Читать онлайн «Загадки Русского Междуречья». Страница 12

Люди живут и действуют не в соответствии с пустыми абстракциями, а по велению некоторых простых и понятных каждому правил и категорических императивов, выработанных на протяжении всей истории существования конкретного этноса или социума. «Делай, поступай, оценивай так, а не иначе» – подобная схема поведения или понимания впитывается каждым индивидом, так сказать, с молоком матери, усваивается под воздействием массированной внешней информации самого различного порядка и постепенно становится незримой внутренней линией поведения человека (а бывает, и не становится – на беду какого-нибудь нравственного отступника или правонарушителя). Задолго до того, как главными регуляторами человеческих отношений сделались религиозные заповеди (христианские, мусульманские, буддийские и др.), люди испокон веков руководствовались простыми житейскими истинами, которые, в частности, получили отражение и закрепление в тысячах народных пословиц, в которых нередко одна и та же мысль, идея, принцип проводились в различной вербальной (словесной) форме.

Особенно большое значение в привитии традиционного миросозерцания, культуры и морали имела семья. Это прекрасно раскрыл один из пионеров собирания и обнародования русского фольклора Иван Петрович Сахаров (1807 – 1863):

«В истории русского народа доселе изображали одну только Русь исторически общественную, забывая Русь семейную, может быть единственную в жизни северных народов. Кто опишет нам нашу жизнь? Неужели чужеземцы? Мы одни можем верно изобразить свою жизнь, представить свой быт со всеми изменениями; этого Россия ожидает только от русских. Ни один чужеземец не поймет восторгов нашей семейной жизни: они не разогреют его воображения, они не пробудят таких воспоминаний, какими наполняется русская грудь, когда ее быт совершается воочию. В родных напевах, которые так сладко говорят русской душе о родине и предках; в наших сельских думах, которые так умильно вспоминают о горе дедовском; в наших сказках, которые так утешно радуют русских детей; в наших играх, которыми утешается молодежь после тяжких трудов; в наших свадьбах, в которых так резво веселится пылкая душа мужающих поколений; в суеверных повериях нашего народа, в которых отражается общая мировая жизнь, – вмещается вся семейная русская жизнь».

Туляк по рождению и горячий патриот родного Тульского края Сахаров задумал грандиозный проект создания энциклопедии древней народной мудрости, для которой избрал название «Сказания русского народа». Предполагалось издать (как о том заявлено самим Сахаровым) семь объемистых томов (29 книг). К сожалению, свет увидело менее одной трети – два тома (восемь книг): первый том вышел в Петербурге в 1841 году; второй – в 1849 году. Неизданными оказались, к примеру, запланированные материалы по русскому символизму (орнаменту) и славянской мифологии в целом. Но и опубликованного оказалось достаточно, чтобы поставить имя автора в ряд выдающихся радетелей и подвижников русской культуры.

Понятие «народная мудрость» в дословном переводе на английский звучит как «folklore», то есть «фольклор». Однако по сложившейся традиции в русском обиходе и научной традиции последний сопрягается исключительно с устным народным творчеством – эпосом, сказками, песнями, пословицами, загадками и т. д. Такое зауженное представление, быть может, отчасти и оправдано, однако уводит далеко в сторону от подлинного понимания сути фольклора как народной мудрости. Ибо одни фольклорные тексты по сути своей представляют архаичное сакральное знание (былины, волшебные сказки, заклинания), другие содержат в себе в виде сжатой образной формулы моральные принципы, нравственные нормы, оценочные критерии и эстетические суждения (пословицы и отчасти заговоры). Что касается образности речи, то и ее не следует сводить к чисто словесным украсам, но расценивать в виде доступной для понимания каждого четкой и выразительной формы, чеканной, как аверс золотого червонца.

Сказанное относится к любому фольклорному жанру. В фольклоре ничего просто так не бывает. В его мифологемах, сюжетах и образах всегда закодировано некоторое архаичное знание, ключи к пониманию которого, как правило, утрачены. Но не всегда и не во всем. Позднейшие лингвистические трансформации поддаются просвечиванию, и в глубине обнаруживается искомый первичный смысл. Будучи простым и удобным каналом аккумуляции и передачи накопленного за многие тысячелетия опыта и знаний, фольклор («народная мудрость») вобрал в себя в специфически компактной символическо-образной форме многообразные факты истории, этногенеза, а также связанные с бытовыми традициями, мировоззренческими представлениями, культовыми ритуалами, обрядами, поверьями, пережитками и т. п. Один из основоположников современного традиционализма Рене Генон (1886 – 1951) так расценивал действительное значение фольклора (в его соотношении с мифологией) для познания истории и предыстории:

«Народ сохраняет, сам того не понимая, останки древних традиций, восходящие порою к такому отдаленному прошлому, которое было бы затруднительно определить и которое поэтому мы вынуждены относить к темной области «предыстории»; он выполняет в некотором роде функцию более или менее «подсознательной» коллективной памяти, содержание которой, совершенно очевидно, пришло откуда-то еще».

Отсюда и фольклористика как наука призвана в полном объеме собирать и изучать различные проявления жизни народа как элемента исторически сложившейся цивилизации. Ни в коей мере не является она исключительно филологической наукой (или частью таковой); напротив, она становится абстрактной и непонятной в отрыве от этнографии, религиоведения, археологии, социологии и философии истории.

Попытка представить русскую сказку, былину, песню, заговор и т. д. вне их обусловленности народным бытием во всех нюансах его исторического развития оборачивается искаженным истолкованием этих ценнейших памятников русской культуры, отразивших все основные вехи ее становления.

Вот типичный русский заговор, записанный И.П. Сахаровым в Русском Междуречье:

«На море на Окиане, на острове Буяне, на полной поляне, под дубом мокрецким сидит девица красная, а сама-то тоскуется, а сама-то кручинится во тоске неведомой, во грусти недознаемой, во кручине недосказанной. Идут семь старцев с старцем, незвайных, непрошеных. Гой ты еси, девица красная, со утра до вечера кручинная! Ты что, почто сидишь на полой поляне, на острове Буяне, на море на Окиане? И рече девица семи старцам с старцем: нашла беда среди околицы, залегла во ретиво сердце, щемит, болит головушка, не мил свет ясный, постыла вся родушка. Взопиша семь старцев с старцем, грозным грозно, учали ломать тоску, бросать тоску за околицу. Кидма кидалась тоска от востока до запада, от реки до моря, от дороги до перепутья, от села до погоста, и нигде тоску не прияли, и нигде тоску не укрыли; кинулась тоска на остров на Буян, на море на Окиан, под дуб мокрецкой».

Приведенный архаичный текст, поименованный публикатором «Заговор родимой матушки в наносной тоске своей дитятке», содержит в себе целый ряд древнейших мифологем, уводящих нас к самым истокам индоевропейской цивилизации, к ее общим этнолингвистическим и социокультурным корням. Прежде всего, это смутная память о древней Прародине, расположенной посреди бескрайнего моря-океана. Русские называли эту обетованную страну Островом Буяном, эллины – Гипербореей или Островами Блаженных, индоарии – Шветадвипой посреди Молочного океана, древние иранцы – Мировой горой Харой Березайти посреди Мирового моря Ворукаши. Другие архаичные заговоры расширяют и уточняют представления древних индоевропейцев об окружающем мире и его закономерностях:

«Ложилась спать я, раба…. в темную вечернюю зорю, темным-темно; вставала я…. в красную утреннюю зорю, светлым-светло; умывалась свежею водою; утиралась белым платком.

Пошла я из дверей во двери, из ворот в вороты, и шла путем дорогою, сухим-сухопутьем, ко Окиан-морю, на свят остров; от Окиан-моря узрела: и усмотрела, глядючи на восток красного солнышка, во чисто поле, а в чистом поле узрела и усмотрела: стоит семибашенный дом, а в том семибашенном доме сидит красная девица, а сидит она на золотом стуле, сидит и уговаривает недуги, на коленях держит серебряное блюдечко, а на блюдечке лежат булатные ножички. Взошла я, раба…. в семибашенный дом, смирным-смирнехонько, головой поклонилась, сердцем покорилась и заговорила:

– К тебе я пришла, красная девица, с покорищем о рабе…; возьми ты, красная девица, с серебряного блюдечка булатные ножички в правую руку, обрежь ты у раба… белую мякоть, ощипи кругом его и обери: скорби, недуги, уроки, призороки, затяни кровавые раны чистою и вечною своею пеленою. Защити его от всякого человека: от бабы-ведуньи, от девки простоволосой, от мужика-одноженца, от двоеженца и от троеженца, от черноволосого, рыжеволосого. Возьми ты, красная девица, в правую руку двенадцать ключей, и замкни двенадцать замков, и опусти эти замки в Окиан-море, под Алатырь камень».