Читать онлайн «Эстетика самоубийства». Страница 6

Вопросы… вопросы!.. Из сказанного выше можно сделать вывод, что изучение феномена самоубийства в медицинской, правовой, социологической плоскостях, решая специфические для каждой из них и, безусловно, важные вопросы, не охватывает, тем не менее, проблему в целом. Синтез полученных данных, осмысление фундаментальных вопросов, которые ставит перед человечеством феномен самоубийства, является прерогативой философии.

Для философии проблема самоубийства никогда не была второстепенной, ибо от решения ее во многом зависит ответ на такие важные вопросы, как смысл человеческой жизни, свобода выбора и воли, проявление в целом свободы личности.

Является ли человеческая личность свободной в своих действиях и насколько широка степень этой свободы? Есть ли такая свобода вообще или мы являемся игрушкой не зависимых от нас обстоятельств, и там, где нам видится свободный выбор, на самом деле является холодный и бесстрастный лик судьбы?

Свободен ли человек в своей жизни и свободен ли он также в выборе своей смерти? Казалось бы, здравый смысл подсказывает, что в руках самого человека решение вопросов, связанных если уж не со своей жизнью, то со своей смертью. Мы можем быть недовольны жизнью, жаловаться на нее, тяготиться ею и даже ненавидеть ее, но нашу смерть у нас никто не может отобрать. Монтень по этому поводу говорил: «Почему ты жалуешься на этот мир? Он тебя не удерживает; если ты живешь в муках, причиной тому твое малодушие: стоит тебе захотеть — и ты умрешь».

Наиболее подробно вопросы о взаимосвязи самоубийства и свободы воли, самоубийства и смысла жизни отражены в философских работах А. Шопенгауэра, Вл. Соловьева, А. Камю.

Тем, кто заинтересуется именно философскими проблемами самоубийства, можно порекомендовать обратиться к классическим работам А. Шопенгауэра «Мир как воля и представление», Вл. Соловьева «Оправдание добра», А. Камю «Миф о Сизифе».

Мы приведем лишь очень образную и красивую аллегорию А. В. Луначарского из статьи «Самоубийство и философия», где он сравнивает личность, оказавшуюся в кризисной ситуации, с осажденной крепостью. «…Когда замок осажден со всех сторон злыми силами, когда переливают на пули свинцовые желоба, в большой зале, залитой кровью, немолчно стонут раненые, когда голод смотрит с бледных лиц, а в окне грозно хохочет дикое зарево, в такие дни философия величественно сходит из своего терема, и к ее поучениям все пригнетенные силы прислушиваются с небывалым вниманием. И, может быть, она, посылая холодные молнии глазами героини, призовет всех к последнему усилию и научит саму жизнь считать за ничто, когда она не украшена сознанием победы духа или куплена ценою унижения; может быть, саму смерть с оружием в руках она превратит в роскошный праздник человеческой гордости, может быть, этой проповедью она доставит населению замка победу…».

«Но может случиться и другое, — пишет Луначарский. — Она сойдет в трауре, в монашеской рясе, с посыпанной пеплом головой и будет плакать и убиваться и повторит с небывалой до тех пор силой свои страшные суждения о мире и жизни и скажет, что сопротивление бесполезно, что и в будущем всех ждут лишь мучительная борьба, раны, лишения, унижения и, в конце концов, неумолимая смерть. Она также призовет к мужеству, но к мужеству другого рода: она даст в руки наиболее отчаявшегося факел самоубийства и поведет его, проливая слезы, в траурном шествии в пороховые погреба, чтобы извлечь оттуда пожирательницу смерть…».

К этой своеобразной притче, великолепной по точности сравнения и поэтичности, вряд ли можно что-либо добавить.

Философия многим представляется сугубо теоретической наукой, отвлеченной и в практической жизни малопригодной. Но в кризисные минуты только она дает человеку совет и опору. В эти минуты оказываются никчемными и мелкими многие цели, казавшиеся главными в жизни, и выходят на первый план вопросы, которыми в обычные дни задаваться как-то не принято, — о смысле жизни, сущности человека, добре и зле… В переломные моменты от решения этих вопросов, в прямом смысле слова, зависит сама жизнь. «В последние минуты, в моменты наивысшего напряжения, мы обращаемся и к нашему общему миросуждению. И оно говорит нам то „да“ то „нет“» (А. В. Луначарский).

Отношение к проблеме самоубийства религии как одной из важнейших составляющих человеческой культуры, на протяжении тысячелетий формировавшей этические принципы социальных отношений и не утратившей своего влияния до наших дней, могло бы послужить темой отдельного объемного труда. Мы позволим себе лишь в основных чертах охарактеризовать отношение к самоубийству в рамках основных мировых конфессий. Это представляется важным в плане основной темы нашего исследования, так как и эстетические категории в ходе развития человеческой цивилизации формировались и развивались под воздействием тех или иных религиозных концепций.

Древние мифы рисуют мир населенным страшными, ужасными чудовищами, во власти которых находятся стихии и человек. Жизнь прекрасна, жизнь несет наслаждение, но ужасен гнев диких чудовищ, управляющих миром. Они требуют жертв, и для предупреждения их гнева и его страшных последствий человек должен жертвовать всем самым ценным, что имеет: животными, пищей, украшениями и даже самой жизнью. В Древнем Китае и Японии были широко распространены жертвенные ритуальные самоубийства, совершаемые при постройке новых домов, новых зданий и мостов и т. п. С помощью этих жертвоприношений люди надеялись, что духи земли и воды благосклонно отнесутся к их постройкам и не станут их разрушать. Одним из наиболее стойких оставался сопровождавшийся человеческими жертвами культ священных гор.

Постепенно в итоге борьбы вселенский хаос и вражда оказались побежденными, на Земле воцарились мир и порядок, понимаемые в мифах как благо и красота. Природа признается древнекитайскими мыслителями совершенством, однако человек, к сожалению, далек от него и нуждается в совершенствовании. Таким образом, основная задача древнекитайской философии — выяснить причину, делающую мир прекрасным, и способ сделать прекрасным человека. Этим проблемам посвящены многие высказывания великих древнекитайских философов Лао-цзы и Конфуция, являвшихся основателями главных направлений философской и религиозной мысли Древнего Китая — даосизма и конфуцианства.

В дальнейшем, с развитием даосизма, ему становится чужда идея самоубийства, поскольку никто иной как сам Лао-цзы выдвинул теорию «недеяния» и проповедовал пассивность как принцип жизни, требуя от людей следовать Дао — естественному ходу вещей. Жизнь — непрерывный поток движения, все качества явлений относительны, и цель мудреца — не противопоставлять себя этому движению, не обрывать его, как, например, в буддизме. Нужно просто пассивно отдаться его течению.

Конфуций, стремившийся к достижению этико-эстетического идеала, считавший эталоном иерархического построение современного ему китайского общества, воспевавший полезность труда, доброты, повиновения, также отрицательно относился к самовольному уходу из жизни.

Родившаяся в Древней Индии эпохи ведизма идея сансары — непреходящего потока смертен и рождений в новом теле — имеет сложное философское, этическое и эстетическое содержание. «Подобно тому как золотых дел мастер, взяв кусок золота, придает ему другой, более новый, более прекрасный образ, так и этот Атман, отбросив это тело, рассеяв незнание, претворяется в другой, более новый, более прекрасный образ», — считали древнеиндийские брамины.

При этом самовольная смерть на костре, своевременный уход из жизни для брамина, по сути дела, лишь составная часть искусства сансары — искусства возрождения в новом, более благородном, высоком и прекрасном теле. Нельзя дожидаться старости, нельзя дожидаться болезни — это может обезобразить всю сансару. Только того, кто вовремя уходит из жизни и сам может определить предел своей жизни, можно считать истинным мудрецом. Именно к этим мудрецам-гимнософистам и ездили учиться древнегреческие философы.

Значительно позже ведизма в Индии сложился буддизм, которому в последующем суждено было стать одной из трех мировых религий. Как и любая религия, буддизм содержал в своей основе идею о спасении. Однако, если практически все остальные религии видят спасение в сохранении жизни после смерти или в возрождении, переходе в иное существование, буддизм находит его в полном разрушении не только земной жизни, но и всякой возможности какого-либо последующего возрождения.

Достижение этого «освобождения» возможно только через состояние нирваны. Прекращение жизни в нирване — совершенно особая форма самоубийства, несущая глубокий философский и религиозный смысл. Цель нирваны — не продолжение и совершенствование сансары, а обрыв ее. «Пресекая поток существования, откажись от прошлого, откажись от будущего, откажись от того, что между ними. Если ум освобожден, то, что бы ни случилось, ты не придешь снова к рождению и старости… Он достиг совершенства, он бесстрашен, у него нет желаний; безупречный, он уничтожил тернии существования: это тело — его последнее» (Джаммапада, гл. XXIV).