Читать онлайн «Я лечил Сталина: из секретных архивов СССР». Страница 78

И в Бельгии я был дважды. В первый раз на III международном конгрессе по кардиологии в 1958 году. В состав делегации входили Парин, Горев, Вовси, Василенко и мн. др. Мы приехали никому неизвестные, как бедные родственники. В программе наших докладов не было, их заявили слишком поздно (да и состав делегации был фиксирован только перед отъездом – все на правах туристов). На открытии мы где-то скромно поместились, как вдруг – откуда ни возьмись – Пол Уайт! Он обнял меня, Парина, повел в президиум и т. п. Появились и другие американцы, в том числе знаменитый Курнонд (автор катетеризации сердца, лауреат Нобелевской премии), Киис, Эндрюс. Потом они приглашали нас на обеды, мы им дарили матрешек, они смеялись. Доклады наши были приняты на одну из секций, состоялись в конце конгресса, при малой аудитории, без особого успеха. Пожалуй, только Вовси сделал доклад на уровне и притом на прекрасном немецком языке, а Нестеров из Воронежа молол (на том же, но очень скверном языке) какую-то непонятную чушь об опухолях сердца – для чего – неизвестно. В честь конгресса был дан в Palais des beaux arts концерт (в программе Шуберт, Брамс и «Жар-птица» Стравинского), в королевской ложе сидела старая Елизавета. В заключение был банкет; я сидел между двумя дамами, с одной из них (профессор Падмаватти из Нью-Дели) должен был изъясняться на английском, с другой (женой профессора Судье из Парижа) на французском, а когда плохо знаешь несколько языков, они создают в голове такую смесь, что становишься самому себе смешон и жалок. Я еще удивлялся деликатности господ иностранцев, вынужденных терпеть в условиях светского, высшего уровня – за ужином в строго вечерних туалетах – беспомощное косноязычие ученых из России. Но я скорее шучу: ведь они-то обычно по-русски не знают ни слова! К тому же постепенно положение меняется, и мы уже можем поддерживать разговор.

Бельгия – маленькая страна, но обладает большими сокровищами искусства. Еще в Брюсселе его не так много: музей, обладающий отличными полотнами Рубенса, а особенно старых нидерландцев, все же не производит большого впечатления. Сам Брюссель – приятный город: он соединил в себе черты современной столицы и старого города. Наибольшее впечатление производит замечательная ратуша (Hotel de ville) – изящное готическое здание, а также расположенный против него музей города (раньше – Maison du roi) с аркадами в первом и втором этажах, да и сама прямоугольная площадь между ними – прелесть, в том числе и в утренние часы, когда она занята под разноцветную базарную торговлю, или вечером, когда она чиста, пустынна, а старинное здание залито огнями. Фигура мальчика, писающего на вас на одной из углов старых улиц, на меня не оказала умилительного впечатления. Громадный Дворец правосудия – здание скорее безобразное (в каком-то египетско-ассирийско-вавилонском стиле). Хороши улицы, дома которых вытянуты в длину на 4 этажа и стиснуты между собой, узкие, всего в два-три окна в ширину. Я и восхищался этими домами до тех пор, пока не увидел их более красивыми и старинными в Геате и других городах Бельгии.

План Брюсселя своеобразен – вокруг города идет широкий проспект, наподобие нашей Садовой улицы, а к центру идут радиусы; по периферии города мне понравились пяти-шести– или восьмиугольные маленькие площади, как звезды, собирающие лучи улочек. В одном из парков – рядом с королевским дворцом где-то на боковой аллее – стоит заброшенная маленькая статуя Петру Великому.

В дни нашей поездки на III конгресс кардиологии еще продолжалась Международная выставка. Наш павильон, а также Польши публике очень нравились. Мне, впрочем, показалось, что слишком много даем там науки и еще чрезмерно раздуто «материнство и младенчество» – например, ясли (которые европейцы скорее отталкивают – вот, дескать, подтверждаются суждения о том, что при коммунизме семьи не будет!). Поэтому веселее в Американском павильоне, где красотки показывали новые моды. На выставке был организован павильон «50 лет мирового искусства». Наши картины, исторические, бытовые и т. п. в устаревшей манере соцреализма, почти не привлекали зрителей, за исключением превосходных полотен Дейнеки, в том числе и революционного содержания (подлинное искусство может покорять, несмотря на классовые расхождения). Но и среди западноевропейских и американских картин были плохие: весь субреализм мне показался противным – плывут по реке части трупа человека или лошади и т. п. Красив лишь кубизм и полный абстракционизм – линии, пятна, краски в волшебных, как музыка, сочетаниях (но это искусство – широкое поле для шарлатанства, а потому хорошо в нем только немногое). Понравились мне чудные Дюфи (детски чистые и наивно поэтические), а также композиции Villon (в которых наименование вещи, данное автором, конечно, вызывает только восклицание: «Не похоже!») или сады Кlee (просто сочетание каких-то размытых разноцветных прямоугольников) и т. д.

После конгресса была поездка по стране. Сперва мы проехали Гент, площадь Св. Бафона, поднялись на громадную ратушу, были в старинном кафедральном соборе, где осмотрели Ван Эйка, в старом полуразрушенном замке графства; особенно же любовались архитектурой домов на набережной. Одни из них возведены в период поздней готики – в 4–6 этажей с крутыми высокими треугольными крышами, покрытыми красной черепицей, другие – относятся уже к периоду барокко с изломанными линиями, богатством украшений; но в сумме – как хорошо, как замечательно, что эти дивные здания сохраняются на земле, по которой прошли современные варвары с танками и чудовищной артиллерией под град бомб с неба. Следующий город – Брюгге. Почему-то я ожидал нечто мрачное – может быть, воспоминания романа Роденбаха «Мертвый Брюгге». А это просто чудесное местечко – задумчивые каналы, осененные кучами пышных деревьев, которые смотрятся своими склоненными ветвями в зеркало вод, старинные каменные мостики, масса цветов, милые дома, чрезвычайно интересный музей живописи. Драгоценность его – «Мадонна с каноником» Ван Эйна; несколько выразительных картин Мамлинга и ван-дер-Вейдена, особенно портретов. Но некоторые картины (Гуго ван-ден-Гоез, Джерол Давид) мне не понравились своим крайним натурализмом и антиэстетическим жестоким содержанием – казни, отрубленные головы, смерти. В госпитале Св. Яна висит очень приятная «Святая дева с яблоком», написанная в 1480 году Мемлингом. Затем мы побывали в Антверпене. В порту стоял в этот день советский пароход (не помню, «Грузия» или «Россия»). Город значителен. Мы посетили дом Рубенса (Maison de Rubens). Надо сказать – великолепный дом – дворец, полный предметами искусства; изумительны анфилады комнат с каминами, решетчатыми узорами больших окон, шашками полов, скульптурами (Сенеки, Геркулеса), в одном из обширных покоев красуется очаровательный портрет жены Рубенса – Елены Фурман, написанный учеником его Ян-ван-Бэкхорстом (J. v. Boeckhorst).

В Антверпенском музее несколько картин Рубенса, в том числе не понравившаяся мне «Снятие со креста» – и своей величиной, и своей грудой голых тел (как и другие аналогичные картины в одном из американских музеев). Далее мы доехали до Остенде, видели широченный пляж, усеянный массой людей, море – мало отличающееся от других морей, – в этом городе родился известный художник Энзор – и устроили его музей (Энзор жил около 90 лет, умер в 1949 году). На обратном пути мы взбирались на холм, воздвигнутый в честь битвы под Ватерлоо (в котором союзники разгромили Наполеона), на вершине холма – лев (лев, между прочим, изображается на национальном гербе Бельгии, марках и т. п.), и наконец уже перед самой столицей – посетили музей Конго и как бы побывали в этом злосчастном крае (Бельгия награбила в этой колонии немало богатств).

Второй раз я был в Брюсселе в 1962 году на международном коллоквиуме по «сосудистой стенке». Устраивало его бельгийское кардиологическое общество, «под эгидой принцессы Лилиан, супруги Леопольда III», были приглашены только наиболее видные кардиологи европейских стран (да два американских хирурга, Дебейки и Бром, оперировавшие сына короля, принца Петра, у которого был открытый баталлов проток и они его закрыли; принц Петр – студент-медик, долговязый, простой парень). Меня поместили, как и двух английских профессоров, в особняке какого-то крупного банкира в апартаментах из нескольких комнат, прикрепив шофера и т. п. и т. д. В день приезда устроитель коллоквиума профессор Леким и его высокая и элегантная жена посетили меня и предложили – это уже был вечер – поехать во дворец Аржантейль к королеве Елизавете. К королеве так к королеве. Было там всего около десятка приглашенных. Королева Елизавета – любезная старая дама, в девичестве училась на медицинском факультете и игре на скрипке. На одном из столиков в ее кабинете я увидел фото Ворошилова с надписью «Дорогой королеве Елизавете» от такого-то, а также фото Давида Ойстраха.