Читать онлайн «Эстетика самоубийства». Страница 15

К наиболее важным личностным ценностям обычно относят свободу, независимость убеждений, соблюдение внутренних нравственных законов, честь, совесть, целомудрие, долг и некоторые другие. Несмотря на то, что внутреннее содержание этих ценностей менялось со временем, в тех случаях, когда человек попадал по разным обстоятельствам в ситуацию, которая требовала преступления этих внутренних личностных ценностей и не было никакой другой возможности поступить иначе, самоубийство у любых народов, независимо от религиозных и других установок, признавалось допустимым и никогда не рассматривалось как нечто низкое и предосудительное.

Как писал Луций Анней Сенека:

«Жизнь не есть безусловное благо: она ценна постольку, поскольку в ней есть нравственная основа. Когда она исчезает, то человек имеет право на самоубийство. Так бывает, когда человек оказывается под гнетом принуждения, лишается свободы… Нельзя уходить из жизни под влиянием страсти, но разум и нравственное чувство должны подсказать, когда самоубийство являет собой наилучший выход».

Для Сенеки основным критерием являлась этическая ценность жизни. В этом вопросе он несколько расходился с представителями школы стоиков, которые считали, что человек в вопросах продолжительности своей жизни должен ориентироваться только на себя. Сенека же наравне с долгом человека перед собой ставил долг перед другими. Нельзя и некрасиво уходить из жизни, если в зависимости от тебя находятся другие люди и своим самоубийством ты бросаешь их на произвол судьбы.

Заметим, что сам Сенека покончил жизнь самоубийством, чем подтвердил отсутствие голословности в своих утверждениях.

Таким образом, в отношении самоубийства вопрос никогда не стоял в жесткой плоскости его полного одобрения или полного запрещения. Оценка каждого случая во все времена определялась мерой, соразмерностью и гармоничностью самоубийства со всей остальной жизнью человека, с вызвавшими его обстоятельствами, с традициями, принятыми в данном обществе. В тех случаях, когда самоубийство представлялось соразмерным тяжести и непреодолимости внешних обстоятельств, оно допускалось и одобрялось, в тех случаях, где эта мера нарушалась, — осуждалось и преследовалось. Даже в Библии, которая чаще всего однозначно осуждает самоубийство, мы уже видели пример «доброго старца Разиса — отца иудеев», покончившего с собой, чтобы не отдаться в руки злодеев и не позволить им унижать себя.

В другом библейском сюжете великий герой Самсон, не знавший поражений, влюбился в коварную филистимлянку Далилу и выболтал ей секрет своей силы. Узнав его, коварная женщина усыпила Самсона на своих коленях и остригла все его волосы, в которых заключалась сила Самсона. После этого филистимляне одолели Самсона, заковали в цепи, выкололи глаза и выставили бессильного, ослепленного пленника на посмешище. После этого его поместили в темное подземелье, где, прикованный к конному поводу, он должен был вращать жернова. Победу над Самсоном филистимляне решили отметить жертвоприношениями и большим пиром в храме их бога Дагона. Это было высокое здание, подпираемое огромными крепкими столбами. Собралось много гостей, и все шумно веселились. Опьяневшие гости потребовали, чтобы побежденный Самсон развлекал их во время попойки музыкой; его привели из подземелья и втиснули ему в руки семиструнную арфу. Слепой великан, униженный всем, что с ним стряслось, стоял в храме между двумя колоннами и покорно играл на арфе для своих врагов и обидчиков. Бледный, Самсон терпеливо сносил издевательства и оскорбления. Никто не догадывался о том, что он переживает в данную минуту. Никто не заметил также, что у него снова отросли волосы, источник его великой силы. Тихо шевеля губами, он с мольбой прошептал: «Господи Боже! Вспомни меня и укрепи меня только теперь, о, Боже! Чтобы мне в один раз отомстить филистимлянам за два глаза мои». Потом Самсон обхватил руками два столба, у которых стоял, и громко воскликнул: «Умри, душа моя, с филистимлянами!» В храме Дагона наступила тишина, филистимляне с ужасом повскакивали с мест, и в то же самое мгновение Самсон напряг мускулы и изо всех сил рванул на себя столбы. Храм с чудовищным грохотом рухнул, погребя под своими развалинами и Самсона и три тысячи филистимлян, которые пировали и издевались над ним.

Иудеи выкупили тело героя, который предпочел покончить жизнь самоубийством, чем жить в рабстве и унижении. Самсона похоронили в могиле его отца Маноя и с той поры с гордостью вспоминают историю его жизни. С такими же почестями был выкраден и похоронен на своем кладбище царь израильтян Саул.

«В жизни случается многое, что гораздо хуже смерти», — писал Монтень. Подтверждением может служить пример того спартанского мальчика, которого приближенный военачальник Александра Македонского Антигон взял в плен и продал в рабство и который, понуждаемый своим хозяином заниматься грязной работой, что противоречило его внутренним убеждениям, заявил: «Ты увидишь, кого ты купил. Мне было бы стыдно находиться в рабстве, когда свобода у меня под рукой», и с этими словами он бросился на камни с вышки дома.

Когда один из крупнейших полководцев и государственных деятелей Македонии хотел заставить лакедемонян подчиниться своему требованию, они ему ответили: «Если ты будешь угрожать нам чем-то худшим, чем смерть, мы умрем с тем большей готовностью», ибо и они не ценили жизнь как абсолютное благо, а каждый раз соизмеряли ее с чем-то более главным, при покушении на которое жизнь теряла для них смысл.

«Но нет ничего благороднее той смерти, на которую обрекла себя жена приближенного Августа, Фульвия», — пишет Монтень в своих «Опытах». Когда до Августа дошло известие, что Фульвий проговорился о важной тайне, которую он ему доверил, и когда Фульвий однажды утром пришел к нему, Август встретил его весьма неласково. Фульвий вернулся домой в отчаянии и рассказал жене, в какую беду он попал, добавив, что решил покончить с собой. «Ты поступишь совершенно правильно, — ответила она ему смело, — ведь ты много раз убеждался в моей болтливости и все же не таился от меня. Позволь только мне покончить с собой первой». И без лишних слов она пронзила себя мечом.

Некто Вибий Вирий, потеряв надежду на спасение своего родного города, осажденного римлянами, и не рассчитывая на милость с их стороны, на последнем собрании городского сената, изложив все свои доводы и соображения на этот счет, заключил свою речь выводом, что в данном случае лучше всего им будет покончить с собою своими собственными руками и так спастись от ожидавшей их участи. «Враги проникнутся к нам уважением, — сказал он, — Ганнибал узнает, каких преданных сторонников он бросил на произвол судьбы». После этого он пригласил всех, согласных с его мнением, на пиршество, уже приготовленное в его доме, с тем, что, когда они насытятся яствами и напитками, они все также хлебнут из той чаши, которую ему поднесут. «В ней будет напиток, — заявил он, — который избавит наше тело от мук, душу от позора, а глаза и уши от всех тех мерзостей, которые разъяренные победители творят с побежденными». Многие одобрили это решение, и двадцать семь сенаторов пошли за Вибием в дом и закончили пир условленным смертельным угощением. Посетовав вместе над горькой участью родного города, они обнялись, после чего некоторые из них разошлись по домам, другие же остались у Вибия, чтобы быть похороненными вместе с ним в приготовленном перед его домом костре.

И Платон в своих «Законах» оправдывал самоубийство «по причине какой-либо неизбежной случайности или из-за невыносимого стыда». Среди древних философов даже возникали споры, какие причины достаточно вески, чтобы заставить человека принять решение лишить себя жизни. Они считали это «разумным выходом», ибо хотя, как они говорили, иногда приходится умирать из-за незначительных причин, так как те, что привязывают нас к жизни, недостаточно вески, все же в этом должна быть какая-то мера. Если эта мера соблюдена, самоубийство будет гармоничным и даже прекрасным, если нет — то «безрассудным и взбалмошным порывом».

Плиний утверждал, что есть лишь три болезни, из-за которых можно лишить себя жизни; из них самая мучительная — это камни в мочевом пузыре, препятствующие мочеиспусканию. Сенека же считал наихудшими болезнями те, которые надолго повреждают умственные способности.

При этом очевидно, что то, что считалось гармоничным в древности, в настоящее время совершенно не может рассматриваться подобным образом, так как те же камни в мочевом пузыре легко поддаются терапевтическому и хирургическому лечению и нет никакой необходимости лишать себя из-за этого жизни. И сегодня самоубийство по этой причине вряд ли кто-то расценил бы как соразмерное.

Монтень же, например, восхищается достоинствами совместного самоубийства мужа и жены, описание которых ему встретилось в письмах Плиния Младшего. У последнего был сосед в Италии, который невероятно страдал от гнойных язв, покрывавших его половые органы. Его жена, видя непрестанные и мучительные страдания своего мужа, попросила, чтобы тот дал ей осмотреть себя, заявив, что никто откровеннее не скажет ему, есть ли надежда на выздоровление. Получив согласие мужа и внимательно осмотрев его, она нашла, что надежды на выздоровление практически нет и что ему предстоит еще долго влачить мучительное существование. Во избежание этого она посоветовала ему вернейшее и лучшее средство — покончить с собой. Но, видя, что у него не хватает духу для такого решительного поступка, она прибавила: «Не думай, друг мой, что твои страдания терзают меня меньше, чем тебя; чтобы избавиться от них, я хочу испытать на себе то же самое лекарство, которое я тебе предлагаю. Я хочу быть вместе с тобой при твоем выздоровлении, так же как была вместе с тобой в течение всей твоей болезни. Отрешись от страха смерти и думай о том, каким благом будет для нас этот переход, который избавит нас от нестерпимых страданий: мы уйдем вместе, счастливые, из этой жизни». Сказав это и подбодрив своего нерешительного мужа, она решила, что они выбросятся в море из окна своего дома, расположенного у самого берега. И желая, чтобы ее муж до последней минуты был окружен той преданной и страстной любовью, которую она дарила ему в течение всей жизни, она захотела, чтобы он умер в ее объятиях. Однако, боясь, чтобы руки его при падении и от страха не ослабели и не разомкнулись, она плотно привязала себя к нему и рассталась с жизнью ради того, чтобы положить конец страданиям мужа.