Читать онлайн «Подлинная история русских. XX век». Страница 26

Наиболее резкая критика прозвучала, пожалуй, со стороны литературных собратьев незадачливого автора пьесы. Выступая на бюро секции поэтов Союза советских писателей, A.A. Сурков говорил: «Вся пьеса Демьяна Бедного проникнута вульгарным отношением к вопросам истории. Фашистская литература говорит, что в России нет народности, не имелось и государственности. В связи с такой трактовкой вся концепция Демьяна Бедного имеет политически вредное направление». В таком же духе отзывался о «Богатырях» и A.A. Фадеев. В пьесе, по его мнению, автор «вольно или невольно, но твердо проводил идеологию фашистов, пытался опорочить народных героев прошлого, дал неверное описание русской истории». О сознательном проведении фашистской идеологии, говорить, очевидно, не стоило. Однако осудить очередное русофобское искажение отечественной истории было не только справедливо, но и необходимо.

Критика русофобии в работах Н.И. Бухарина, Д. Бедного и др. явно направлялась из высших кремлевских сфер. Однако она отнюдь не говорила о переходе Сталина и всего его окружения на националистические русофильские позиции. Интернационализм — доктрина, предполагающая, в конечном счете, преодоление национальных различий, иначе говоря, доктрина национал-нигилистическая, нациофобская по своей природе. Русская нация в силу своей многочисленности и устойчивости могла вызывать у интернационалистов наибольшие опасения насчет осуществимости их замыслов. Освободиться от русофобии большевики-интернационалисты так просто не могли. Вопреки доктрине приходилось маскировать свой генетический порок, постепенно выходить на путь уступок русским национальным чувствам, использовать русский национализм для достижения тактических целей, в частности для того, чтобы умерять чрезмерные притязания националистов иных национальностей. Русофобия имеет не только нравственно-этические и социально-психологические измерения. В историческом плане ее можно определить как политику, с большим трудом совершающую переход от национальною нигилизма к признанию благотворной роли национальной идеи, национального и национально-государственного патриотизма. В наибольшей степени национальный негативизм в истории нашей страны в XX веке сказался и сказывается на русской нации. Отсюда — русофобия как игнорирование и боязнь русского национального фактора при решении политических судеб России и решении русского национального вопроса.

По Сталину, Троцкий, Зиновьев, Каменев, Бухарин и их последователи исходили из того, что «при победе социализма нации должны слиться воедино, а их национальные языки должны Превратиться в единый общий язык», что «уже пришла пора для того, чтобы ликвидировать национальные различия». В заключительном слове по докладу на XVI съезде партии (1930) Сталин демонстративно подчеркнул: «Теория слияния всех наций, скажем, СССР в одну общую великорусскую нацию с одним общим великорусским языком есть теория национал-шовинистическая, теория антиленинская», а будущий общий язык не будет великорусским.

Сопоставление положений цитируемого доклада и написанной несколько ранее его же статьи обнаруживает: отличие И.В. Сталина от «уклонистов» заключается лишь в том, что последние были готовы форсировать процессы слияния наций уже в обстановке начала 1930-х годов, а Сталин эту же задачу выносил в неопределенное но, по-видимому, не столь уж отдаленное будущее. Курсирование по рецептам «уклонистов» могло сопровождать гораздо большей степенью насилия над национальностями, чем при Сталине. Причислявшийся в недавнем прошлом к гуманистам Н.И. Бухарин в своем труде «Экономика переходного периода» (1920) «теоретизировал» на сей счет отнюдь не с гуманистических позиций: «Пролетарское принуждение во всех формах, начиная от расстрела и кончая трудовой повинностью, является, как парадоксально это ни звучит, методом выработки коммунистического человечества из человеческого материала капиталистической эпохи». Г.Е. Зиновьев призывал в 1918 году коммунистов Петрограда во имя торжества социализма пожертвовать каждым десятым россиянином. «Мы должны, — говорил он, — увлечь за собой 90 миллионов из ста, населяющих Советскую Россию. С остальными нельзя говорить — их надо уничтожать» (Северная Коммуна. 1918.19 сентября).

Отмежевываясь от «шовинистов», И.В. Сталин в начале 1930-х годов посчитал целесообразным выступить в роли правоверного интернационалиста и сполна получить дивиденды за осуждение политических противников и прислуживающих им «теоретиков» в известном уклоне, обнаружить каковой у каждого из них не составляло особого труда. Скажем, заявил А.И. Рыков в 1919 году, что «термин «независимость» по отношению к советским государствам распространяется главным образом на национально-культурную жизнь этих государств». Разве на этом основании нельзя осудить его за выдвижение концепции ограниченного национального суверенитета и великодержавие? Можно!

Реестр прегрешений такого рода у бывших соратников И.В. Сталина в начале 1930-х годов был составлен моментально. Стоит полистать 3–4 книги выходивших тогда журналов, и обнаружишь следующее. Выступавшему на VIII съезде партии (1919) Л.Б. Сунице припомнили его заявление о том, что пролетарская революция может победить только в том случае, если игнорировать национальные моменты, и что «принцип права наций на самоопределение должен быть отвергнут самым решительным образом». М.П. Томский заблуждался, утверждая: к самоопределению и национальному движению «мы относимся как к неизбежному злу». Роза Люксембург, ГЛ. Пятаков, Е.Б. Бош, Н.И. Бухарин, вместе взятые, виноваты, поскольку под их левой фразой «для пролетариата не существует национального вопроса» скрывается, по сути, «самый явный великодержавный шовинизм». Бухарин, в отдельности, уличался еще в том, что выступал против требований Сталина о необходимости борьбы с националистами на двух фронтах. Какое значение, спрашивал он, имеет узбекский шовинизм в международном масштабе? Другое дело — русский. Оказывается, «в этой недооценке значения «мелких» народностей и заключается, по существу, великодержавный подход, несмотря на анти-великодержавную фразеологию». Троцкист В.А. Ваганян был обвинен в забвении того, что лозунг национальной культуры является буржуазным только в условиях буржуазного государства и что он становится пролетарским под эгидой Советской власти. «Забыв об этом, Ваганян скатился к махровому великодержавничеству, прикрываемому крылатыми фразами об интернациональной культуре». Г.Е. Зиновьев — «солидаризировался с ваганяновским отрицанием лозунга строительства национальной по форме пролетарской по содержанию культуры», за что лично Сталиным уличен как «сторонник колонизаторства». Он же, Зиновьев, уступал с пресловутой великорусско-шовинистической теорией борьбы двух культур, в соответствии с которой допускал, что на Украине при свободном развитии языков «через ряд лет победит дат язык, который имеет больше корней, более жизненный, более культурный» — русский, значит. Ему же, Зиновьеву, поставлена в вину констатация «чересполосицы» в государственном строительстве: «Единая централизованная партия и рядом с этим федерация государств. Тут одно должно уступить другому. Я думаю, не надо быть пророком, чтобы предсказать, что элементы федерации в государственном строительстве в будущем уступят чисто пролетарской тенденции к единству». К.Б. Радек, «один из видных руководителей люксембургианства», после решений X–XII съездов партии не просто уклонялся, а по буржуазному извращал учение партии по национальному вопросу. Он утверждал, что территории всех национальных советских республик «не имеют условий для самостоятельной жизни. Но если мы сегодня откажемся от Туркестана, то завтра он сделается английским… Поэтому окраины, которые мы имеем, мы должны удерживать в своих руках». Здесь — «ясное слияние люксембургианства с великодержавничеством».

Оказалось также, что А.И. Рыков, будучи председателем Совнаркома, якобы избрал его трибуну для того, чтобы «издеваться над национальной политикой партии». При обсуждении союзного бюджета он возражал против значительно более быстрого роста бюджетов остальных национальных республик по сравнению с ростом бюджета РСФСР и заявлял, что считает «совершенна недопустимым, что туркмены, узбеки, белорусы и все остальные народы «живут за счет русского мужика»». Хотя руководитель правительств СССР и РСФСР и не осмеливался выносить этот вопрос в ЦК партии, его выступление в Совнаркоме было расценено как воспитание своей группы на основе «великодержавной составлявшей часть рыковской политической физиономии». Действительно, А.И. Рыков выделялся среди российских политических деятелей своим стремлением различать в конкретных регионах конкретные виды шовинизма, вовсе не обязательно великорусского. Например, он заявил на объединенном пленуме ЦК и ЦКК (июль — август 1927 г.), что РСФСР является наиболее отсталой из республик по оплате культработников. Так сказать, «великодержавная» народность была в этом отношении наиболее отсталой, отметил он. Наиболее передовыми в данном случае были Украина и Закавказье. Попытка выровнять положение была расценена украинскими товарищами как великодержавный шовинизм. «Было правильно, — замечал Рыков, — когда в Тамбовской губернии получали на 40–50 рублей меньше, это было в интересах национального самоопределения, а когда получают на 2–3 рубля больше, то это великорусский шовинизм». Показательно также высказывание председателя Совнаркома о том, что термин «колониальная политика» может употребляться «только в том смысле, что колониальная политика, например, Великобритании, заключается в развитии метрополии за счет колоний, а у нас колоний за счет метрополии».