Читать онлайн «Открытие Франции. Увлекательное путешествие длиной 20 000 километров по сокровенным уголкам самой интересной страны мира». Страница 18

Это были не государственные мероприятия, а действия частных лиц, поэтому они не нашли отражения в официальной статистике. Впрочем, данные, собранные статистикой до начала XX века, в любом случае имеют очень фрагментарный характер. И разумеется, данные об использовании языков меньшинства занижались так же, как занижаются сейчас. Даже сейчас есть французы, которые говорят не по-французски и сами не знают об этом. В Вилларе у подножия перевала Малый Сен-Бернар пожилой хозяин гостиницы сказал мне, что в начале 1940-х годов он и его друг были наказаны в школе за то, что говорили не на настоящем французском. Но он не мог сказать, говорили они на савойском языке или на диалекте французского.

Современные данные очень сильно разнятся, но, даже если брать для оценки самые низкие значения, можно предположить, что в некоторых ситуациях значительное меньшинство людей до сих пор говорит на языках, которые в XIX веке считались умирающими. На различных окситанских языках говорят по меньшей мере 2 миллиона человек, на эльзасском – 1,5 миллиона, на бретонском – 500 тысяч, на корсиканском – 280 тысяч, на баскском и фламандском – по 80 тысяч на каждом (во Франции), на франко-провансальском – 70 тысяч. Данных по самым крупным диалектам, таким как овернский, нормандский и пикардийский, нет, но их тоже можно слышать в повседневной жизни.

Двести лет назад эти языки и диалекты сосуществовали с французским языком, а часто прекрасно существовали и без него. Известно, что в сравнительно недавнее время, в 1863 году, четверть призванных в армию новобранцев говорили только на «патуа». Кажется даже, что в некоторых местностях именно французский язык пришел в упадок. В Лораге, к юго-востоку от Тулузы, школьные инспекторы обнаружили, что местные дети забывали то немногое, что знали из французского языка, как только оканчивали школу. «Французский язык оставляет в их умах не больше следа, чем латинский в умах студентов коллежей». В Сердани, в Восточных Пиренеях, преподаватели языка случайно создали странный школьный жаргон – смесь латинских, французских и каталонских слов. Мужчины, возвратившись домой из армии, быстро возвращались к родному диалекту. Человек, который в 1850 году вернулся в родной Сельфруэн возле Ангулема после семи лет службы в армии и тридцати лет жизни в Америке, через несколько дней заговорил на диалекте своего детства. Воинская повинность распространяла по стране государственный язык, но она же могла сохранить более ранние формы диалектов, а некоторые новобранцы вообще никогда не учили французский. Есть несколько сообщений времен Первой мировой войны о солдатах-бретонцах, в которых стреляли их товарищи: либо потому, что принимали их за немцев, либо потому, что те не выполняли приказов, которых не могли понять.

Многие люди, отмеченные статистиками как говорящие на французском языке, должно быть, пользовались им лишь в какой-то один период своей жизни или в определенных ситуациях – когда служили где-то учениками, ходили на рынки или работали в городе. Если местный язык находился в спячке, легко могло возникнуть впечатление, что он исчезает. За последние сто пятьдесят лет примеры «чистого» диалекта все время записывали от людей, которых называли «старыми», как будто существует особый вид старых людей, которые никогда не становятся молодыми, но при этом каким-то образом размножаются и поддерживают жизнь своего языка. Одно поколение сменялось другим, и каждый раз бесчисленное множество людей говорило, что теперь на старом языке говорят только старики. Одна женщина сказала мне это (по-французски) в маленьком эльзасском городке Танн в 2004 году. Она родилась, вероятно, в начале 1970-х годов. Но оказалось, что дома она разговаривает со своей маленькой дочерью на эльзасском языке. Более молодая женщина, которая была вместе с ней, была представлена мне и сама представилась тоже как представительница поколения, которое почти забыло этот язык, вероятно, и увидит, как умрут последние, кто на нем говорил. Но она тоже говорила со своими матерью и бабушкой на эльзасском. Она вполне могла бы сказать мне по-эльзасски, что эльзасский язык умирает.

Мнение, что изобилие и разнообразие диалектов в регионе – признак его экономической и культурной отсталости, больше не считается правильным. Сейчас произнесенные в 1972 году слова президента Помпиду о том, что «для региональных языков нет места во Франции, которой суждено оставить свой отпечаток на облике Европы», кажутся сказанными в очень давние времена. Горные края, такие, например, как отдаленный Канталь, где родился Помпиду, возможно, и сейчас переполнены микродиалектами, но то же можно сказать и о некоторых более полных жизни и более индустриальных частях Франции – о Нормандии, Фландрии, Эльзасе и некоторых местностях на средиземноморском побережье.

Аббат Грегуар и все политики и учителя, которые после него пытались искоренить диалекты, хотели насадить вместо них один единый язык. Они были обязаны видеть во французском языке язык власти, а любое другое наречие считать признаком хаоса, варварства или мятежа. Но официальные донесения нарисовали перед ними то, чего они не ожидали, – упорядоченный мир. Франция вовсе не была чистым листом, на котором можно было написать современные принципы свободы и равенства. Оказалось, что Франция уже давно поделена на части, и не королями и армиями, а древними непостижимыми процессами, которые будет нелегко изменить указом парламента. Революция создала новую нацию и новый календарь, но она также открыла страну или страны, которые начали образовываться еще до того, как эта нация получила свое имя, и до того, как был изобретен христианский календарь.

Страну пересекало что-то вроде линии, отмечающей тектонический разлом. Аббат Грегуар видел лишь часть этого разлома – деление языков на группу «ок» и группу «оль» и обвинял в этом различии «прежнюю феодальную власть». Часть странно четкой границы между языками «ок» и «оль» действительно совпадает с границами феодальных провинций. Но она совпадает и с границами нескольких других различий. К северу от нее крыши обычно имеют угол 45 градусов и сделаны из плоских черепиц или шифера; к югу от нее угол крыш 30 градусов и они сделаны из круглых черепиц. Севернее линии раздела сельское хозяйство вели иначе, чем на юге: на севере сеяли три раза в год и пахали землю плугом, на юге сеяли дважды в год и использовали соху (примитивный плуг без колес, который легко разобрать на части). На севере преобладало законодательство, основанное на обычаях, а на юге римское право.

Никто не знает точно, почему страна так разделена. Возможно, линия раздела отражает влияние франкских народов с севера и бургундов с востока. А может быть, дело в том, что юг дольше был под властью римлян (окситанские языки ближе к латыни, чем французские)[14].

Может быть даже, что эта линия – след гораздо более давних границ между землями племен. Более поздние исследования показали: к югу от линии раздела волосы и глаза у людей темнее. Они также позволяют предположить, что южане менее образованны и чаще отказываются сражаться за свою страну.

Изучение сделанных с воздуха фотографий и названий мест позволило обнаружить вероятную пограничную зону между севером и югом, которую можно сравнить с уэльскими болотами. Она занимает почти всю территорию бывшей провинции Марш и соответствует «полумесяцу», где диалекты имеют черты и языков «ок», и языков «оль». Возможно, эта пограничная область когда-то отделяла лигурийские племена от кельтских захватчиков, а потом римлян от варваров. Главная римская дорога, Виа Агриппа, ведет из Лиона в Бордо через Клермон и Лимож – она почти точно совпадает с линией раздела языков. Едва ли можно сомневаться, что она, как все римские дороги, была построена на месте прежней, которая появилась гораздо раньше.

Вдоль этой линии до сих пор можно идти или ехать. В 2005 году я проехал вдоль участков пограничной линии Оль – Ок – Полумесяц в общей сумме около 50 миль между городами и деревнями, которые экспедиция 1873 года отметила как разные по языку. На протяжении почти 20 миль эта линия идет вдоль узкого гребня по дороге, которая мало используется современными автомобилями, но служит естественным путем через эту местность. Во всех других местах граница «ок» и «оль» пролегла по местам, где до сих пор никто не живет, по лесам или по ненадежным для передвижения болотам, которые используются в основном для тренировки военных. Любопытно, что там, где когда-то встретились два языка – в лингвистических «островках» со смесью «ок» и «оль», расположенных вдоль долин Дроны и Вьенны, сейчас среди городов и деревень явно преобладают такие, где говорят на двух языках – французском и британском варианте английского (особенно это относится к Обетеру) и где возникли местные французские пиджины.