Читать онлайн «Загадки Русского Междуречья». Страница 89

Дух весеннего тепла веял из могил родителей; их души оживали и носились между живыми. Но весеннее тепло приносили и прилетавшие птицы. Вот немалое основание для заключений языческой мысли, что прилетающие птицы есть эти самые живые души родителей, то есть вообще умерших. Они прилетают из Ирья, из неведомой теплой страны, которая соответствует христианскому раю.

И не одни птицы, но и насекомые, особенно порода жуков, приобретали значение живых душ, способных, как и птицы, о многом вещать и рассказывать живому человеку.

Весной вся природа населялась живыми существами, и по разумению язычника все это такие же вещие души, какую он чувствовал и в собственном существе.

Весенний разлив реки восстанавливал в глазах язычника величавый образ жизни в водяном царстве, и как скоро река после зимнего оцепенения становилась живым существом, то и в ней возрождались живые души – русалки или берегини. Они появлялись на Божий свет с первой зеленью на деревьях и пропадали глубокой осенью, когда пропадала и одежда леса. Это существа земноводные; они жили и в реках, и в лесах на деревьях. По многим признакам язычник и в этих образах своего мифического созерцания почитал души умерших. Сама одежда русалок – белые полотняные развевающиеся сорочки без пояса и зеленые ветви и листья – как среда их весенней жизни уже рисует образ покойника. Они ходят также и нагие, но просят у живых себе одежды. По этой причине им жертвуют полотно или холст на рубашки, также полотенца и целые сорочки, развешивая их на ветвях дуба и на других деревьях. По белорусскому поверью на Троицкой неделе ходят по лесам голые женщины и дети (русалки), которым при встрече во избежание преждевременной смерти необходимо бросить платок или хотя бы лоскут, оторвав от своей одежды. Неделя перед Троицыным и Духовым днем называлась русальной, а четверг этой недели, именуемый семиком, в Вологодской губернии прямо называется русалкой. В Малороссии этот день называется Великим днем русалок, то есть их светлым воскресением; он же назывался навьским великим днем (от «навь» – «мертвец»).

Русальная неделя со днями Троицыным и Духовым носят также имя зеленых Святок, в отличие от Святок рождественских. Действительно, в существенных чертах оба празднества сходны. То были Святки по случаю возрождения небесного огня – света; теперь наставали Святки по случаю возрождения живой природы, распускавшейся зеленым листом деревьев и расцветавшей полевыми цветами. Там во всех обрядах зарождение жизни чествовалось осыпанием, обсевом хлебными семенами. Здесь тоже значение имело яйцо, обыкновенно крашеное, желтое, иногда красное, с которым выходили закликать весну, которое приносили на могилы родителей, кумились им, то есть подавали яйцо сквозь венок и целовались, что означало союз любви и дружбы; пекли с яйцами пироги, лепешки, драчоны, караваи; приготовляли яичницу, с которой в Семик, в день русалок и на Троицу ходили в лес завивать венки. Яичница в эти дни вообще представлялась каким-то необходимым, как бы жертвенным блюдом. Яйцо ведь заключало в себе семя жизни уже не растительной, а прямо живой, или животной.

Вместо снопа, которым олицетворялось божество плодородия и которому поклонялись в рождественские Святки, теперь, в зеленые Святки, такое же почетное место занимала одетая листвой кудрявая березка, пестро разукрашенная лоскутками и лентами как знаками расцветших цветов. В зимние Святки моломой или сеном постилали обрядовый стол, соломой устилали место и путь снопу, ею же постилали пол в избе; теперь вместо соломы на те же надобности употреблялись зеленые ветви, цветы и трава. Тогда обряд празднества находился в руках старших; теперь праздновала молодежь.

Русалки были девы; в зеленые Святки они выходили из рек, озер, колодезей (криниц, родников), на сушу в луга и леса, и шумными гульбищами справляли свое возрождение. Они плескались в воде, хлопали в ладоши, хохотали, аукались, водили хороводы, плясали, пели песни. И для живых русальная неделя – праздник девичий. Как в зимние Святки девицы хоронили по рукам золото со своими мечтами о будущем счастье, так и теперь они завивали свои мечты о счастье в зеленые венки и гадали о том же суженом, о своей судьбе, о девичьей доле. Завивание венков, справляемое обыкновенно в семик, в иных местах так и называется – встреча русалок. В коренном значении «вен», «венок» (от глагола «вить») обозначал «связь», «союз любви». Иначе он назывался вьюнок, вьюн, отчего и весь обряд венков носил имя вьюнец. Впоследствии веном назывался брачный договор и венок, венец освятился церковью как символ бракосочетания. В языческое время венок, свитый из первой березовой листвы и опетый первой весенней песней, конечно, приобретал очаровательную силу. Эти-то венки девицы с песнями несли в лес и бросали русалкам или бросали в реку, отдавая тем же русалкам, все с теми же мыслями и вопросами о будущем счастье.

К кому же обращались эти гадания и эти вопросы? Язычник по своим созерцаниям ни в каком случае не мог говорить с пустым местом, с какой-либо стихией или отвлеченностью, какую может представлять себе только отвлеченная ученость. Он говорил непременно живому существу, а таким живым существом он мог представлять себе только живую душу, таких же людей, как он сам, правда, изменявших свой лик переходом в другое существование, но по его разумению никогда не исчезавших из живого мира. Повсюду в природе язычник видел одно существо – собственную душу. В его глазах это та самая жизнь, которую он боготворил везде, во всякой былинке. Существом собственной души он и населял весь мир. Кто мог отвечать на какой бы то ни было человеческий вопрос, как не то же существо человека, мыслившее и чувствовавшее одинаково с живыми людьми? Поэтому всякое гадание, особенно на Святках во время рождения света, и на Святках во время рождения зеленой природы, в сущности, беседа, переговоры с невидимым миром особой, человеческой же жизни. Живому человеку – язычнику, прирожденному поэту по своим воззрениям, так свойственно обращаться в этот мир и спрашивать о том, что думают о нем милые предки родители и как желают устроить его судьбу.

Вот почему и в старой письменности верование в мертвецов-оборотней входило в состав особых гадательных книг, которых четыре: «Остролог, Острономиа, Землемериа, Чаровник, в них же суть вся дванадесять опрометных лиц звериных и птичиих», о которых свидетельство мы привели выше.

Вот почему и на русальной неделе, как и в зимние Святки, совершалась шумная вакханалия с переряживанием. Да и всякое подобное игрище в старой письменности носило имя русалье. Быть может, в этом имени и лежит коренное понятие о ряженых игрищах как о сходбищах, олицетворявших сонм вызванных к жизни умерших, вообще сонм воскресающей жизни во всей природе.

Поклонение умершим – это не поклонение какому-либо Божеству смерти. Здесь о смерти не было и помышления.

Язычник чествовал своими обрядами живую жизнь и в самых могилах. Поклонялся ожившему духу жизни, который являлся ему в весеннем тепле, в весеннем запахе первой зелени и первых цветов. Чувствовал, что с наступлением весны одухотворение разливалось во всей природе. Кровное родство идей и самых слов о духе, воздухе и душе неизбежно влекло языческую мысль к олицетворению воскресшего духа природы и в образе человеческого духовного существа, теперь из самых могил дохнувшего теплом. Язычник вспоминал об умершем именно в тот момент, когда в природе повсюду замечал пробуждение жизни, и чем это пробуждение ощутительнее, тем сильнее становилось и его желание вызвать на Божий свет этот родной и любезный мир, с которым в свое время он так же радостно встречал весеннее возрождение той же жизни-природы.

В сущности, здесь и в самом человеке воскресало и возрождалось, можно сказать, застывавшее в зимний холод чувство природы, в собственном смысле чувство жизни, которое неотразимо действует на каждое живое существо. Весна в самом человеке раскрывает какие-то неведомые стремления, какую-то неведомую тревогу и тоску, неизъяснимые желания и искания. По языческим понятиям весной (30 марта) даже и домовой очень неспокоен. Весеннее чувство исполняло каждое существо особой потребностью жизни. Эта потребность в разных возрастах различно и выражалась.

Старые и пожилые с любовью вспоминали старую жизнь и взывали к ней на могилах умерших родителей. Они их окликали такими речами: «Родненькие наши батюшки! Не надсажайте своего сердца ретивого, не рудите своего лица белого, не смежите очей горючей слезой. Али вам родненьким не стало хлеба-соли, недостало цветна платья? Али вам, родненьким, встосковалось по отцу с матерьей, по милым детушкам, по ласковым невестушкам? И вы, наши родненькие, вс таньт е, п робу дитес ь, п огляд ите на на с, н а св оих д етуш ек, как мы горе мычем на сем белом свете. Без вас-то, наши родненькие, опустел высок терем, заглох широк двор; без вас-то, родимые, не цветно цветут в широком поле цветы лазоревы, не красно растут дубы в дубровушках. Уж вы, наши родненькие, выгляньте на нас, сирот, из своих домков да потешьте словом ласковым!»