поскольку непрерывно рисовал. Пятидесятилетний художник переносил лишения лучше, чем молодые солдаты, он рисовал на марше, рисовал на привале, рисовал рано утром и поздно вечером, не переставал рисовать, даже когда вокруг него свистели пули. Мы не можем утверждать, что это был первоклассный художник, однако своим ремеслом он владел, придерживался реальности и умел точно воспроизвести детали. Кроме того, он имел особый талант восприятия художественной манеры древних египтян. Денон вжился в их искусство, проник через столетия в их письмо и орнамент, перерисовывал иероглифы с таким тонким чувством и такой точностью, что ученые могли положиться на него, как ныне полагаются на фотографические снимки.

Денон возвращался из Верхнего Египта, унося более ценную добычу, чем все золото, которое французские солдаты отняли у арабов и коптов. Он первый запечатлел в серии рисунков (их было около сотни) развалины Фив и храма в Дендере; его зарисовка маленького храма Аменхотепа III на острове Элефантина — единственное, что осталось на память от этого строения, потому что вскоре оно было разрушено. Денона захватила еще одна страсть — обогатить Лувр предметами египетской древности. Он собирал все, что только могло уместиться на повозке. Впрочем, эти трофеи, коллекционированием которых занимались и другие штатские и военные, в Париж не попали. После капитуляции Бельяра англичане объявили их «незаконно награбленной добычей» и конфисковали. Впоследствии генерал Хатчинсон переправил их в Лондон, где они нашли место в Британском музее. Однако французы, прежде, чем отдать их, срочно скопировали и перерисовали вещь за вещью. Эти копни и рисунки, в том числе и принадлежащие Денону, англичане признали «личным достоянием» и разрешили вывезти во Францию.

«Коллекционерская деятельность» Денона, которую мы теперь назвали бы несколько иначе, принесла ему должность генерального директора французских музеев. Он продолжал эту деятельность и во время других походов французских войск; заслуги его оценили даже Бурбоны, вернувшиеся на трон своих предков (или, вернее, на трон Наполеона). После возвращения из Египта он сразу же приступил к публикации рисунков и заметок. Еще в 1802 году Денон первым из членов экспедиции выпустил великолепно оформленную книгу «Путешествие по Верхнему и Нижнему Египту» и вызвал настоящую сенсацию: «Что Наполеон завоевал и не удержал мечом, то Денон сохранил для вечности карандашом»!

Эта книга была лишь предвестием другой, еще более великолепной, которая называлась «Описание Египта» и вышла в двадцати одном томе под редакцией Эдме Жомара в 1809–1822 годах (а затем вторым изданием, тридцатисемитомным, в 1821–1829 годах). В этом монументальном труде, по оформлению (и стоимости) не имевшем равного со времен изобретения книгопечатания, были собраны результаты деятельности всех членов Египетской комиссии и ряда других специалистов.

В «Путешествии» и «Описании» Египет представал как на ладони, но объяснений почти никаких не было: под красивыми рисунками, изображавшими его памятники, отсутствовали сведения о поре их создания, предназначении, строителях. Проникновению в древнюю историю Египта препятствовал барьер египетской письменности.

Со времен Геродота было известно, что египтяне пользовались тремя видами письма: иероглифическим, иератическим и демотическим. Однако ни одним из них никто не владел…

Разумеется, европейские ученые с давних пор пытались прочесть загадочные египетские иероглифы. У них не было недостатка в источниках, по которым можно было изучать эти иероглифы (но все-таки значительно меньше, чем у арабских ученых, о чьих попытках в этом направлении нам ничего не известно). В Риме, например, стояло двенадцать обелисков, сверху донизу исписанных иероглифами; в различных коллекциях имелись египетские скульптуры с надписями; немало образцов египетских текстов нашлось в книгах путешественников. В распоряжении ученых было и более древнее пособие — «Иероглифика» в двух книгах, написанная уроженцем Верхнего Египта Гораполлоном (IV в. н. э.) и еще в 1514 году переведенная на латынь другом Дюрера Пиркхаймером. И все-таки у них ничего не получалось.

Гораполлон рассматривал иероглифы как символическое письмо, с чем, судя по их внешнему виду, приходилось согласиться; многие из иероглифов он вполне приемлемо объяснял. Однако иероглифы были не только символическим письмом. Если бы это было так, отдельные знаки должны были попросту означать изображаемые ими предметы (или их свойства, действия и т. п.), их можно было бы понять и без знания древнеегипетского языка. Изображение быка означало бы «бык», быка с плугом — «пахать», изображение крокодила — «крокодил», как бы египтяне ни произносили эти слова. Некоторые иероглифические знаки Гораполлон объяснил правильно: например, волнистая линия означает «воду»; другим иероглифам дал столь же логичное, однако неверное истолкование. Так, изображение пчелы, по его мнению, означает «народ», поскольку народ старателен и трудолюбив, как пчела, в действительности же это часть одного из титулов фараона, как властителя Нижнего Египта. Следовательно, Гораполлон написал свою книгу без особого знания дела,[28] хотя в его пору, т. е. в IV веке н. э., в Египте еще пользовались иероглифами; между тем ученые Нового времени приняли его слова на веру.

Если в древности люди были столь далеки от понимания иероглифов,[29] то как можно было их понять в более поздние времена, веками отделенные от Древнего Египта? Кое-кто не слишком ломал голову: например, итальянец Иоанн Больцани в 1556 году объяснил иероглифы «по интуиции» и видел в них преимущественно «символы языческих богов», француз Пьер Ланглуа считал их «прототипами гербов» западноевропейского дворянства. Ученый иезуит Афанасий Кирхер (1602–1680), знаток Египта и коптского языка (талантливый человек, создатель «теории микробов» и «волшебного фонаря»), в течение нескольких десятилетий изучал иероглифы. Метод Гораполлона он проиллюстрировал сотнями иероглифических надписей, скопированных с египетских храмов и римских обелисков. Одну группу знаков в овальной лямочке он, например, прочел и перевел так: «Милости божественного Осириса должны быть достигнуты путем священных обрядов и цепи Гениев, дабы могли быть приняты дары Нила». В действительности же это имя одного из фараонов XXVI династии Априеса (Уахибра).