Читать онлайн «Недооцененные события истории. Книга исторических заблуждений». Страница 20

В целом с установлением власти московского царя образ жизни местного населения Сибири никак не изменился, потому что никто не пытался его сломать и сделать из аборигенов русских. Скорее наоборот. Так, в якутах русские встретили народ, оседлый быт которого был им близок. Россияне, выучив якутский язык и усвоив местные обычаи и навыки, в большей степени приближались к якутам, чем якуты к ним. Если местные жители хотели соблюдать языческие обряды — к тому не было никаких препятствий».

Сравнивать поход Ермака с испанскими конкистадорами в Америке правомерно исключительно с точки зрения использования военной тактики при захвате территорий. Да, конечно, испанские идальго женились на местных и даже гордились их инкскими или ацтекскими аристократическими связями, однако категорически требовали от аборигенов принять веру и язык завоевателей. А вот этого-то ни Ермак, ни его последователи никогда не навязывали. Однако отличие тут от конкисты Кортеса или Писарро куда глубже. Захватив правителя инков Атауальпу, Писарро велел ему в качестве выкупа наполнить комнату золотом до самого потолка. А когда требование было выполнено (Атауальпу, понятное дело, подло убили), счастливый победитель купался в этом золоте. Да и сама Испания, благодаря Писарро, Кортесу, Альмагро… переживала тучные годы иллюзорного могущества. Потом золото кончилось. Ни Перу, ни Мексика сегодня не являются тем Эльдорадо, в которое некогда уверовала вся Европа.

Когда же копыта казацких коней Ермака ступали по сибирской земле, никто понятия не имел, что под ними лежат сокровища, по сравнению с которыми все золото Перу и Мексики — всего лишь мираж. В основе мощи нынешней России, прежде всего, Сибирь. И речь тут не только о нефти, газе или золоте (его, конечно, тоже нашли в окрестностях Северо-Енисейского, Усть-Нарыка, Берелеха и т. п.). По данным Всемирного фонда дикой природы (WWF), Сибирь является кладовой практически всех природных ресурсов. Это самый потенциально богатый регион на нашей планете. И «положил ее к ногам царя» молодой казак, о котором мы знаем только, что был он сыном безвестного Тимофея, славным атаманом и любил красоваться в великолепных доспехах, которые его и погубили. А кто помнит, что именно он на многие века вперед определил судьбы мира.

И последнее. В 1947 г. вышла в свет работа Луки Никифоровича Харитонова «Современный якутский язык». Это исследование якутской литературы с начала XIX в. Существуют также литературы: чувашская, бурятская, эвенкийская, долганская… В последнее время ситуация в южной части России (Чечня, Дагестан) остается сложной, и бывает, что российское правительство подвергается критике, но никому не хочется брать в голову, что если бы в свое время чеченцы имели дело с североамериканскими поселенцами, от этого народа сейчас не осталось бы и следа. Ну, разве горстка деградировавших в изоляции от пьянства потомков, загнанных в резервации. Ведь нет же сегодня культуры команчей, апачей, сиу, и воссоздать ее некому. А вот казаки Ермака создавали, пусть и не вполне осознанно, великое будущее, не уничтожая при этом прошлого.

Ход событий, что имели место в 1675–1676 гг. у Чесапикского залива между нынешними городами Норфолк и Ричмонд, до конца не ясен. Началось все с того, что несколько индейцев из племени доэгов в пьяной драке убили молодого белого пастуха. Мстя за его смерть, местная полиция убила в последующие дни десятерых доэгов. Вроде все по правилам той эпохи и тех мест. Но с этого момента начался самый настоящий «черный вестерн». А именно: служащая интересам богатых плантаторов полиция продолжает преследования и «по чистому недоразумению» приканчивает четырнадцать ни в чем не повинных саскуеханноков, что de facto означало объявление им войны. Заявив, что желают этого избежать, плантаторы пригласили саскуеханноков на мирные переговоры. Прибывших на них пятерых вождей племени злодейски убили. Тогда как их воинам, опять-таки «по недоразумению», удалось легко избежать ловушки. Было ясно, что индейцы немедленно приступят к ответным действиям на границах своих земель. Там проживали мелкие фермеры и наемные работники — белые, черные, а чаще всего креолы. Так и произошло. А все дело было в том, что именно поселения этих работников и мелких землевладельцев являлись бревном в глазу плантаторов, объединенных вокруг губернатора Уильяма Беркли, так как мешали расширению латифундий. Пострадавшие не сомневались в существовании заговора, а поскольку жалобы на губернатора последствий не имели, решили наказать его сами. Во главе пострадавших встал некий Натаниэль Бэкон. Лидер столь же харизматичный, сколь и загадочный. Этот двадцатидевятилетний англичанин, выходец из богатой семьи, выпускник Кембриджского университета жил в Америке всего три года. Он мог бы стать прототипом Олд Шаттерхенда из романа Карла Мая, так он гордился своим умением метко стрелять и боксировать, если бы не его совершенно необъяснимая, прямо-таки истерическая ненависть к индейцам. В то же время Бэкон считал себя избранным для важной общественной миссии. На этот раз все сложилось удачно — соратники Бэкона мечтали отомстить и крупным землевладельцам, и краснокожим. Начал он с того, что отказался подчиняться губернатору, разогнал его полицию, а затем безжалостно сжег в Джеймстауне дома всех богачей. Великие (и вероятно, революционные) планы перечеркнула лихорадка, которая скосила Бэкона после первой же победы. Лишенные лидера повстанцы разбежались, а оставшиеся объявили своим предводителем молодого и нерешительного фермера Драммонда. Для Беркли тот не представлял никакой угрозы. Когда губернатор схватил мятежника, говорят, он воскликнул (Джордж Браун Тиндалл, Дэвид Э. Ши, «История Соединенных Штатов»; Познань, 2002): «Никого в жизни я не жаждал увидеть так, как вас, господин Драммонд. Через полчаса тебя повесят!» Перед казнью Драммонда еще пытали и, по слухам, даже скальпировали. Однако все это нисколько не меняет того факта, что «мятеж Бэкона» выявил глубокие социальные противоречия среди переселенцев Америки и одновременно стал ее поражением. При этом, вызвав ярость крупных плантаторов, этот бунт предопределил новое соотношение сил в центральных и южных регионах атлантического побережья Северной Америки. Недаром Ира Берлин («Поколения в рабстве»; Варшава, 2010) считает Джеймстаун поворотным моментом между «поколением основателей» и «поколением плантаций». Так что же все-таки тогда произошло? Прежде чем ответить на этот вопрос, давайте вспомним соратников Бэкона. За ним пошли мелкие фермеры, сезонные рабочие, батраки, креолы. А кто такие креолы?

Энциклопедии дают сухую, наверняка правильную, но ни о чем не говорящую дефиницию: «потомки белых колонистов, в основном португальских, испанских и французских, рожденные и осевшие в колониях». Что это означает, если говорить по-простому? Как минимум три вещи. Во-первых, не надо забывать, что завоевывать новые миры из Европы отправлялись мужчины. Возможно, то там, то сям и затесалась какая-нибудь маркитантка, а то и donna, пожелавшая во что бы то ни стало сопровождать своего любимого, но на 99 % завоевания были мужским занятием. А посему осевшим на новых землях пионерам приходилось иметь дело с местными женщинами. Своеобразным парадоксом, на который совсем недавно обратили внимание специалисты, и о чем я уже писал, является тот факт, что в то самое время, когда европейские ученые мужи вели глубокомысленные дискуссии на тему, можно ли считать индейцев людьми, конкистадоры Кортеса, Писарро или Альмагро наперебой ухлестывали за местными красотками, учитывая при этом их социальный статус, то есть косвенным образом признавали иерархию и законы «дикарей». «Известно, — сообщает Стюарт Стирлинг («Писарро — покоритель инков»; Варшава, 2005), — что как Гонсало, так и Хуан Писарро имели детей, матерями которых были инкские принцессы. Поэтому бесполезно отрицать, что потомки Писарро и его гордых рыцарей уже в первом поколении были метисами. Не пройдет и двухсот лет, как они выступят против угнетающей и презирающей их, а одновременно далекой и главное все более отличной от них в культурном отношении испанской метрополии. Генерал Великой французской революции Франсиско Миранда, имя которого написано на Триумфальной арке, в словарях назван венесуэльцем. Действительно, он родился 28 марта 1750 г. в Каракасе, только вот до образования и провозглашения Венесуэлы не дожил. Когда его спрашивали о национальности, он гордо отвечал — креол.

«История атлантических креолов как культурной и этнической группы, — пишет Ира Берлин, — берет начало от встречи на западном побережье Африки европейцев и африканцев». Механизм был везде одинаков. У детей первооткрывателей и завоевателей, решившихся поселиться на таинственном континенте, кожа быстро темнела, а обычаи менялись. «По необходимости, — снова Ира Берлин, — они говорили на смеси африканских и европейских языков, с преобладанием португальского, в результате чего из этого мнимого лингвистического котла появилась универсальная “linqua franca”, позволявшая общаться со всеми. Через некоторое время их “pidgin” превратился в креольский язык, который лексику заимствовал отовсюду, а грамматику создал собственную. Унаследовавшие от отцов любовь к приключениям и лишенные расовых предрассудков (цвет кожи ничего для них не значил), умевшие вписаться в любую культурную среду, креолы были идеальным материалом для того, чтобы стать колонизаторами новых земель. Поэтому они очень скоро появились на Карибских островах и восточном побережье Северной Америки. Их здесь часто использовали как торговых посредников (в том числе и в работорговле), переводчиков, коммивояжеров и т. д. Однако если сами они не придавали значения цвету кожи, происхождению или специфическому образу жизни, этого никак не скажешь про окружающих их людей. Португальцы презрительно называли их язык «fal a de Guine» — «гвинейский язык», — а к тем креолам, которые жили в Португалии, намеренно относились как к неграм, совершенно сознательно не желая замечать своеобразие их культуры, в которой содержалось так много португальских черт. Та же судьба была им уготована и в Америке, где они играли третьестепенную роль, а зачастую и вовсе попадали в рабство. Отсюда становится понятно желание креолов поддержать Натаниэля Бэкона. Но, похоже, только этим дело не ограничилось. Можно предположить, что креолы примерно понимали, что с ними будет, если победу одержат плантаторы. Символом этого и стал Джеймстаун. Итак, повторим вопрос — что же все-таки тогда произошло?